К себе возвращаюсь издалека...

Я видела мелозиру под микроскопом: крохотные обрывки паутинки. Но эта невидимая глазом диатомовая водоросль (тоже эндемичная для Байкала) — любимое блюдо зубастой эпишуры — оказывается, и есть главный регулятор химического состава байкальской воды, а по количеству — главный населяющий Байкал житель.

Для строительства своих панцирей мелозира выбирает почти весь кремний, приносимый в Байкал притоками, а когда водоросль умирает, панцири опускаются на дно. Иногда мелозиры много, и кремния ей не хватает, иногда на нее неурожай — и кремния в Байкале остается больше.

Питается мелозира азотом и фосфором, растворенными в воде, аппетит у нее хороший, и, если вдруг питания не хватает, она начинает хиреть и чахнуть. Ест она также и углекислоту, образует для своих тканей изо всего этого белок…

А с железом, принесенным в Байкал, происходит вот что. Мельчайшие его частички, взвешенные в воде, под действием кислорода окисляются, затем коагулируются — собираются в более крупные. (Кстати, тот же процесс коагуляции происходит с черствеющим хлебом.) Превращаются в водную окись железа — студнеобразную массу (похожая течет из водопроводного крана, которым давно не пользовались). Она оседает на дно, покрывая донные камни бурой пленкой. Остальное железо соединяется с фосфором и образует фосфорнокислое железо, вивианит. Там, где вивианита накопилось много, например, неподалеку от села Мурина, местные жители используют его с успехом вместо синей краски… В других озерах, богатых болотным гумусом, взвешенное железо образует с ним стойкие соединения и остается в воде. В Байкале гумуса нет.

Вот, оказывается, каким образом происходит самоочищение Байкала…

Надо сказать, что есть у Байкала еще одна (и не последняя) удивительная особенность. Воды его очень богаты кислородом. Содержание кислорода в байкальской воде находится в равновесии с атмосферным. Причем — и это самое необычное — байкальская вода богата кислородом до дна. Разница в содержании кислорода между поверхностными водами и глубинными, вплоть до тысячи семисот метров, невелика — десять, пятнадцать процентов. Это почти невероятно: как правило, в озерах с глубиной содержание кислорода резко падает. Глубже ста метров идет бескислородная зона, а еще глубже — начинается сероводород. В Байкале же сверху донизу — атмосфера. Живите, дышите, радуйтесь! И живут. До самого дна Байкал заселен всякой живностью…

Огромная роль в обогащении байкальских вод кислородом принадлежит той же самой мелозире. Как и всякое зеленое растение, мелозира на свету фотосинтезирует — то есть выделяет кислород, поглощая углекислоту. За счет своего фотосинтеза мелозира обеспечивает кислородом не только собственное дыхание, но также дыхание зоопланктона, бактерий и рыб… Великая она работница — эта удивительная байкальская водоросль!

— Смешная она, — ласково говорит Константин Константиныч, — неженка! Слишком яркое освещение летними днями ее угнетает, и лучше всего она поэтому работает не на поверхности, а на глубине пятнадцати — двадцати метров. А вообще летом она даже перенасыщает кислородом воду: сто десять, сто пятнадцать процентов к обычному содержанию.

Когда начинается массовое отмирание мелозиры и опускание ее на дно, количество кислорода в воде несколько падает: разлагаясь, водоросль потребляет его на окисление.

Константин Константиныч рассказывает, что есть у мелозиры еще одна, непонятная пока, особенность. Кажется — умерла она, опускается ко дну. Поймали, посмотрели под микроскопом — клетки ничем не отличаются от живых. Подняли к поверхности — фотосинтезирует сильней, чем живая! Что происходит, странное какое-то оцепенение, непонятно…

Естественно, что мелозира работает только в верхнем слое воды, там, куда достигает солнечный свет. Но в Байкале воды очень интенсивно перемешиваются ветрами и течениями. В других озерах этого не происходит, так как разница температуры между поверхностными слоями воды и глубинными очень высока, а значит, и плотность воды вверху и на глубинах разная. Тяжелую и плотную глубинную воду трудно поднять на поверхность, поэтому перемешивания практически нет. В Байкале разница температур невелика даже в разгар лета, а осенью, зимой и весной температура воды с поверхности до дна где-то около плюс 4 градуса. Плотность воды поэтому одинаковая, перемешивание происходит легко.

