К далекому синему морю

* * *

– Ну, братишка, как тебе? – Лепешкин широко развел руки, гордясь рынком, будто своей собственностью. – Красота?

– Не то слово! – Морхольд довольно кивнул. Скорее всего, здесь будет сложным не найти то, что необходимо. Рынок впечатлял.

В огромном помещении бывшего зала ожидания стоял шум вперемежку с гамом, густо приправленный совершенно диким ансамблем прочих звуков.

Визг металла на точильном кругу, хрюканье розово-молочных подсвинков и поросят в дальнем углу, вопли зазывал у больших закрытых шатров, перестукивания мастеров жестянки, слесарного и столярного дела, споры, богохульства и мат торговцев и покупателей, свист ветра в нескольких дырявых высоченных окнах, шорох метел в среднем проходе, бульканье подходящих чайников в едальнях, хохот и воркование свободных девиц, стоны вора, пойманного охраной и охаживающей того подкованными сапогами.

Не меньше гудящего роя звуков сразу навалились мириады запахов, живых и человеческих, как никаких других отличающихся от животных.

Пахло мясом, уже жарящимся и только брошенным мариноваться в яблочный уксус, углями, золой и горящим хворостом, самоварным мылом и щелочью от прачек, жиром, машинным маслом и канифолью, свиным дерьмом от, само собой, свиней и сортиром из-за небольшой стенки, самогоном и картофелем, только-только вырытым из земли, свежевыделанной кожей и синтетикой найденной где-то довоенной одежды, порохом из специального пакгауза для проб оружия, металлом, обрабатываемым в станках и болезнями от шлюх. И над всем этим кошмаром для одоро-эксперта густо струился шлейф немытых тел, застоявшегося пота и свежей крови.

– Цивилизация, – Морхольд харкнул вниз, попав на капюшон какому-то озабоченному торговцу пирожками, – что может быть прекраснее?

– Хорош, а? – Лепешкин скорчил рожу. – Почему ты всегда недоволен простыми вещами?

– Потому что я сноб, – буркнул Морхольд, – и тем более, что я абсолютно доволен. Без вот этого бардака мне сложно представить себе жизнь… если честно.

– В смысле?

– Да в прямом… Если бы здесь пахло мокрой листвой и дождем, то это означало бы только одно.

– Че?

– Что мы все-таки померли. А так – глаза не нарадуются, прямое доказательство восстания человечества, аки феникса, из пепла.

– Ну тя куда подальше, – Лепешкин покачал головой, – будь проще, всем легче станет. Ну, что ищем?

Что ищем? Да уж по порядку.

Теплый, желательно камуфлированный костюм. Белый маскировочный халат. Лыжи охотничьи, одна пара. Лучше всего, если правильные, подбитые выделанной шкурой с сохраненным волосом. Совсем идеально, если шкура лошадиная или лосиная. Теплую обувь, валенки или что-то такое же. А все остальное у Морхольда было свое.

Честный натуральный обмен, бартер, так сказать. Искусство, возрожденное Бедой. Именно сейчас стоило применить все его плюсы и минусы. И из ничего сотворить что-то.

– Пошли, Саш. Нечего время терять.

– Пошли. Слушай, братишк, а как так вышло, что ты куда-то собрался переть недуром и при этом у тебя с собой ничего нет?

– Ну вот так. Всякое в жизни бывает. И такое тоже.

– Стареешь?

– Не молодею.

– Оружия у тебя нет?

– Небывалое дело, да? Сам поражен.

– Я вообще охренел, как до меня дошло. Ты как умудрился сюда добраться-то без него?

– Мир не без добрых людей, Саш. То так, то сяк. В последний раз, правда, когда мне помогли, то потом хотели в качестве платы все барахло себе забрать.

– Расстроился?

– Не то слово. Одного отпустил… потом.

– Стареешь, Морх, стареешь.

– Да ну тебя. Слово сдержал. И он, и я. Саша, тут вот какое дело… есть возможность поинтересоваться о вошедших на территорию аэропорта?

– Так-то да, разве что уточнить надо, о ком речь. – Лепешкин покрутил головой, заприметил какого-то юркого нахаленка лет одиннадцати. – Стой… эй, малец, иди сюда. Здорово. Как батька? Вот, братишка, у этого пацана батёк во взводе КПП и дозоров состоит. Помначкара. Да, не ошибся?

Мальчуган помотал головой, уши старенькой шапки из странного голубого меха смешно затряслись.

– Вон оно че, целый помначкара? – Морхольд ухмыльнулся. Пацаненок пришелся по душе. Плоть от плоти современного мироустройства: хитрован, умеющий многое и знающий еще больше. И это будучи чуть старше десяти лет. – Хочешь патрон? Мне чего надо? Информацию. Пять патронов?! А хотелка не треснет, малой? Три дам. Один сейчас, два когда придешь с информацией.

– Какой? – глазенки жадно заблестели. – А?

– Какой… – Морхольд быстро припоминал все необходимые детали.

Нахаленок нетерпеливо шмыгнул носом:

– Дяденька, ты не мнись, говори быстрее, а то Коркунов уйдет.

– Кто? – Морхольд кхекнул от удивления. А после ответа лишь улыбнулся чувству юмора какого-то предприимчивого кондитера-торгаша. – Конфеты делает – продает? Вон оно че… Человек меня интересует. Высокий, очень большой, лицо замотано кусками ткани. И очки, такие темные, на кожаной маске. И еще у него с собой должна быть громадная кувалда, наваренная на металлическую трубу, с крюком на конце. Входил или вчера вечером, или сегодня утром.

– Шустрый! – Лепешкин проводил убегающего пацаненка одобрительным взглядом. – А кто это, братишка?

– Если б я знал, кто. – Морхольд поморщился. Спина, совершенно не желающая успокаиваться, напомнила о себе, прострелив от крестца до шеи. – Молот – вот и все, что знаю. Чуть не прибил меня в Отрадном, потом у Тимашево, потом догнал посередке и почти достал у Сока.

– И чего ты ему сделал?

– Дал по тыкве бревном. Не дал бы, не разговаривал бы с тобой.

– Из-за удара бревном он так далеко зашел?

Лепешкин удивленно уставился на Морхольда. Понять его Морхольду было несложно. Он и сам поразился настойчивости своего урода-земляка.

За спиной крайне интеллигентно кашлянули. Лепешкин непонимающе нахмурился, а Морхольд, оглянувшись, увидел странноватого даже для современных реалий человека. Старика. Опустившегося до того состояния, когда замызганное одеяло с какими-то дурными радостными коровами, перетянутое веревкой, смотрелось донельзя на своем месте. И с тем блеском в живых незамутненных глазах, что сразу выдавали человека с высшим образованием.

Дед, еле заметно дергая дряблой кожей под кадыком, по-птичьи смешно перетаптывался на одном месте. И явно хотел что-то сказать. Морхольд кивнул. Возраст он умел уважать. Хотя порой это оказывалось тяжело. Дед обрадованно пододвинулся ближе, обдав непередаваемым ароматом, до которого бомжам, существовавшим до момента, когда треть выживших стали ими же… так вот тем самым бомжам до запаха деда было как до Китая раком.

– Эм, молодые люди, я извиняюсь…

Лепешкин скривился. Морхольд чуть улыбнулся. Интеллигенция такая интеллигенция, никогда не изменится.