К морю Хвалисскому

Тороп прекрасно понимал: кабы замысел его удался и кабы хазары дознались, кто он и откуда, Вышата Сытенич и его люди могли бы поплатиться большей частью своего товара, а то и жизнями!..

– Пусти! – прошипел Тороп сквозь зубы.

Воин ослабил хватку, но прежде чем освободить мерянина, хорошенько его встряхнул для окончательного прояснения мозгов. Вряд ли Лютобор вложил в это движение и четвертую долю своей силы, иначе вылетел бы Тороп с переломанным хребтом из собственной шкуры, словно ворюга-кот, пойманный на месте преступления суровым, свирепым выжлоком. Нынче же Торопу показалось, что он снова отплясал пару недель в компании с трясовицами.

– Пошли, – сказал Лютобор, и Тороп не посмел ослушаться.

Когда они уже почти миновали хазарский стан, дорогу им попытался преградить какой-то вооруженный до зубов арсий. Лютобор сказал пару слов на языке каганата, и успокоенный страж вернулся на свое место. Хотя Тороп, прожив едва ли не полгода у хазар, вполне усвоил лишь такие слова, которые вслух произносить не станешь, он понял, что Лютобор объяснил наемнику, что разыскивал сбежавшего от хозяина холопа. Слово холоп, да еще произнесенное руссом на поганом наречии, хлестнуло Торопа, как хазарская плеть.

Мерянин уныло плелся, глядя в широкую спину шагавшего впереди воина и бездумно разглядывая рубцы, напоминающие значки из Муравиной книги. И какая только недоля принесла Лютобора к хазарскому стану? Нешто следил? Да какое его дело? Что он понимает? Чай, не его отец падал, захлебываясь кровью, хлещущей из перерезанного горла, чай, не его мать хазары валяли в пыли на глазах у сына!

Придя к ладьям, русс не терпящим возражений тоном велел Торопу дожидаться и никуда не уходить.

«Пошел рассказывать боярину!» – безразлично подумал мерянин. Впрочем, теперь ему было все равно. Наказания он не боялся. Да и какое наказание может быть страшней мыслей о том, что он видел Булан бея, но так и не сумел его убить?

Но к удивлению Торопа, Лютобор и не подумал подходить к Вышате Сытеничу, хотя тот как раз был на виду: беседовал с двумя разодетыми в разноцветные шелка купцами из полуденных стран. Почтительно поклонившись боярину и его гостям, на ходу потрепав по холке томящегося на привязи Малика, Лютобор зашел в избу, в которой нынче обитали новгородцы, и вскоре показался оттуда, неся два меча. Один меч, свой собственный, он освободил от ножен, другой бросил ничего не понимающему Торопу.

Спустившись на песчаную полосу у самой воды, Лютобор встал в боевую позицию и застыл, выжидающе глядя на Торопа.

Мерянин отлично понял, что это означает. Прежде чем прикончить, решил позабавиться! Изволь! Не много ли чести для Драного Лягушонка?

Он с горечью посмотрел на нацеленное в его грудь острие. Меч Лютобора был предметом не меньшей зависти парней, чем красавец Малик. Длинный и прямой, как душа воина, он был сработан замечательным мастером, знающим секрет многослойной стали, и умеющим не только сваривать стальные пластины, придавая клинку твердость и упругость, но и сплетать их в хитроумный узор. Такие мечи редко достаются простым смертным, передаваясь в семьях великих воинов и вождей от отцов к сыновьям. Если же род прерывается, они лежат в курганах многие годы, неподвластные тлену, пока какой-нибудь герой, не испугавшись злокозненных навий, не сбросит с них пелену забвения, призывая на новые подвиги. Меч Лютобора звался Дар Пламени: это имя начертали на клинке, когда закаляли его огнем. За прошедшие две с половиной седьмицы Дар Пламени уже дважды дарил Торопу жизнь, а теперь вот требовал свой подарок обратно.

Мерянин быстро сбросил со своего меча ножны и перехватил поудобнее рукоять. Каким бы искусным бойцом ни был Лютобор, но Тороп тоже кое-что видел и знал и держал оружие в руках не только для забавы! А злости у него нынче хватило бы на десятерых!

