Как если бы я спятил

Признаюсь, я действительно был немного нарциссом. А кто нет? У меня успешно шли дела. Деньги текли рекой. Я был средоточием собственной вселенной. Если за это наказывать, то можно посадить за решетку поголовно весь парламент и всех тех, кто работает в «Южной оси» [36] .

Шизофреник? Логично! Я считал, что только теряю время, заполняя эти тесты. Я думал, что это шутка. Фарс. Я же был невиновен. Станешь тут слегка параноиком, если толпа врачей в белых халатах беспрестанно расспрашивает тебя, почему ты сделал то, чего ты на самом деле не делал.

36

Zuidas (Южная ось) — современный деловой район в Амстердаме.

Вдобавок это превращает тебя в антисоциального типа. Попросту говоря — в асоциала. Мне совсем не хотелось им помогать, что я всячески им демонстрировал. Мне всегда был присущ цинизм, но в центре судебной психиатрии я превзошел себя.

А потом тебя отправляют за приговором, к судье, которого ты ненавидишь, с отчетом, о котором ты ни сном ни духом. Если я и надеялся на что-то — на лазейку в законе, на поддержку, то над этой надеждой сполна поглумились мои приятели из центра судебной психиатрии. Могу поклясться, что на предъявленные доказательства судья даже не взглянул. Отчет был важнее. Штамп уже стоял.

53

Сначала я возвращаюсь в столярную мастерскую, чтобы отметить время ухода (к этому надо привыкнуть), а потом чешу в сад поиграть с Гровером в настольный теннис. Мои новые коллеги-столяры не одобряют моего поведения, поскольку обеденный перерыв в мастерской, очевидно, сопровождается особым ритуалом. Ничего, переживут разочек без меня. Не могу же я бросить Гровера, контакт с коллегами еще успею наладить. Все под контролем.

За исключением того, что Гровера нет вблизи теннисных столов. И это весьма странно — все знают, что на него-то точно можно рассчитывать, если дело касается пинг-понга. Я закуриваю; вдруг удастся заманить Гровера дымовыми сигналами. Когда и это не срабатывает, я решаю отправиться на его поиски. Долго искать мне не приходится.

Как только я пересекаю сад, я замечаю большую группу людей возле «восьмерки Метье». Два дня назад здесь выросли первые тюльпаны. Получилась живописная символичная клумба — наша с Гровером гордость. Завидев меня, Гровер тут же летит ко мне. Это моя фантазия или он действительно старается бежать?

— Метье! — еле дыша, говорит Гровер и останавливается. Он сгибается пополам и ловит ртом воздух. — Она мертва. Она лежит в восьмерке.

Я мчусь к остальным. Гровер ковыляет за мной. В наших красных тюльпанах лежит Метье. Под белым одеялом, в луже крови.

Когда Метье привезли из больницы, где она проходила обследование, ее на какое-то время оставили без присмотра. Прихватив из кухонного шкафа хлебный нож, она пришла в сад, к тюльпанной восьмерке. Там она сначала перерезала себе левое запястье, а затем сонную артерию. Метье потеряла много крови, и к моменту ее обнаружения она уже не дышала.

Метье столько раз пыталась наложить на себя руки, что мы уже давно не воспринимали ее всерьез. Она любила быть в центре всеобщего внимания. Она страдала маниакально-депрессивным психозом. Сейчас ее попытка удалась — значит, она действительно этого захотела.

Тем временем инструкторы растаскивают зевак в разные стороны. Тело Метье кладут на носилки. Гровер и я в сопровождении инструктора Марики возвращаемся в нашу группу. По дороге мы не произносим ни слова. Как раз перед входом в здание разражается ливень. Мы впрыгиваем внутрь. Льет как из ведра, и, похоже, только у нас. Словно «Радуга» плачет. Метье мертва, и многие из нас воспринимают это как конфронтацию. Мы все здесь разделяем одну и ту же участь: от того, что может произойти с одним из нас, не застрахован никто.

54

Остаток дня мы свободны. Нам не надо возвращаться на рабочие места, и мы все скопом торчим в гостиной. Марика предложила нам организовать какое-нибудь мероприятие в память о Метье. Довольно пространное задание, так что никто ничем конкретным не занимается. Кто-то смотрит телевизор, другие режутся в карты (единственную игру, к которой Метье иногда присоединялась). Но большинство бесцельно глазеет по сторонам. За окном по-прежнему идет дождь. Я решаю, что сейчас подходящий момент для того, чтобы написать Хакиму ответ. Марика одобряет мое намерение.

В нашем больничном магазинчике выбор открыток не ахти какой. В категориях «Поздравляю!» и «Прости» еще можно что-то найти, но сама идея отправить кому-то подобную открытку со стандартным текстом меня не слишком греет. Я покупаю большой конверт, марку и иду в художественную мастерскую попросить листок цветной бумаги.

Вот уже почти пять лет, как я не брал в руки кисточку. Я любил рисовать, поэтому и поступил в академию изобразительных искусств. Когда же моя жизнь погрузилась в вакуум, я к рисованию охладел. И вот в художественной мастерской психиатрической больницы я смотрю на кисть в своей правой руке. Простая модель, из конского волоса, фирмы «Зан», почти новая. Ладно. Когда инструкторша по рисованию приносит мне лист бумаги, я прошу ее позвонить в мою группу.

— Не могли бы вы передать, что я ненадолго останусь здесь, чтобы сделать открытку? Потом я принесу ее в группу, и каждый сможет написать на ней что-нибудь личное.

Инструкторша в восторге от этой идеи. Может, она относится к тому типу людей, которые постоянно ликуют, прыгая и танцуя в своем розовом сказочном мире с кружевными лентами, а может, просто ее кружок «Умелые руки» не пользуется особой популярностью. Сейчас, включая меня, здесь двое пациентов.

Мне не нужно долго ломать голову над рисунком открытки. Это будет восьмерка из тюльпанов в саду без стен. Я выбираю светлые импрессионистские тона. Тюльпаны я хочу сначала выкрасить в черный цвет, но в конце концов останавливаюсь на красном. Когда я объясняю инструкторше смысл открытки, на ее лице отражается печаль, и она предлагает помочь мне убрать все вещи, чтобы я «смог побыстрее присоединиться к остальным».

Вернувшись в группу, я составляю текст.

Привет, Хаким!

Рад слышать, что тебе там хорошо. У меня для тебя не только веселые новости, так что начну сразу с плохого.

Метье больше нет. Сегодня в саду она покончила собой. Вся группа очень расстроена. Я знаю, что ты тоже ее любил.

Из положительного: мне назначили лечение, чему я очень рад. Теперь я работаю на твоем старом месте. В слесарной. Сегодня я выучил триста двадцать четыре правила. А как твои дела? Ты по-прежнему доволен?

Пока,

Бен (ямин)

Подпись дается мне труднее всего. Только я решил начать привыкать к своему имени, как тут вдруг мне пришлось его написать. Выглядит весьма странно, и каждый, кто подписывает потом открытку, шепотом спрашивает: «Тебя зовут Беньямин?»

55

Доктор-неумейка приходит на сеанс групповой терапии на полчаса раньше обычного. Это, конечно, связано со смертью Метье. Несколько минут он беседует с каждым из нас с глазу на глаз. Я рассказываю ему о собственноручно нарисованной открытке, чем моментально разжигаю его интерес.