Удивительные вещи совершаются в байкальской воде с точки зрения человека. С точки зрения омуля ничего удивительного в Байкале, наверное, нет. Все просто.

7

— Какой ты красивый, — говорю я Байкалу, — влюбиться можно!..

Садится солнце.

Когда я собиралась сюда ехать, одна знакомая специально позвонила мне:

— Слушай, брось, пожалуйста, там свои привычки! Не ложись спать рано и не вставай поздно. Какие, если бы ты знала, на Байкале восходы и закаты!..

Я ложусь поздно и встаю в четыре часа утра, но сопки затянуты дымкой: где-то горит тайга, так что восходов практически нет. Что касается закатов, то на Сахалине я видела и почище: целая буря красок. Но во всем, что происходит на Байкале, есть какое-то уверенное обаяние.

Солнце неторопливо коснулось сопки и лежит на ней долго, спокойно. На черной воде — длинный огненный столб. Наконец солнце, шевельнувшись, скатывается за сопку, остается пучок неярких лучей, уткнувшихся в тучу. По воде плывет масляная синева и колеблющееся зыбкое пламя. Ветерок сдергивает синеву, вода становится мятой и черной, только возле берега гладкий вялый прибой — и по нему аккуратно стекает, сбивается на камни розовый закатный свет…

8

— Девочки!.. — кричит Николай Павлович Ладейщиков. — Замерьте уровень, Борис Филиппыч купается!..

Меня уверяют, что когда купается Борис Филиппыч, уровень воды в Байкале поднимается приблизительно на ту же величину, как после перекрытия Братской плотины. Правда, здешний погодный бог Ладейщиков только грозится замерить уровень, так что сведения не точны.

Сам Борис Филиппыч относится к остротам по поводу своего роста и объема с присущим ему достоинством. Он считает это пустое острословие не больше как периодическими вспышками зависти со стороны более мелких представителей человеческой породы.

На Борисе Филиппыче — брезентовые широкие брюки, ремень с якорем, клетчатая рубаха, брезентовая куртка, берет. Загорелый, огромный, по-своему красивый, он похож на телохранителя главаря пиратов из фильмов, выпускаемых Одесской студией.

— Глядите, нерпа дохлая! — говорит капитан и передает мне бинокль.

Я беру бинокль, но все равно ничего не могу разглядеть. Желтое пятно какое-то на гладкой синеве Байкала.

Капитан меняет курс, мы подходим ближе. Действительно, плавает нерпа кверху желтым брюхом. Подстрелена она, наверное, давно, потому что шерсть с нее облезла и дух тяжелый… Я очень хотела увидеть этих занятных обитателей Байкала, переселившихся из Северного океана. Повезло? Наполовину только. Но увидеть летом живую нерпу, да еще на катере, почти невозможно. Высунет голову, глотнет воздуха — и опять под воду.

— Поехали!.. — морщится Константин Константиныч.

Мы разворачиваемся и уходим.

— Жира в ней много… Если срезать сверху испорченный, то там он хороший… Можно сапоги мазать.

В голосе капитана крестьянское сожаление.

Выстрел. Еще выстрел. Мы все выбегаем на нос. Два подстреленных крохаля трепыхаются на воде, за третьим гонится наш катер. У крохалей еще не отросли маховые перья, они не могут летать — и вот маленький крохаль, вытянув шею и судорожно взмахивая крыльями, удирает от большого катера. Как на машине за сайгаками… Выстрел. Глаза капитана деловиты и озабоченны.