Как приручить Обскура

— Ты будешь тем, с кем я разденусь, — сказал Грейвз. Ладонь коснулась его поясницы, несмело легла на неё. — Я знаю, что это случится. Но не сегодня.

— Он был вам очень дорог?.. — тихо спросил Криденс, пробираясь под рубашку выше, к лопаткам, и Грейвз заставлял себя не вздрагивать от того, как пальцы вслепую изучали его — кожу, напряжённые мышцы под ней, парочку старых шрамов. Один с войны, светлое пятно обожжённой кожи от плевка ядовитой виверны. Если бы не Тесей — лежать бы Персивалю с почётом глубоко в земле. Один от когтя вендиго, под лопаткой — удалось увернуться.

— Я очень любил его, — тихо ответил Грейвз. — Мне казалось, я умер вместе с ним, — добавил он.

— Нет… — сказал Криденс, кончиками пальцев гладя его по спине. — Вы живой… Очень тёплый. Сильный.

— Я не буду прятаться от тебя, чтобы переодеться, — сказал Грейвз. — Но пообещай мне, что пока не станешь смотреть.

Криденс глубоко вздохнул и положил раскрытую ладонь ему между лопаток.

— Нет… Я уйду, — сказал он, опустив глаза. — А потом вернусь. Все мои пижамы в моей комнате.

Грейвз без слов прижался губами к его лбу и закрыл глаза.

Ночью он часто просыпался от того, что Криденс стискивал его слишком сильно, обхватив поперёк живота. Наваливался тяжёлым телом на спину, будто хотел придавить и удержать. Грейвз разжимал ему пальцы, отодвигал плечом немного назад, задрёмывал и вскоре просыпался снова, чувствуя, что не может вдохнуть. Криденс спал крепко, но беспокойно. Вздрагивал, что-то шептал сквозь сон. Грейвз гладил его по руке, забирался ладонью в широкий рукав пижамы. Это была до странности долгая ночь.

Персиваль лежал с открытыми глазами, мысли блуждали из прошлого в будущее и обратно. Последним — и, если честно, единственным — кого он подпускал к себе так близко, был Лоренс. Почему-то Грейвзу казалось, что если привязаться к кому-то ещё, это будет предательством. Сам не мог объяснить себе, почему.

Он старался не сравнивать, но ведь сравнивать больше было не с кем. Запоздало спрашивал себя, как так случилось, что мальчик из его пьяных фантазий оказался теперь у него за спиной, в его постели. И почему именно он? Выбор всегда был богатый — если бы захотел, нашёл бы себе ещё в Америке. Мало ли молодых и хорошеньких, готовых смотреть в рот и слушаться. Почему Криденс? Почему с самого начала — Криденс? Он вспоминал сгорбленную фигуру в куцем пиджаке не по размеру, сжатые плечи, опущенные глаза. Мало ли тех, кто нуждается в помощи. Почему — Криденс? Что случилось в мгновение, когда он поднял ему лицо и посмотрел в глаза? Не смог устоять перед отчаянием и надеждой? Да мало ли таких, с отчаянием и надеждой. Для них не хотелось побыть спасителем. Из-за них не приходилось изводить себя стыдом и презрением. Может и правда, при всей его любви к совершенству симметричной геометрии, по-настоящему его влекло лишь что-то изломанное, неправильное, искалеченное?

Потом, после Лоренса, он вообще ни на кого не смотрел, а если смотрел, то не видел. Родители перемену в нём не заметили. Разве что отец однажды одобрительно заметил, что он стал серьёзнее и взялся за ум. Кажется, ему понравилось, что Персиваль перестал улыбаться и разговаривать за семейными ужинами. Молча ел, молча курил, молча уходил к себе. Мать однажды спросила, чем он расстроен. Персиваль ответил, что ей показалось. Отец однажды удивился, что тот курит. Персиваль ответил — да, со школы.

Они как будто не знали, что с ним делать и о чём с ним говорить, кто этот человек и почему он живёт в их доме. Если бы Персиваль продолжал играть роль хорошего сына, следуя воле отца и занявшись дипломатией, наверное, им было бы о чём поговорить — он бы казался им, по крайней мере, предсказуемым и понятным. Что делать с сыном, который решил сам выбирать, какую пользу обществу хочет принести, они не представляли.

Он слушал их разговоры, курил, поставив локти на стол. Френсис Александр говорил о не-магических изобретениях, на которые стоит обратить внимание. Возмущался, что его идею собрать толковых учёных и заняться разработкой средств мгновенной связи до сих пор отвергают. Что приходится полагаться на сов, а если необходим срочный разговор — изволь становиться на карачки и совать голову в камин, как в Средневековье. Персиваль слушал его, глубоко затягиваясь, и думал, что знает пару молодых магов, которые с удовольствием занялись бы этим проектом. Что мог бы подсказать пару промышленников не из Конгресса, кто согласился бы профинансировать эту работу. Слушал и молчал.