Он рванулся с места внезапно, выбрав наиболее благоприятный момент, как привык поступать, охотясь на хитрого и осторожного зверя. Но там, где только что стоял Лютобор, оказалась пустота. Не удержав равновесия, Тороп полетел носом в песок. Ощущая лопатками занесенный над собой меч, он перекувырнулся и, не выпуская оружия из рук, вскочил на ноги. Лютобор приветствовал его следующий выпад чуть заметной усмешкой. Он позволил клинку Торопа скреститься с клинком своего меча, а затем вновь отправил мерянина кувыркаться по земле.

Тороп прекрасно понимал, что этот поединок – не более чем игра кошки с мышом, и что русс, зная наизусть все мыслимые и немыслимые уловки и обманные движения, распознает их в самом зародыше. Но ведь и паршивый щенок, которого несут топить, пускает в ход зубы и когти, стараясь выжить, и даже глупая мышь до последнего мгновения своей жизни пытается удрать из кошачьих лап! Потому Тороп, сколько было сил, нападал, изворачивался, вскакивал, если падал, и снова нападал, едва успевая утереть заливавший глаза едкий пот. Он вспахал носом большую часть берега и просеял через порты не одну меру песка, перестав понимать, где находится и что делает, когда Лютобор, неожиданно легко отобрав у него меч, спокойно, по-будничному сказал:

– Ну, все! Хватит на сегодня! Завтра продолжим.

Хотя после пережитых волнений Тороп ожидал, что будет спать крепче мертвого, он проснулся среди ночи оттого, что кто-то шумно копошится у него под боком.

Место на лавке рядом, которое обычно занимал Лютобор, пустовало, и там с хозяйским видом обустраивался пардус. Пятнистый Малик на кошачий манер когтил и уминал потрепанный плащ, служивший руссу одеялом. Переступая с лапы на лапу, зверь медленно, как в ритуальном танце, кружился вокруг своей оси, блаженно прикрыв глаза и громко мурлыча. Тороп огляделся и прислушался. Новгородцы вокруг спокойно спали. До рассвета еще было далеко. И охота же Лютобору шастать по ночам невесть где!

Еще немного повозившись, Малик затих, свернувшись калачиком и прикрыв морду хвостом. Тороп потянулся и перевернулся на другой бок, но сон к нему не шел. Лежа с открытыми глазами, мерянин думал о Лютоборе. Может, и впрямь в злых речах Белена есть доля правды. Что, в сущности, они знают о руссе. Не больше, чем сам он потрудился рассказать, а рассказал он очень немного, даже имени своего и рода толком не назвал.

Пару раз помянул, что отца звали Хельги. Уж не тот ли это самый Хельги, что Самкерц у хазар отбил, а потом по их милости за морем сгинул. Хотя вряд ли. Стал бы сын такого отца сидеть с холопом на одной скамье.

Хазар, впрочем, ненавидит. Верно, есть за что. Не они ли, случаем, спину мудреным узором изукрасили? Помнится, Бьерн Гудмундсон как раз что-то говорил о хазарских овцах и портах. Не просто же так Лютобор в первый вечер едва струны на гуслях не порвал, а давеча всю руку зазря изрезал, когда о них, поганых, говорили. Но тогда за каким лихом нынче рыскал возле хазарского стана – не Торопа же, в самом деле, искал?

А что за непонятная история с булгарским купцом? Если тот и вправду поверил, что обознался, почему так безропотно сбавил цену? И что за странные намеки делал он на какие-то услуги да на какого-то князя с княгинею? Почему, хотя Лютобор сказал, что не знает булгарина, он в то же время пригрозил так, будто они уже давно знакомы? От Лютобора ведь тогда добиться ясного ответа никому не удалось. С тем же успехом можно было расспрашивать каменный утес или бревенчатую стену. Русс только плечами пожал, мол, когда у человека на совести неспокойно, чего ему только не примерещится.

Или еще, к примеру. Пару дней назад мерянин застал русса за беседой с каким-то весьма странным человеком. Человек этот был одет как бедный табунщик, из тех, что пригоняют на продажу хозяйские стада. Шапка такая плешивая, что и не сразу определишь, из шкуры какого зверя сшита. Лицо, однако, под шапкой оказалось сытое и совсем не обветренное, борода была хорошо расчесана, а пальцы холеных рук явно носили следы перстней. Лютобор обращался к незнакомцу с уважением, и, хотя беседа велась не по-словенски, Тороп ясно слышал слово «каган».