Как если бы я спятил
Шрифт:
— Спустя пять лет ты снова начал рисовать? И как? Каковы ощущения? Поговорим об этом поподробнее в среду, хорошо?
Поскольку мне назначили программу лечения, с доктором-неумейкой я встречаюсь каждую неделю. Во время часовой беседы мы обстоятельно обсуждаем два главных вопроса, связанных с моим исцелением.
Но сначала групповая терапия. Как всегда, группу делят на две части, и наша подгруппа в сопровождении доктора-неумейки отправляется в столовую. Херре уже заранее радуется своему выступлению и следует за доктором, виляя хвостом. Мы с Гровером не спеша замыкаем отряд фанатиков. Мы поднаторели в том, чтобы максимально сократить время, отведенное на сеанс групповой терапии. Сначала мы лениво рассаживаемся по местам. Затем предлагаем заварить кофе. Во всей больнице мы единственная группа, которой через
Но сегодня доктор-неумейка берет бразды правления в свои руки. Когда мы входим, на столе уже стоит термос с кофе. Доктор сам наполняет наши чашки. Он сегодня в ударе, и я догадываюсь почему. Он впервые рассчитывает на мое активное участие. Рановато что-то. С другой стороны — быстрота действий свойственна всем докторам.
— Безумно жаль, что сегодня с нами нет Метье. И никогда больше не будет. Мы можем только надеяться, что она обрела покой, который искала. В ближайшее время мы будем часто ее вспоминать. Она навсегда останется в наших сердцах. Как бы то ни было, нам нужно жить дальше.
Блестящая проповедь. Даже Херре и тот впечатлен. Эта речь — домашняя заготовка, потому что она служит мостиком к….
— Беньямин (что, уже?!), утром мы с тобой плодотворно побеседовали. Я хотел бы попросить тебя открыть нашу сессию. Расскажи нам чуть подробнее, почему ты здесь находишься.
Ну вот он, момент истины. Я знал, что он наступит, и подготовился. Сегодня я играю в «дженгу» с минимальным риском повреждений. Но дается мне это непросто. Я стою на мосту, перейдя который, уже не смогу вернуться назад. Мост обвалится. Тогда я навечно останусь виновным. Не только в глазах других, но и в собственных глазах. И еще не знаю, как это на меня повлияет. И это внушает мне страх.
— Летом две тысячи шестого года, почти четыре года назад…
— Можно немножко погромче, Беньямин?
— Почти четыре года назад я был на большой вечеринке в Амстердамском лесу. Я был там с двумя своими друзьями, и мы кутили допоздна. Я много пил и принимал разные наркотики. Я так накачался ими, что долго не мог ничего вспомнить. Во всяком случае, после вечеринки мы продолжили праздновать; я изнасиловал двух девушек, одну из которых избил почти до смерти. Когда я об этом узнал, я не поверил своим ушам, мне и сейчас очень стыдно об этом рассказывать.
Меня действительно накрыло волной стыда, который отзывается физической болью. Я не осмеливаюсь взглянуть ни на Гровера, ни на доктора-неумейку, ни даже на Херре. Это самое болезненное признание в моей жизни. Я чувствую себя опустошенным. Выжатым лимоном. И залпом выпиваю свой холодный кофе.
— Очень хорошо, Беньямин. Я рад, что ты сумел это рассказать. На сегодня достаточно. В следующий раз мы продолжим. Спасибо. Кто еще хочет чем-нибудь поделиться с нами?
Гровер подливает мне кофе. Когда я наконец поднимаю на него глаза, он сжимает лицо руками и кивает. Это его версия фразы «молодец, дружище».
Открытое приглашение доктора-неумейки, безусловно, адресовано Херре, который с воодушевлением берет слово.
— Да, я тоже был на такой гулянке. Сплошь и рядом одна дурь. И спиртное. Я хотел забыться. После того как мои родители погибли в авиакатастрофе на юго-востоке Македонии. Я был не в себе на той вечеринке. Одна девушка что-то спросила про моих родителей. У меня поехала крыша, и я ударил ее ножом. Ужасно. Просто ужасно.
Пока виляющий хвостом Херре выступает с речью, я думаю о Метье. Мы все здесь откровенничаем друг с другом, но что я, собственно, знал о Метье? Мои знания были основаны на чужих интерпретациях. Получается, что я ничегошеньки о ней не знал. У каждого здесь своя история. У Херре их даже несколько, но вместе они складываются в одну. И эти истории делают каждого из нас особенным. Если когда-нибудь я захочу стать частью какого-нибудь общества, я должен буду, для начала по крайней мере, захотеть выслушать истории каждого из его членов. Истории — это люди, а люди — это общество. Отныне моя история — это часть меня. И мне придется с этим смириться. Как бы тяжело это ни было. Другого выбора у меня нет.
