Карамболь

— Хм…

Ульрика всматривалась в него, насупив брови.

— Я согласна, что скорбь может обходиться без слов, но я отказываюсь верить в то, что таким образом мы лучше всего чтим умерших. Нам следует чествовать их, а не оплакивать… как в Мексике или где-то еще. День усопших и тому подобное. Немая скорбь хороша лишь для того, кто хочет ее пестовать.

Ван Вейтерен ненадолго задумался.

— Возможно, — произнес он. — Да, если хочешь все-таки жить дальше, надо, наверное, иногда разевать рот.

Внезапно она расхохоталась. Обхватила его руками и прижала к себе с такой силой, что его заинтересовало, точно ли он смог бы справиться с ней в честном поединке по армрестлингу. Если бы до этого дошло.

— Сдаюсь, — сказал он. — Как ты думаешь…

— Что? — спросила она, выпуская его из объятий.

— Как ты думаешь, мы сможем найти компромисс… где-то посередине между пациентом и спарринг-партнером? Мне кажется, наши отношения бы от этого выиграли.

Она улыбнулась. Снова взяла его под руку и двинулась дальше.

— Ты пытаешься описать идеального мужа, — заявила она. — Таких не существует. Вероятно, мне придется терпеть тебя таким, какой ты есть. То пациент, то спарринг-партнер… но ничего страшного. Ни на что другое я и не рассчитывала. А теперь пойдем к Марлен, посмотрим, есть ли у нее фотографии.

Первый визит наконец состоялся, но получился кратким. У Марлен Фрей были какие-то неполадки с печкой, в квартире было не больше десяти — двенадцати градусов, и девушка как раз собиралась идти ночевать к подруге.

Однако она приготовила с дюжину фотографий Эриха — на двух он, кстати, был вместе с ней. Есть еще несколько штук, пояснила она, правда, не много. Ей, разумеется, хотелось оставить несколько снимков себе, может, они могли бы встретиться в другой раз и договориться? Когда не будет так чертовски холодно. Когда есть негативы, можно ведь напечатать копии, а негативы у нее сохранились. По крайней мере, большинство.

— А как идут дела с…? — поинтересовался он, краем глаза глянув на ее живот.

— Хорошо, — заверила она. — Вероятно, удастся сохранить.

Было заметно, что Марлен очень нервничает, и ему показалось, что она не похожа на себя — ту, какой он ее видел в кафе. С Ульрикой она обменялась лишь рукопожатием и беглой улыбкой, и от краткого посещения остался слегка неприятный осадок.

— Не преувеличивай, — сказала Ульрика, когда они полчаса спустя нашли столик в ресторане «Крауз». — Человек часто все неверно истолковывает, когда сам не до конца уравновешен.

— Уравновешен? — возмутился Ван Вейтерен. — Да я неуравновешен с тех пор, как пошел в школу.

В ожидании Рейнхарта он скрутил четыре сигареты и две выкурил. Кафе «Вокс» не принадлежало к числу его излюбленных заведений — его выбрал Рейнхарт, и Ван Вейтерен опасался, что если они засидятся, то зазвучит джаз. Нечто подобное он вычитал на афише при входе, а в глубине грязновато-коричневого, прокуренного зала имелась маленькая сцена.

Не то чтобы он особенно возражал против джаза как такового. Но Рейнхарт обычно утверждал, что, когда слушаешь — и особенно если умеешь исполнять сам — современный импровизированный джаз, твой интеллектуальный уровень повышается рекордными темпами. Как экспоненциальная функция времени, концентрация и потребление алкоголя… или что-то в этом роде; он не всегда дослушивал Рейнхарта до конца. «Только, пожалуйста, не сегодня, — думал он. — Слишком рано». После смерти Эриха он не мог переварить даже Уильяма Берда [12] или Монтеверди, [13] поэтому напоминавшие колючую проволоку саксофоны казались сейчас не слишком уместными.

12

Уильям Берд (1543–1623) — английский композитор и органист.

13

Клаудио Монтеверди (1567–1643) — итальянский композитор, работавший в жанрах церковной и светской музыки.

Он отпил темного пива и, в ожидании Рейнхарта, погрузился в свои мысли. Задумался над тем, что происходило в эти дни с его сознанием. Над колебаниями. Стало противно. Броски из одного состояния в другое. С одной стороны, его привычная — не слишком оптимистичная, но вполне терпимая — вера в существование во тьме неких закономерностей. Определенного рисунка. Пользуясь выражением старины Боркманна, [14] вера в позитивное смирение. И с другой стороны, новое: беспросветное отчаяние, с которым ему, конечно, много доводилось сталкиваться и раньше — особенно в профессиональной жизни, — но которому никогда прежде не удавалось полностью завладевать им.

14

Боркманн — бывший начальник Ван Вейтерена, персонаж одного из предыдущих романов серии.

Настолько, что он утратил способность мыслить.

Способность жить?

«С этим надо кончать, — подумал он. — Необходимо за что-то зацепиться. Ведь это Эрих умер, а я продолжаю жить. Любой жизни приходит конец, какой-то слишком рано, какой-то слишком поздно. Ничто не может этого изменить… и к тому же я не хочу потерять Ульрику».

Рейнхарт появился в половине десятого, с опозданием на полчаса.

— Прошу прощения, — сказал он. — У Джоанны отит. Видно, что ей страшно больно. В ваше время они тоже этим страдали?

Ван Вейтерен кивнул. Рейнхарт посмотрел на его полупустой бокал и заказал еще два.

— Как продвигается дело? — спросил Ван Вейтерен, когда им принесли пиво и каждый отпил по глотку.

Рейнхарт закурил трубку и почесал в коротких, подернутых сединой волосах:

— Не ахти.

— Не ахти? — возмутился Ван Вейтерен. — Что это, черт возьми, означает? Ты можешь яснее выражаться?

— Ну, мы пока не особенно далеко продвинулись. Чего вы, собственно говоря, хотите? Знать каждую чертову деталь?

Ван Вейтерен постучал сигаретой о стол и закурил.

— Да, — ответил он. — Пожалуйста, каждую чертову деталь.

Это потребовало определенного времени, и когда Рейнхарт закончил, со сцены уже давно звучала музыка. Выступали только пианист и темнокожая, негромкая певица, так что слушать собеседника оказалось нетрудно. Ван Вейтерен отметил несправедливость своих страхов: женщина обладала мягким низким голосом, который напоминал ему о кипящем бархате (как можно себе представить, что бархат кипит, да еще со звуком?), и во время рассказа Рейнхарта это создавало отдаленный и приятный фон. Окутывало смерть Эриха и все связанные с ней обстоятельства каким-то бережным, почти чувственным саваном. Ван Вейтерен внезапно осознал, что Эриху бы это понравилось.

«Скорбь и страдание, — подумал он. — От них не уйдешь. Единственное, что нам остается, — принять их и направить в нужное русло. Закутать… в искусство, или обряд, или в любые формы, которые окажутся под рукой… только не позволять им лежать по углам, подобно клочьям пыли».

— В целом ситуация такова, — подытожил Рейнхарт. — Преступника мы вычислили, это тот парень из бара. Должен быть он, все на это указывает, но у нас нет никаких разумных предположений относительно того, что там делал Эрих. Или собирался сделать. Конечно, можно строить разные гипотезы, но я обманул бы вас, если бы сказал, что у нас есть что-то еще.