Камера смертников

Но это не спасло ни его, ни многих других. Бывший нарком Николай Ежов умер с именем Вождя на устах, как и командарм первого ранга Иона Якир, носивший на гимнастерке орден Красного Знамени номер два. Кто теперь осмелится вспоминать песни о Примакове? Их навсегда заставили вычеркнуть из памяти.

Какая судьба ждет ничего не подозревающих генералов, командующих войсками на фронтах, работающих в штабах, какая судьба ждет их семьи и самого Ермакова в том случае, если не удастся в ближайшее время точно назвать имя изменника? Да что имя?! Вне сомнения, враг должен быть установлен, разоблачен и обезврежен – страна ведет беспримерную в своей истории, тяжелейшую войну.

Но не потянет ли за собой имя виновного другие имена – людей, совершенно не причастных к совершенному им тяжкому преступлению, не попадут ли и они под безжалостные жернова новой вспышки шпиономании, уносящей в небытие с легкостью ветра, сдувающего пушинки с одуванчика? Как защитить их ему, человеку, призванному стоять на страже государственных интересов и никогда не преступавшему требований строжайшего соблюдения законности?

Достав папиросы, Алексей Емельянович закурил и уставился в потолок невидящими глазами. Вспомнился Фриновский – бывший заместитель Ежова, на совести которого были сотни жизней чекистов, «вычищенных» из рядов органов государственной безопасности. Когда арестовали соратника Дзержинского Артузова, Фриновский настаивал, чтобы по его делу работал и Ермаков, до сорокового года служивший в военной разведке. Алексей Емельянович отказался, не побоявшись последствий. Что тогда спасло его, трудно сказать, но он не стал палачом своих товарищей. И вот теперь...

Теперь, может быть, как раз и наступил тот самый момент, когда наркому нужен человек, не запятнавший себя во времена ежовщины, известный своей принципиальностью и приверженностью к строгому соблюдению законности – вот, смотрите, это он выявил врагов, натянувших личину честных людей, он разоблачил гнусный вражеский заговор! А есть ли он, этот заговор? Изменник, может быть, да, но заговор?!

Низкий басовитый звук отвлек его от размышлений – в кабинете били большие напольные часы. Через пятнадцать минут доклад в кабинете наркома.

Генерал натянул сапоги, вышел в кабинет, как в зеркало поглядел на себя в большое стекло, закрывавшее маятник похожих на городскую башню часов. Багровея лицом, застегнул крючки на тугом воротнике кителя, одернул его и открыл сейф. Достав заранее подготовленные документы, положил их в папку и вышел…

* * *

Отец Сушкова был сыном купца средней руки и внуком солдата русской императорской гвардии, отличившегося в кампанию с Наполеоном, бившегося под Бородино и ходившего на Париж. На одном из парадов император Александр I в порыве чувств, вызванных свалившейся на него славой избавителя Европы от узурпатора, неожиданно обласкал бравого гвардейца, дал ему чин армейского прапорщика и тут же, наградив деньгами, отправил его в отставку.

Прадеду – Григорию Сушкову – тогда перевалило за сорок годов. В родную деревню он возвращаться не стал, а открыл солдатский трактир в Петербурге и женился на молоденькой мещаночке, в положенный срок родившей ему сына. Дед по отцовским стопам пойти не захотел, но трактир не продал, а прикупил к нему магазин, торговавший мануфактурой. Его сын – отец Дмитрия Степановича – Степан Сушков всю свою жизнь твердо был уверен, что врачи и учителя просто благородные нищие, попы – жуткие обманщики, чиновники – как один взяточники, полицейские – дураки и тянутся лишь к даровой выпивке, а страна Индия – сказочно богатая и непонятная, – находится в далекой Америке.