Медея Пенелопа интересовалась, когда он соберётся жениться, он коротко отвечал, что ищет хорошую партию. По инерции и правда искал, знакомился с теми, кого она выбирала, но предложений не делал. Потом наступил апрель 1912-го, и искать невесту стало не для кого. В галерее появилось два новых портрета. В тот день он долго стоял и смотрел на них, прислонившись к стене. Молча. Привыкал к тишине в своём — теперь своём — доме. Думал — как странно, что они ничего не знали о нём. И уже не узнают. Привыкал к новому одиночеству. Смотрел на их лица и пытался найти ответ. Последний из Грейвзов. Точка в конце предложения. Ответа не было ни в непроницаемом лице отца, ни в красивых глазах матери. Но даже если бы он задал вопрос, вряд ли портреты могли сказать, что он делал не так. Почему всех его усилий было недостаточно для того, чтобы заслужить их любовь.

К мыслям о собственной семье он вернулся только через несколько лет, сам. К тому моменту он уже обзавёлся привычкой шляться в не-магические заведения и снимать юношей на один раз, но считал, что имеет право на хобби.

Близких отношений в его жизни было — по пальцам пересчитать. И все чертовски плохо заканчивались. Одному Реми повезло — он вернулся во Францию, когда Персиваль поступил в Ильверморни. Лоренс погиб. Гудини убил Гриндевальд. Криденс… один раз его тоже убили. Тем, кто был близко, но недолго, или не так, чтобы кожа к коже, везло больше. Серафина, Сойка, Тесей, с которым завязалась короткая фронтовая дружба — эти все были живы.

Какая судьба рядом с ним теперь ждёт Криденса?.. Вот бы узнать. Уберечь от опасности.

Впрочем, о безопасности Криденса надо было думать, не изводя себя паранойей. Однажды Гриндевальд найдёт их. Эта мысль сидела в затылке и не давала покоя. Особенно сейчас, когда спокойная жизнь казалась безоблачной. Грейвз выполнил свой первоначальный план — отыскал мальчика, начал его учить. Пора было задуматься, что делать дальше.

Для магического и не-магического мира Криденс был мёртв. Ему нужно новое имя, новые документы. Он должен знать, что делать, если что-то случится — с ним или с Персивалем. Грейвз хорошо понимал, что сам не бессмертен. Вряд ли Гриндевальд пойдёт атаковать в лоб, а значит, опасность будет подстерегать там, где ее не ждёшь. Криденс должен выжить, если это случится. И желательно — никого не убить при этом.

Персиваль проснулся не очень-то отдохнувшим, но с почти сформировавшимся в голове планом действий. Криденс тихо дышал ему в шею, явно стараясь не разбудить, и трогал за бедро горячими пальцами. Видимо, не был уверен, можно ли сегодня то, что было позволено вчера.

— Доброе утро, мой мальчик, — тихо сказал Грейвз.

Тот негромко хихикнул от смущения, замер, но, не услышав приказа убрать руки, погладил смелее.

— Доброе утро, сэр…

Грейвз развернулся к нему лицом, встретил игривый взгляд сквозь ресницы. Криденс прильнул к нему, как рубашка к коже. Стояло у него с утра так внушительно, что Грейвз почти позавидовал. Темпераментный мальчик, да и возраст у него самый жаркий.

Криденс схватил его губами за небритый подбородок, вильнул бёдрами и явно почувствовал ответ — непроизвольно сощурился. Потёрся медленнее, проехавшись точно по паху, ухватил просыпающийся член через пижамные штаны. Грейвз улыбнулся ему с долей иронии: хорошо, поднял, а дальше что будешь делать?..

Криденс, впрочем, прекрасно знал — что. Он сполз под одеяло с совершенно похабной улыбкой. Грейвз не стал его ни направлять, ни удерживать, только опустил руку ему на лицо, чтобы чувствовать, как натягиваются губы вокруг члена, и западают щёки. Он заводился постепенно. Криденс тоже не торопился. Закрыв глаза, Грейвз просто лежал на боку, плавно качался в восхитительно мягкий сосущий рот, и ни о чём не думал. Криденс поглаживал его вокруг и рядом, по ногам, животу и спине, забираясь под одежду, постанывал горлом, зная, как Грейвз это любит. Ему не пришлось ничего подсказывать — он всё уже знал, и как распознать приближение оргазма, и как насадиться поглубже, раскрывая рот. Персиваль кончил негромко, но блаженно расслабленно, скользя между мокрыми от слюны губами. Криденс вынырнул из-под одеяла красный от духоты, но донельзя довольный.