Как много в этом звуке…

Когда Ваня прошел на кухню, глазам его предстала странная картина — не дождавшись его, Зайцев вскрыл принесенную бутылку, наполнил чашку водкой и выпил ее залпом.

— И можете думать обо мне все, что угодно, — вполне внятно произнес он и обессиленно опустился на табуретку. — Теперь можно и чайку…

— Поскольку чай я уже пил, — произнес бомжара, беря бутылку, — то мне должно быть послабление, — и он великодушно наполнил не только свою чашку, но и зайцевскую.

— Ваня, а я? — напомнила о себе Мария Константиновна, появившись в дверях.

— Вы что-нибудь понимаете? — спросил у нее Зайцев.

— А зачем? — простодушно удивилась женщина. — Девочка дома, деньги на месте… Что тут еще понимать? Не хочу я ничего понимать.

А в дверях стояла румяная, щекастенькая девочка и молча улыбалась, глядя на бестолковых взрослых.

Зайцев не мог в тот же вечер прийти к Ване в общежитие, как ему хотелось, он пришел через несколько дней, когда закончил оформление всех документов, связанных с особо опасным преступлением, которое удалось ему раскрыть в самые короткие сроки. Начальство было в восторге от его усердия и необыкновенных способностей по части сыска и розыска. Были поздравления, грамоты, встречи с начинающими сыскарями, визиты к высокому руководству, пообещали даже звездочку, но не сразу, а к торжественному дню, чтобы это был не только его праздник, а, можно сказать, всеобщий. А что касается женского состава зайцевской конторы, то прекрасный пол смотрел на Зайцева глазами не просто восторженными, а даже, можно сказать, на многое готовыми.

Зайцев весь светился от всеобщего внимания, но вел себя скромно, достойно, и его поведение очень понравилось непосредственному начальнику, который, глядя на все эти чествования, всерьез забеспокоился на предмет сохранения собственной должности.

Но наконец все успокоилось, стихли оркестры, аплодисменты, овации, и жизнь вошла в привычные свои коридоры и кабинеты, наполненные очными ставками, явками с повинной, протоколами, опознаниями и задержаниями.

Зайцев мысленно смахнул пот со лба, вздохнул освобожденно, одернул на себе гражданский пиджачок и направился… Да, совершенно правильно вы подумали — направился Зайцев в Елисеевский магазин, единственное в Москве место, где можно купить неподдельную водку и съедобную колбасу. Следователь справедливо рассудил, что его лучший друг и соратник бомжара Ваня вполне заслужил и то, и другое.

Но не было в походке Зайцева прежней порывистости, и во взгляде его не чувствовалось остроты и непримиримости, не было жажды обличать и уличать. Был Зайцев тих и как бы даже смиренен. А чего шуметь и сверкать очами? Не надо. Всему свои сроки. Сидя в бесконечных своих президиумах, Зайцев снова и снова тасовал слова, взгляды, поступки всех своих подследственных и не находил, не находил, ребята, ни единой зацепки, которая позволила бомжаре раскрыть преступление так неожиданно и, можно сказать, блестяще.

— Здравствуй, Ваня, — сказал он негромко еще из коридора, предварительно постучав и приоткрыв дверь в комнату. — Ты дома?

— А, капитан! — радостно воскликнул Ваня, сбросив ноги с кровати на пол и вскинув правую руку вверх и чуть в сторону, как это делали в веселых застольях древнегреческие боги — если верить их мраморным и бронзовым изображениям, сохранившимся до наших безбожных и бестолковых дней. — У нас тут в конце коридора ленинская комната, а там телевизор… И вот смотрю я, как министр пожимает твою мужественную руку, слушаю твои вдумчивые слова и радуюсь — как же мне повезло в жизни, которая свела меня со столь большим человеком!

— Ладно, Ваня, ладно… Проехали. Меня судьба тоже кое с кем свела… Не будем считаться… Значит, так… Водка финская, на клюкве, между прочим… Рыба норвежская, красная, буженина нашенская, но по вкусовым своим качествам не уступает ни водке, ни рыбе…

— Никак премию получил? — спросил Ваня.

— Получил. Вот она, на столе.

— Всю спустил?! — ужаснулся бомжара.

— Ваня! — торжественно произнес Зайцев. — У меня никогда не будет возможности потратить ее более достойно.

— Как ты красиво сказал, капитан! — потрясенно произнес Ваня. — Мне так никогда не суметь.

— И не надо тебе, Ваня, к этому стремиться… Наливай.

Ваня взял бутылку, взвесил ее на руке и, как профессионал, все сразу понял и оценил. И ее литровую тяжесть, и хрустальный блеск стекла, и цвет — не ядовитую красноту химического красителя, а глухой, мягкий, зовущий цвет северной ягоды клюквы.