VIII
56
На
часах ровно 8:45. Если в девять у тебя с кем-то назначена встреча и без пятнадцати девять его еще нет, ты начинаешь лихорадочно отсчитывать минуты. Я нервно нарезаю еще один круг по слишком тесному кабинету, где мы договорились встретиться с доктором-неумейкой.Мне надо привыкнуть к новому формату моей жизни, и, может быть, я иногда напрасно порю горячку. У меня есть новая и ясная цель: я хочу вылечиться, стать нормальным человеком и выйти на свободу. Поэтому каждый потерянный миг каждого дня вдруг наполняется сомнениями и горькими размышлениями.
Без пяти девять объявляется доктор-неумейка.
— Ну наконец-то! — неожиданно для себя изрекаю я. В последнее время я часто выражаю незнакомые доселе эмоции.
— Молодец, Беньямин, ты пунктуален. Присаживайся, я пока налью кофе.
Мои еженедельные беседы с доктором-неумейкой тянутся медленнее, чем я предполагал. Оказывается, он способен глубоко копать. Мы встречаемся с ним чуть больше месяца и вот уже почти три недели обсуждаем исключительно моих предков. Я в курсе, что психиатров хлебом не корми, дай поразглагольствовать на тему отцов и детей, но у меня не так уж много пищи для глубокомысленных выводов. Я вырос в образцовой семье. Я единственный ребенок преуспевающих богатых родителей, которые только и делали, что баловали меня. Стоило мне о чем-то лишь подумать, как мне это сразу покупали. Более того, в какой-то момент даже необходимость думать отпала. Я был завален игрушками всех цветов и размеров. У меня были компьютерные игры, о существовании которых я даже не подозревал. Всегда новейшие версии, от которых моих друзей было не оттащить за уши. Узнав случайно, что Синтерклаас — выдумка, я попытался убедить в этом своих родителей: пусть это никчемное барахло останется в рекламном проспекте магазина «Интертойс», там оно изумительно смотрится. Но мне продолжали дарить этот хлам и исполнять все мои желания. Установленное время отхода ко сну было фиктивным. Мне разрешалось смотреть любой фильм в любое время суток. Читать книги допоздна. Малейшая отговорка принималась.
Если я совершал какой-то проступок — как-то раз, например, я разбил кирпичом переднее стекло соседского «ягуара», — то меня отправляли рано в постель (в глазах моих родителей это наказание приравнивалось к пожизненному заключению с принудительным лечением в психушке). В это трудно поверить? Что наказанием служил ранний отход ко сну? Да, тяжелой мою жизнь у родителей никак не назовешь.
Меня никогда не били, и не помню, чтобы родители сильно ссорились в моем присутствии, переживая кризис среднего возраста. Когда доктор-неумейка попросил меня охарактеризовать мои взаимоотношения с родителями одним словом, я написал слово «Изобилие» с заглавной буквы; а еще лучше было бы все буквы сделать заглавными, с ударением на каждом слоге и восклицательным знаком в конце. Спасибо.
Когда у тебя всего в избытке, то неизбежно приходится выбирать. Хочешь это или предпочитаешь то? Сегодня можешь делать все, что твоей душе угодно! Кем ты хочешь стать, только скажи, и мы сегодня же купим тебе все необходимое! Но как ни крути, мне не в чем упрекнуть своих родителей. Мое детство походило на картинку из каталога. Которую наверняка можно заказать по интернету; причем мои предки, скорее всего, приобрели «расширенную версию», потому как мое детство явно затянулось.
57
Для нас с Флипом скука превратилась в вышедшее из-под контроля хобби. Когда достигаешь в этом деле полупрофессионального статуса (а мы его достигли летом 2006 года), то замечаешь, что скука — это скорее душевный настрой, нежели отсутствие предприимчивости. Дел у нас хватало. Но чем больше мы активничали, тем яснее понимали, что все наши занятия лишь усугубляют нашу скуку.
Как правило, мы начинали с прогулки. Мы бесцельно слонялись по Амстердаму. Из парка в парк. Из кафе в кафе. Со скамейки на скамейку. Развлекаясь по пути. Однажды мы проходили мимо пункта проката катамаранов. Молча, без малейшего возбуждения или учащенного сердцебиения, мы сели в катамаран и угнали его. Приплыв к кофешопу, мы поделились травкой и водкой с мексиканскими туристами, обменяли катамаран на пару галлюциногенных грибов и рванули в Музей мадам Тюссо опробовать свой кайф.