При всем том он был человеком крайне неуравновешенным, но весьма оборотистым. Рано овдовев, заводил себе одну любовницу за другой, выбирая их среди купчих и модисток, а сыну Дмитрию нанял гувернантку из немок – пожилую чистоплотную Эмму, всегда ходившую в чепце и c серебряным лорнетом, подаренном ей бывшей хозяйкой из княжеской фамилии.

Эмма научила Диму читать и говорить на немецком, мыть шею и руки по утрам и вечерам, вести себя сдержанно и ловко пользоваться столовыми приборами. Она же на все времена внушила ему стойкое отвращение к спиртному, которым отнюдь не брезговал отец.

Торговать вином и мануфактурой Степану Сушкову показалось мало, тем более что уже нарос кое-какой капиталец, и он по совету знающих людей решил построить собственную фабрику. Среди прочих знакомых у известного своей веселой жизнерадостностью Степана Сушкова был и Саввушка Морозов, сыгравший в его судьбе значительную роль.

Савва давал деньги большевикам. Сушков считал это дурацкой блажью и только отмахивался от рассказов Морозова, что грядет великая перемена и владыкой жизни станет труд, потому и надо, мол, заранее установить добрые отношения с новыми людьми.

– Я их кормлю! – ревел хмельной Сушков, протягивая через уставленный бутылками стол свои большие, волосатые руки. – Вот этими вот самыми, содержу!

Интеллигентный Морозов только брезгливо морщился и отворачивался, не желая обидеть знакомого.

Японская война и последовавшая за ней революция пятого года Степана подкосили. Напуганный до икоты ростом рабочего движения, он начал пить еще больше, совершенно забросил дела и умер в публичном доме, прямо в постели знакомой проститутки, оставив наследника-гимназиста почти без средств: обремененную долгами фабричку Сушковых за бесценок купила семья Морозовых, добившаяся признания Саввы недееспособным.

Гимназиста Диму спасла все та же Эмма, уже старенькая, доживавшая век в доме Сушковых: она взяла в свои сухонькие руки торговлю и дотянула воспитанника до университета. Дмитрий Степанович, почти не помнивший матери, горько рыдал на похоронах старой доброй Эммы, заменившей ему всех родных. Возвращаясь с кладбища в ставший пустым и холодным дом, он подумал о том, кому теперь будут нужны его инженерные познания, где он их сможет приложить? Пока еще жив был родитель и не спустил все в пьяном угаре, выкрикивая: «Ничего босякам не оставлю, сам все пропью!», – можно было хоть как-то надеяться: вот утихомириться папаша, а он, Дмитрий, выучится и начнет заниматься фабрикой. А теперь только по найму работать, идти кланяться тем же Морозовым?

Дома Сушков открыл окно и долго курил, выпуская дым в сиреневые петроградские сумерки. Магазин, конечно, придется продать, трактиры тоже, поскольку некому заниматься там делами, а приказчики, шельмы, так и норовили объегорить хозяина, набить свою мошну за его счет. Учиться в университете еще не один год, а жить на что-то надо. К несчастью, родне покойной маменьки до него дела тоже нет – родитель и с ними успел основательно испортить отношения.

Играл в саду духовой оркестр, с Невы тянуло прохладой, такой приятной в душный августовский вечер четырнадцатого года...

На фронт Сушков пошел добровольцем. Сначала был писарем, потом, как недоучившийся студент, попал в школу прапорщиков. Успешно выдержав испытания, получил первый офицерский чин, шашку с темляком, новенькие золотые погоны с маленькими звездочками и сапоги со шпорами.

Бои оставили в его душе ощущение непроходящего тягостного кошмара, а тут еще рухнуло все после отречения государя от престола. Создавались солдатские комитеты, агитировали большевики, потом шел на Питер Корнилов. Сушков в эти дела не вязался – тихо сидел в блиндаже и так же тихо, но люто ненавидел большевиков, считая их виновниками всех несчастий. Войну он тоже уже успел научиться ненавидеть. Потом произошла Октябрьская революция, фронт сломался, началось массовое дезертирство солдат.