Карамболь

От десерта он отказался. Решил лучше взять в баре чашку кофе и маленькую рюмку коньяку.

«Возможно, именно здесь и сидел преступник, — подумал он. — Возможно, я сижу на стуле убийцы моего сына».

Когда желтый бармен подошел, чтобы налить ему кофе, Ван Вейтерен воспользовался случаем и спросил, не работал ли он в тот вечер.

Да, признался молодой человек, работал. А почему он интересуется?

Прежде чем ответить, Ван Вейтерен взвесил все «за» и «против».

— Я полицейский, — объяснил он.

— Еще один? — не слишком приветливо уточнил бармен.

— Хм… — произнес Ван Вейтерен. — Я понимаю, что они слетелись сюда, как мухи. Но я из другого отдела.

— Из какого еще отдела? — поинтересовался бармен.

— Из особого отдела, — ответил Ван Вейтерен. — Не могли бы мы немного побеседовать — чисто по-дружески?

Бармен секунду поколебался.

— Сейчас я не слишком занят, — признался он.

— Эта колбаса — просто дар богов человечеству, — сказал Роот.

— Я вижу, что ты так считаешь, — заметил Юнг, глядя на то, как коллега жует с прикрытыми глазами и выражением неземного блаженства на лице. — Замечательно, что духовное тебе тоже не чуждо.

— Это все благодаря чесноку, — уточнил Роот, открыв глаза. — Старое доброе лекарственное растение. У меня есть теория.

— Вот как? Снова о марках?

— Лучше, — сказал Роот, загружая за щеку картофельный салат.

Юнг ждал.

— Ты не мог бы решить, собираешься ты есть или разговаривать? Это облегчило бы мне обед, — заметил он.

Роот кивнул и дожевал.

— Ладно, — согласился он. — Так вот, когда мы там сидели и обсуждали, мне пришла в голову одна вещь.

— Неужели?

— Шантаж, — сказал Роот.

— Шантаж?

— Именно. Тогда все сходится. Вот, послушай. Эрих Ван Вейтерен, следовательно, является шантажистом. У него имеется компромат на некоего человека, он назначает цену за свое молчание и отправляется в Диккен, чтобы получить деньги. Жертва шантажа не хочет раскошеливаться и убивает его. Ясно как день, поправь меня, если я ошибаюсь.

Юнг задумался.

— Вполне возможно, — согласился он. — Такая теория имеет право на существование. Почему ты ничего не сказал на совещании?

У Роота вдруг сделался несколько смущенный вид.

— Мне это пришло в голову под самый конец, — объяснил он. — Вы уже вроде все плохо воспринимали. Мне не хотелось затягивать собрание.

— Тебе хотелось есть? — спросил Юнг.

— Это ты так сказал, — ответил Роот.

16

— Если взглянуть на это, как на рак, — сказал Рейнхарт, — все становится понятно.

— Белый мужчина говорит загадками, — отозвалась Уиннифред, которая на одну четвертинку была из аборигенов.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Развей, пожалуйста.

Они лежали в ванне. Уиннифред Линч родилась в Австралии, выросла и защитила диссертацию в Англии, съехалась с Рейнхартом и родила от него ребенка во многом благодаря именно этой ванне. По крайней мере, она обычно так утверждала, когда он спрашивал ее, действительно ли она его любит.

Ванна была большая и глубокая, встроенная, украшенная снаружи несимметричным мозаичным орнаментом из маленьких зеленых и синих кафельных плиток и снабженная роскошными медными кранами. Там вполне могли поместиться, полулежа, двое взрослых людей — каждый в своем углу. Как сейчас. Ноги и тела при этом переплетались. Обустройство ванной комнаты обошлось Рейнхарту двенадцать лет назад в два месячных оклада.

Но оно того стоило.

— Рак, — повторил он. — Раковая опухоль образует метастазы, а иначе ее редко обнаруживают. Я хочу сказать, что с некоторыми преступлениями дело обстоит так же. С убийством сына комиссара, например… ты следишь за моей мыслью?

— Слежу, — подтвердила Уиннифред.

— Хорошо. Мы разузнали о случившемся все, что только можно было. Тем не менее мы в тупике, и это, по всей видимости, говорит о том, что нам едва ли удастся раскрыть дело… если оно не даст ростки.

— Даст ростки?

— Метастазы, — уточнил Рейнхарт. — Должно произойти что-то еще. Это я и пытаюсь объяснить. Если ты совершаешь одиночное преступление — убиваешь кого-нибудь, грабишь банк, да что угодно! — и на этом останавливаешься, то у тебя довольно хороший шанс уйти от возмездия. Особенно если ты в целом относительно порядочный гражданин. Правда, обычно на стадии материнской опухоли все не заканчивается… преступление порождает метастазы, мы их обнаруживаем, отслеживаем, откуда они исходят, и раскрываем все дерьмо сразу. Улавливаешь?

Уиннифред Линч вздохнула.

— Блестящая метафорика, — подтвердила она и начала шевелить пальцами ног у него под мышками. — Преступность как раковая опухоль в теле общества… оригинально, спору нет. Уже несколько часов не слышала ничего столь меткого.

Рейнхарт фыркнул:

— Меня тут, главное, интересуют метастазы.

— Ладно, — согласилась Уиннифред. — Дело должно дать ростки, иначе вам убийцу Эриха не поймать, правильно?

— Приблизительно так, — ответил Рейнхарт. — Мы сейчас топчемся на месте… или толчем воду в ступе, если тебе хочется более меткого…

Он не закончил фразу, потому что Уиннифред укусила его за икру.

— Ай! — воскликнул Рейнхарт.

— А есть какие-нибудь намеки на ростки?

Рейнхарт задумался:

— Откуда мне знать? Рак ведь загадочная болезнь, так?

— Конечно, — согласилась Уиннифред. — Но если ты помассируешь мне ступни и изложишь факты, я посмотрю, чем смогу тебе помочь.

— Fair deal, [11] — сказал Рейнхарт. — Только вынь их у меня из подмышек.

У Ульрики Фремдли появилась новая черта, которую он раньше не замечал. Своего рода осторожность. Он размышлял над этим в течение нескольких дней и, когда Ульрика во вторник вечером, после закрытия, зашла за ним в букинистический магазин, прямо ей об этом сказал.

11

Честная сделка (англ.).

— Осторожность? — переспросила она. — Что ты имеешь в виду?

— Ты смотришь на меня как на пациента, — ответил Ван Вейтерен. — Прекрати. Моего сына убили, и если я сойду с ума, на меня еще достаточно насмотрятся этим гадким терапевтическим взглядом в лечебнице.

— С чего ты взял? — воскликнула она.

Они молча прошли под руку мимо кафе «Йорике», после чего она остановилась:

— Хорошо, видимо, ты прав. Покончим с фальшивой заботой, но тогда ты хоть изредка открывай рот.