К другим берегам

Все произошло достаточно быстро. Согласие N. было получено, согласие его родственников, собственно говоря, уже лежало подписанной бумагой на столе у доктора. Собрать вещи не составило труда, ведь задача заключалась в том, чтобы избавиться от этих вещей, и от всего, что связывало N. с прошлой жизнью.

Поступив в лечебницу под наблюдение милейшего Владимира Павловича, N. стал четырнадцатым жильцом (слово "больной" старательно избегали здесь) с начала нынешнего года. Его поместили в палату, где обитал мальчик, мысль которого не смогла вырваться из давно минувшего малолетнего возраста в распахнутый перед ним мир, плотно забравшись в дальний угол своего закостеневшего сознания, точно насмерть перепуганная улитка. Третья кровать одиноко пустовала, скучая по облежанному больничному матрацу и тяжести обернутого в линялую пижаму тела. Кто-то рассказал N.
– он не старался запомнить рассказчика-добровольца, - что мальчик-сосед жил раньше с матерью, убиравшей в лечебнице, в одной из палат на первом этаже, переделанной в жилую комнату, пока однажды весною, в разгаре понятной только ему одному игры, не вытолкнул свою мать с подоконника третьего этажа, когда она мыла окна, а потом, перегнувшись и болтая ногами, смотрел, улыбаясь, на неподвижное тело внизу. Быть может, думал, что она играет с ним?

Вначале мальчик был в подозрении, но потом N. решил, что тот не представляет опасности, потому как тоже угодил в лабиринт, только не сознавал своим убогим умом, что уютно обосновался в одном из его тупиков. Когда N. понял это, он перестал обращать на мальчика внимание, если только тот сам не отвлекал его своими непонятными играми, но N. открыл безотказный способ усмирить разгулявшегося шалуна. Способ был весьма прост и состоял в безмолвном встряхивании вытянутого пистолетом указательного пальца, этакого грозного перста. Мальчик неизменно застывал с выражением ужаса на лице и, плаксиво поджимая губы, забивался куда-нибудь подальше от грозившего ему ужасного пальца.

Забавнее всего было то, что боялся он именно пальца, а не его изобретательного обладателя.

Хитрый, изворотливый мозг N., находясь в подполье, соорудил план. Согласно плану, N. должен был помогать доктору в восстановлении своих покачнувшихся умственных способностей (перехитрив даже пронырливого лиса, который умудрился попасть на место сторожа в курятнике), и не дать тем самым возможности помешать ему упорно искать желанный выход из темных тупиков и узких пространств сложного лабиринта. Чтобы не быть застигнутым врасплох, он обдумывал эту мысль вечерами и по ночам, когда находился в палате один (не принимая в расчет мальчика, с чудной мешаниной в голове), тщательно маскируя от хитрого доктора и простаков-санитаров тайную работу своего мозга. N. старался высыпаться днем, после обеда, чтобы потом, ночью, лежа в постели, когда ничто не мешало ему напряженно продираться сквозь мглу и тупики лабиринта к выходу, который сулил небывалый покой и желанный отдых от мучительной работы ума. Иногда N. казалось, вот он - ослепительный выход, несущий избавление, только в действительности выход оказывался досадным миражем желаемого в облике вдруг зажегшегося уличного фонаря, напротив окна палаты, или же рассеянным светом фар неведомо откуда катящего, в поздний час, авто. Засыпал N. под утро, совершенно выбившись из сил, которых не доставало даже на сны. Вместо снов в голове проносились какие-то обрывки, наполненные болезненными ощущениями, которые N. не запоминал; больная память не особенно и старалась запоминать что-то постороннее, ненужное, кроме того, что ей было необходимо, как воздух для тонущего.

II

N. сидел на койке, свесив ноги, обутые в больничные туфли, глазел на дождь за окном. Он качал ногами, смотрел на прилипшие к стеклу капли, которые немного повисев и напитавшись влагой, проворно соскальзывали, оставляя после себя быстростягивающийся, словно по волшебному знаку, след. В замутненном от дождя воздухе виднелись мокрые деревья, дальше - потемневшая каменная ограда, за ней - влажный, блестящий спуск дороги, с домами по обе стороны; тянулись дома эти от начала спуска до того места, где дорога расщеплялась и как бы обнимала каменную ограду лечебницы.