— Вот и до такой водки я дожил, — пробормотал Ваня каким-то смазанным голосом и разлил водку по стаканам. Хорошо разлил, достойно, грамм этак по сто.

— За тебя, Ваня, — сказал Зайцев негромко. — Будь здоров.

Ваня молча кивнул несколько раз, как бы соглашаясь с тостом, как бы благодаря за добрые слова, и, выпив, зажал ладони коленями, согнулся над столом.

— Ты чего? — спросил Зайцев.

— Посижу…

— Закусывай, Ваня!

— Закушу… Чуть попозже… Тебе звездочку-то дадут?

— Дадут, — кивнул Зайцев. — Догонят и еще раз дадут, — он взял бутылку и снова наполнил стаканы, но поменьше налил, вдвое меньше.

— Ну что, капитан, задавай свои вопросы, — бомжара распрямился на стуле, взял стакан, чокнулся с капитаном. Но на этот раз закусил. И буженины себе отрезал ломоть, и красной норвежской рыбы попробовал.

— Да ты и сам знаешь мои вопросы…

— Значит, так… Засомневался я в первый же день… Выхожу на балкон — на веревке детское бельишко висит. Только что выстиранное. Сырое еще… Для кого эта постирушка, если девочки три дня дома нет и вообще неизвестно, вернется ли она когда-нибудь?

— Да, — с досадой крякнул Зайцев. — А я этой постирушки вообще не увидел.

— Прошел на кухню, пристроился у мусорного ведра, сижу курю, никого не трогаю… Врывается Элеонора… Забеспокоилась баба. Вроде ничего такого, а там кто его знает… А я сижу, курю, пепел в мусорное ведро стряхиваю… Успокоилась хозяйка, оставила меня на кухне, даже дверь прикрыла за собой в знак доверия ко мне. А напрасно… Я же ведь того… Бомж. Мне привычно в мусоре копаться. И в этом ведре я покопался. Среди прочего нашел чек из магазина. Уже когда в общежитие вернулся, получше его рассмотрел. А чеки, надо сказать, стали выдавать очень хорошие, полезные для вашего брата, капитан… И дата там указана, и магазин, и фамилия продавца, и все покупки перечислены, и сколько чего стоит…

— Нормальный чек, — пробормотал Зайцев.

— Чудной какой-то, — усмехнулся бомжара. — Дата — уже после похищения Натали… А Элеонора покупает две бутылки коньяка, неплохого коньяка, между прочим… Конфеты… Памперсы…

— Вот дура-то, господи! — не сдержался Зайцев.

— Я ведь тогда не в общежитии ночевал, во дворе… Там такая потрясающая скамейка… Балкон Элеоноры нашел быстро… По детскому бельишку на веревке… Но бельишко-то уже другое, капитан.

— Как же ты догадался?!

— В первый день было больше голубенького… А когда я утром посмотрел — оранжевые маечки появились… Да, чуть не забыл… Когда она влетела ко мне на кухню и уже собралась было уйти, я задал ей совершенно дурацкий вопрос — какую кашу любит Натали… Манную! — прокричала она и выскочила с кухни, решив, видимо, что я полный идиот. Видимо, не такой уж и идиот, — бомжара вскинул правую руку вверх и чуть в сторону. — На газовой плите среди прочих стояла кастрюлька… Я, конечно, заглянул в нее, а как же иначе… А там остатки манной каши. Свежие остатки. С утра баба уже кашу варила.

— А может, она для себя? — усомнился Зайцев.

— Да, конечно, — кивнул бомжара. — Манной кашей коньяк закусывала. Кстати, в холодильнике я этого коньяка не увидел.

— Коньяк вообще в холодильник не ставят.

— Вот тут ты меня, капитан, и подсек, — усмехнулся Ваня. — Но должен тебе сказать, что бабы такого пошиба, как Элеонора, все-таки ставят коньяк в холодильник. Они не знают, что это плохо.

— Вывод? — спросил Зайцев.

— Вывод прост и очевиден — я понял, что Натали где-то недалеко и ее мама прекрасно знает, где она. Ты видел, какие у этой Элеоноры глаза? Красивые глаза, в них гнев, решимость, раздраженность, настороженность… Но в них не было боли. Боли не было, капитан. Всю эту затею с похищением она провернула, чтобы выманить деньги у бабули. Сто тысяч долларов — это круто. Она знала, что сосед эти деньги предлагает матери за дачу. Понимала, что та не устоит и отдаст их, чтобы спасти внучку. Затея, конечно, грязноватая, но чего не сделаешь ради своего ребенка, — и бомжара плеснул в оба стакана по глоточку финской водки, настоянной на северной болотной ягоде клюкве. Кстати, клюква очень полезна при повышенном давлении. — Будем живы, капитан! — его стакан глухо ткнулся в стакан Зайцева.