Изобретение зла

Удовлетворенность жизнью. Легкость в общении. Профессия связана с постоянным общением. Лет двенадцать-четырнадцать, но уже давно работает. Привыкла полагаться на себя. Умеет за себя постоять. Не ориентирована на семью. Любит приключения. Энергична. К власти безразлична. Любит риск, но не слишком.

Отсутствие жалости. Жестокость не выражена. Стержневые жизненные ценности отсутствуют.

– Ты чего задумался, старичок?
– спросила Велла и вынула кассету. думаешь, кто она? Могу подсказать - лежанка. И не простая, а со звездочкой. Это тебе поможет?

– Я думаю, что нужно пойти и отдать запись. Но если мы сделаем копию? Это ведь не наказуемо?

– Ты хочешь копию?

– Ты возражаешь?

– Я не советую, - сказала Велла, - у меня есть лучший вариант. Смотри.

Она сломала кассету пополам и начала вытягивать пленку.

– Это вещественное доказательство!

– Какое хрупкое вещественное доказательство! Кто бы мог подумать. Войдите!

Вошел толстый майор и сразу оглядел Веллу с ног до головы. Снова вернулся к ногам.

– Вы что-то хотели?
– спросил Арнольд Августович.

– Да. Хотел. Вы знаете, что произошло?

– Нет.

– Почему вы здесь в столь ранний час?

– Это допрос?

– Почти.

– Я люблю работать утром.

– Где вы были этой ночью?

– Спал.

– Отдайте мне, пожалуйста, кассету, которорую вы взяли в комнате персонала.

– Я не брал кассеты.

– Ну что же ты обманываешь, Арнюша?
– вмешалась Велла.
– Вот же она, ваша кассета, лежит. Соберите, если сможете.

Майор достал рацию и позвал некоего Чижа.

– Положи болталку!
– сказала Велла.

– Что сделать?

– Сейчас я тебя буду убивать.

Она сняла перчатку и бросила на пол. Было семь тридцать утра.

42

Передо мной уже в седьмой раз показалась та же арка. Часы на арке показывали семь тридцать утра.

Я решил действовать осторожнее. Бегать по улицам бесполезно, но ведь есть ещё и дворы. Приняв беззаботный вид, я прошел вдоль улицы, заглядывая в каждый двор. Но выхода не было, везде только вход. Каждый двор заканчивался одной и той же дверью. Или она бегала за мной по пятам, или размножилась в десятках экземпляров. Я ещё раз прошел мимо солдата, который охранял мертвого. Сейчас мертвый был накрыт зеленой тканью, а солдат стучал по дереву кулаком, греясь.

Если нельзя уйти по улице, нельзя через дворы, то можно через канализацию.

Я оттащил один из тяжелых люков и посмотрел вниз. Пусто и темно. Допустим, сюда. Я спустился и подышал на ладони - прутья все-таки железные. Вначале ход был узким и темным, под ногами хлюпала вода, хлюпала и плохо пахла. Потом стало суше и потолок поднялся. Впереди показался свет. Я уже прошел восемьсот шагов, значит, осталось совсем немного. Коридор слегка поворачивал, теперь тоннель уже стал коридором. Впереди показалась белая дверь с окошком из мутного стекла.

Слишком похожа на больничную. Что будет, если я её открою?

Я нагнулся и посмотрел в замочную скважину. За дверью шел коридор, наш родной, столько раз виденный и исхоженный коридор госпиталя. Подземелье привело меня сразу на третий этаж, миную нижние два. Нет, я не открою эту дверь, и не ждите. Не на того напали.

Назад я бежал. Я боялся, что второй конец тонелля извернется и приведет меня туда же. Нет. Они не спешат меня поймать. Они играют. Ладно, будем играть дальше. Попробуем войти в дом. Например, в этот, он выглядит безопасным.

Я вошел.

Эхо, ожидавшее мои шаги, чтобы родиться, расправило крылья и закружилось в проваливающемся колодце пустоты между пролетами лестниц. Древние ступени, стертые башмаками героев прошедших эпох, восходили спиралью к четвертому этажу, к полупрозрачному манящему световому куполу это фонарь.

Фонарь.

Я слышал о том, что лестницы иногда освещают так - огромный светящийся солнечный зал; пол, потолок, стены - все из стекла, все так высоко и так красиво.

Я поднял голову и, слушая замолкающее эхо, смотрел на белый круг, поддерживаемый на весу тонкими нитями истлевших деревянных планок.

Фонарь.

Я поднимался по лестнице; моя рука подпрыгивала, скользя поперек ржавых прутьев перил. Мои пальцы жили собственной жизнью и радовались легкой боли ритмичных щелчков.

Я заметил, как начал меняться цвет стен - на них будто бы выступали краски.

Я не мог ошибиться, потому что память не подводила меня никогда: когда я вошел, стены были голыми, серо-бетонными, с поддтеками и надписями; сейчас на них проступал очень ритмичный рисунок, напоминающий наши больничные обои. Ах вот как! Значит ты тоже хочешь превратиться в больницу и поймать меня? Даже если этот дом превратится в больницу, я все равно не останусь в нем. Все равно не останусь.

– Не останусь, слышишь!
– закричал я и снова услышал, как заметалось эхо.

Люк, ведущий на чердак, не был заперт. Мягкая, плотная тишина. Запах пыли, запах старой бумаги. Неясные, величественные контуры темных конструкций, подпирающих крышу, аркадами уходящие в невидимость. Да, сегодня я уже был здесь

– это был чердак над Синей Комнатой. Это был почти чердак над Синей Комнатой, потому что здесь ещё и фонарь. Дом пока не до конца превратился в клетку.

Наверное, дом не спешит, он думает, что уже поймал меня. А я не дамся.

Всего в трех шагах - свет, равномерно прорастающий во все стороны чердака.

Я сделал три шага и взялся за ручку двери. Дверь протяжно скрипнула, проснувшись.

Внутри был только свет. Свет входил сквозь ребристую крышу с изломом посредине, кружился сплетениями ломаных нитей. Стеклянный пол был намного ниже уровня ног, поэтому я повернулся и сполз на животе. Четыре этажа пустоты под ногами и бетонный пол под пустотой - это можно было чувствовать даже ступнями, даже сквозь тапочки.

Когда я ещё держался за порожек двери пальцами, вдруг вспомнившими боль, - пришло сомнение. Но было поздно. Я неуверенно разогнул пальцы и скользнул вниз. Мои ноги коснулись пола, если только это был пол. Широкая коричневая планка, уходящая вдоль необьятного края окружности, прогнулась. В узкую щель прошел фонтанчик воздуха, поднявшийся из невидимых глубин. Пыль под ногами неровно взлетела и опустилась снова. Что-то ржавое треснуло внизу и, помолчав немного, треснуло ещё раз. Все-таки во мне тридцать два килограмма.