Дождь лил несколько дней. N. подолгу смотрел в окно. Дождь не мешал ему, напротив, монотонный шум долгого осеннего дождя, точно какой-то невидимый метроном, задавал ритм мыслям...

В палату вбежал мальчик. Мокрые от дождя волосы облепили его голову. Он стал бегать вокруг стола, волоча за собой коробку из-под лекарств, привязанную к грязной капроновой веревке. От его башмаков на полу оставались мокрые следы. N. рассеянно наблюдал за игрой. Когда коробка на капроновом поводке зацепилась за ножку стола, а грязная веревка туго натянулась и затем ослабла, в голове, в самых глубинах мозга, начало что-то молниеносно отворяться, и мысль устремилась навстречу... N. изумился своему открытию после стольких дней блуждания в лабиринте, и с облегчением принял решение мучившей его задачи: грязная веревка станет той самой нитью. Решение было простым, бесхитростным, и N. подумал: Удивительно, как оно ловко ускользало, но теперь он не упустит его... N. оттолкнулся от кровати, быстро встал на ноги, схватил веревку, точно та и впрямь могла, извиваясь, ускользнуть. Мальчик заплакал. Часы с металлическим браслетом, обнимавшие запястье N., были переданы в туземный обмен.

Какая-то невидимая волна подхватила его. Все, что N. делал, он делал так, точно всегда знал, в какой последовательности все должно происходить; точно он вдруг вспомнил забытый ритуал во всех древних подробностях и теперь исполнял его. Мальчик решил своим обкусанным умом, что тот, большой, играет в какую-то непонятную ему игру. Он увлеченно смотрел за ним, держа двумя руками блестящую железную лепешку, под стеклом которой быстро бегала по кругу длинная черточка.

Засунув голову в веревочный круг, N. почувствовал, что выход из жуткого лабиринта где-то рядом, нужно торопиться, чтобы опять не упустить его. Он прислонился спиной к стене и, крепко упершись в нее, оттолкнул стол ногой, с которой тотчас свалился туфель. Стол вежливо отодвинулся, скрипнув, точно извиняясь за неловкость. Ноги N., потеряв опору, задергались, сам он, увлекаемый спасительной нитью, устремился прочь из лабиринта, к выходу, освещенному чем-то ярким, далеким. По мере того, как он приближался к обретенному выходу, свет становился ярче, и был он все ближе, ближе, пока N. совсем не растворился в нем, отыскав наконец то, чего желал.

Мальчик недолго смотрел, как смирно повис на веревке тот, большой (позже и вторая туфля упала с его ноги на пол); быстро утеряв к нему интерес, принялся слушать тихий звук, который издавала скачущая по кругу черточка в игрушке, которая была ему вручена.

Игрок.

I

C Игроком я познакомился случайно... Правда, если следовать за теми, кто, под воздействием хитросплетенных обстоятельств или собственного мистического склада, уверовал в теорию неизбежности Судьбы в нашей жизни, случай этот был не так уж случаен. Я отлично знаю имя того человека, однако, для удобства (вам-то оно к чему?), а еще, по той же причине, когда дети награждают всех липкими прозвищами, уловляющими самую суть человека, стану называть cвоего знакомца Игроком.

