Камера смертников

Выспаться сегодня явно не удастся, а утром опять тащиться в замок, на службу. И больным не скажешься, немцы этого не любят. А так иногда хочется отдохнуть, забыть обо всем, забыть свои страхи и сомнения, спокойно вытянуться на кровати с папиросой в зубах и поблаженствовать, бездумно глядя в потолок. Даже не иногда хочется, а давно хочется, потому что нервное напряжение выматывает, лишает сна и нормального аппетита. Ешь только чтобы иметь силы, – не хватает еще перестать ноги таскать, но пища не доставляет удовольствия, даже хорошие продукты, перепадающие от щедрости Конрада фон Бютцова.

Что-то долго не возвращается фельдфебель, забравший пропуск, что там еще могло оказаться не так? Его же все здесь знают, знают, у кого и кем он служит, а Бютцов пользуется у немцев уважением, которое, хоть в малой мере, но помогает его переводчику.

Завидев в коридоре долгожданного старшего патруля, Сушков облегченно вздохнул – наконец-то! Сейчас ему отдадут пропуск или выдадут новый, и он сможет уйти. Но немец приказал следовать за собой.

Войдя в кабинет, Дмитрий Степанович невольно вздрогнул – у зарешеченного окна, прислонившись спиной к подоконнику, курил фон Бютцов, а за столом сидел Клюге в черной эсэсовской форме. Никого из комендатуры в кабинете не было, а переводчик знал всех работавших в ней в лицо.

Сердце защемило предчувствием близкой беды – зачем тут телохранитель берлинского гостя, еще недавно подозрительно оглядывавший Сушкова в холле охотничьего домика? Почему тут оказался сам Бютцов, оставивший замок и своего берлинского патрона, что произошло?

– Присядьте, – показал на табурет Клюге. – Переводчик нам не понадобится, и мы сами решим наши внутренние дела. Согласны, господин Сушкоф?

Дмитрий Степанович понуро прошел к табурету и сел, положив шапку на колени. Глаза у Клюге холодные, как у готового к охоте удава, глубоко посаженные, равнодушные, а у Бютцова довольные, заинтересованные, на зажатой в пальцах сигарете скопился столбик пепла, но не упал.

Переводчик давно вывел для себя, что почти любое намерение человека выдают его глаза, важно только вовремя заметить, что в них. Поэтому он постарался спокойно посмотреть прямо в глаза Клюге.

– Я не понимаю, господа офицеры, что произошло? Меня остановил патруль и, заявив, что мой пропуск недействителен, доставил сюда.

– Куда вы шли? – вступил в разговор Бютцов. Его спокойный, доброжелательный тон немного развеял все более овладевавшие Дмитрием Степановичем нехорошие предчувствия.

– Хотел прогуляться перед сном. Голова, знаете ли, – Сушков неопределенно покрутил рукой, стараясь казаться абсолютно спокойным.

«Не показывай им, как испугался, – уговаривал он себя, – иначе они заметят это и начнут подозревать, копать, следить. Держись свободнее, ты их знаешь, они тебя тоже, но не перегибай, не забывай, что ты всего лишь холуй».

– Господин майор, – переводчик привстал со стула и почтительно отвесил поклон в сторону Бютцова, – любит хорошую работу. Для этого надо всегда иметь свежую голову.

– Перестаньте, – скривив губы, брезгливо протянул Клюге. – Вы же сами понимаете, Сушкоф, как это несерьезно. Голова, прогулки... Что вы можете нам сказать о Колесове? Отвечайте!

– Ничего, – изобразив на лице удивление и пытаясь унять охватившую его внутреннюю нервную дрожь, ответил переводчик. – Я знаю, что он из лесной банды, и все.

– А про Чернова? Вы знакомы с ним? – не отводя глаз с лица допрашиваемого, продолжал допытываться Клюге.

– Естественно, – заверил Дмитрий Степанович, постаравшись улыбнуться, но улыбка получилась натянутой. – Он работал в нашей области по партийной части. Конечно, я его видел, и не один раз. Орденоносец, как говорили большевики. Его здесь все знают, можно сказать, каждая собака.

– Скажите, – отходя от окна, спросил Бютцов, – почему партийный секретарь Чернов проявил такую трогательную заботу, когда вас выпустили из тюрьмы? Он устроил вас на работу, помог получить жилье. И потом, чекисты редко кого выпускают, а вас почему-то выпустили, да еще перед самой войной помогли приехать сюда, ближе к границе?

– Так сюда я сам добрался, пешком, – глядя на него снизу вверх, ответил Сушков. – Почему отпустили, я писал, все, без утайки.

– Вы связаны с Черновым? – перебил его Клюге.

– Да что вы?! – привстал переводчик. – Он же в банде, в лесу.

– Вот именно, – засмеялся Клюге. Он поднялся из-за стола и, подойдя почти вплотную, встал перед Дмитрием Степановичем. Качаясь на носках, повторил: – Вот именно, он в лесу, в партизанской банде. А вы здесь! Я имею в виду не комендатуру, а город. Мы знаем, что вы вместе с Черновым служили в Красной армии, потом вы приезжаете сюда, начинается война, он уходит в лес, а господин Сушкоф остается в городе, занятом нашими войсками. Странное совпадение, не правда ли?

– Не знаю, – опустил голову переводчик. – Я обо всем этом уже сообщал немецким властям. И я уже почти два года сотрудничаю о немецкой администрацией. Честно сотрудничаю, – последние слова он постарался выделить особо.

– Послушайте, Сушкоф! В НКВД работают не дураки, но и здесь нет глупцов, – усмехнулся Клюге. – Mы все досконально проверяли. Все! Вам бы следовало упасть в ноги господину фон Бютцову, покаяться, что вас опутал Чернов, добровольно выдать его людей... Еще не поздно.

Мысли Дмитрия Степановича лихорадочно заметались – что это, провокация, очередная проверка? Или они з н а ю т? Но откуда, откуда им знать? Он всегда был предельно осторожен – не от опыта, нет, от страха! Единственный раз рискнул, когда подошел к дверям гостиной в охотничьем домике, а теперь расплата? Неужели они смогли выследить его по дороге на явку? Но тогда у них и Прокоп?

– Скажешь? – твердый кулак Клюге с силой обрушился на голову переводчика.

Отлетев от удара к стене, Сушков попытался подняться, но эсэсовец подскочил, врезал ногой по ребрам.

– Скажешь, скажешь, – пиная дергавшегося от боли Дмитрия Степановича, приговаривал Клюге, расчетливо ударяя по самым больным местам.

– Перестаньте, – остановил его Бютцов. – Вы забьете его насмерть!

Тяжело переводя дыхание от злости, Клюге сел за стол. Подрагивающими от возбуждения пальцами достал сигарету, прикурил, глядя, как Бютцов подошел к неподвижно лежавшему у стены Сушкову.

– А ведь я верил вам, – с горьким сожалением сказал Конрад. – Более того, доверял. И такая черная неблагодарность в ответ за все?