Не припомню, отчего я начал ходить в казино. Быть может из-за скуки и некоторого избытка средств, способных эту скуку развеять?.. Надо признать, здесь было совсем не плохо: большой, просторный зал, в котором, точно туман, стлался гул множества голосов, красивые женщины в дорогих нарядах, хорошая еда и питье - что еще нужно для развлечения?! Многие, многие тут думали также, и развлекались, как позволяли возможности их бумажников: кто затевал скандал за игорным столом; кто напивался, и - ставшую вдруг туго соображать голову, отказывались двигать ватнопутающиеся ноги; кто тщательно переменял крайне не бесплатных женщин... Приходили сюда и люди совсем иные, которым прочие "забавы" не были любопытны. Их, точно влекущий наркотик, манила игра, вернее сказать - те, щекочущие нервы, швыряющие (с вершин успеха вниз) ощущения, в которых и состоял смысл жизни этих людей. Одни из них пребывали в плену собственного разыгравшегося воображения, другие сосредотачивали внимание на мистической стороне игры, третьи находили безграничное удовольствие от щекочущего нервы риска, иные испытывали столь глубокие чувства и переживания, какие не доводилось переживать даже в любви. Были и такие, кто, уверовав в то, что здесь и сейчас им должна выпасть удача, не могли избавиться от чудного этого наваждения долгое, долгое время. Это были настоящие игроки - магическое влечение к игре сминало их волю, а выигранные деньги были мостиком к тем глубоким чувствам, без которых они уже не мыслили своей жизни. Именно для этих людей другие думали, создавали здания казино с дорогими интерьерами, нанимали на работу крупье, закручивали всю эту махину, ведь, если тщательно разобраться, игроков использовали для отлова содержимого тысяч, попавшихся на изощренную хитрость, бумажников. Кто как не они, забывая обо всем на свете во время игры, и желая обладать всем (только, думаю, они и сами не знали, чего хотят), могли дать остальным шальную иллюзию - выиграть вдруг немыслимую, сказочную сумму! Это так будоражит, волнует обывателя: стать вмиг нуворишем, богачом, не затрачивая особых усилий.

Народ в казино сновал всюду, как в огромном, дорогом муравейнике, отделанном натертым стеклом зеркал и блестящим, под стать зеркалам, никелем, только пользы здесь не приносил никто.

Подобно многим, и мне - время от времени - приходило в голову испытать благосклонность удачи. Карты не увлекали - я не слишком доверяю карточным играм. Я становился у рулетки.

С первого раза, всегда покажется, что правила игры в рулетку неимоверно сложны, громоздки. Но, проходит два-три дня, все укладывается в пытливой голове, и то, что прежде было трудным, запутанным, становится простым, понятным. Остается - выбрать из множества способов делать ставки, тот, который принесет успех. Однако, если в человеке есть потаенная жилка игрока, он не сможет остановиться, его увлечет за собой демон игры; пользуясь поначалу способами, подсмотренными у других, такой человек непрестанно ломает голову в германновых поисках совершенного способа выигрыша, и однажды находит его для себя, и если ему совсем не повезет - какое-то время он будет выигрывать, думая, что нашел философский камень... Именно в этот момент он накрепко попался в хитросплетенные, прочные сети, расставленные самим уловителем душ! Вот тогда становится он игроком - подневольным жрецом игры, поставив туманную жизнь в обмен на призрачное, лукавое счастье: всегда быть рядом со своим идолом.

Надо признать - я не был игроком. Думаю, никогда и не смогу им стать. Нет во мне этого выжигающего желания "поставить все" и, непременно надеясь на иное, неожиданно (пожалуй, только для себя) проиграться вконец. Я всегда кощунственно поступал так, как не может позволить себе настоящий игрок: в уме намечал сумму, которую мог сегодня проиграть, и только после направлялся к рулетке, зная, что не позволю переступить через данный зарок.

Не стану говорить глупостей, будто игра вовсе не трогала моих чувств - упрямо твердить обратное может лишь тот, кто никогда не опускал жетона на разлинованный стол рулетки. Все-таки, есть в этом процессе: обмена денег на составленные в разные цвета жетоны, по-военному кратких фразах крупье, приглашающих поучаствовать желающих - далекое, полузабытое, волнующее ощущение причастности к пышному ритуалу, которого не достает в нашей однообразной жизни. Но вот шарик, пущенный из ловких пальцев, точно цирковая лошадь по арене, закружился навстречу вращающейся под ним плоскости с ячейками, отмеченными цифрами...

Это, ослабевающее с каждым витком, кружение шарика на встречу случайно выбранной ячейке, приковывало внимание праздных зевак, и тех, кто успел выставить жетоны по размеченному сукну. Зазевавшиеся - судорожно торопились, подгоняемые замедляющимся бегом шарика, ожиданием выкрика крупье, который должен объявить, что игра закончена. Крупье говорил слова, определенные ритуалом игры; на несколько секунд образовывалась тишина, и все взгляды, мысли, желания направлялись на заветный шарик. Для многих это мгновение становилось самым важным на свете! И действительно, точно некая сила захватывала дух, заставляла учащенно биться сердце. Я несколько раз ловил себя на странных ощущениях напряженной тревоги, будто внутри сжималась пружина, которая вот-вот должна распрямиться...