Караси и щуки
Шрифт:
– О, Боже милостивый! Что вы, Ротшильдъ, что ли? Зачмъ вамъ отдльная ванная? Ванну можно поставить на мсто этой этажерки съ бездлушками и отгородить ее ситцевой занавсочкой… Да постойте! Вдь тутъ, вмсто этого мраморнаго идіота, можно поставить керосинку… Тогда вамъ и кухни не надо… Жена будетъ жарить на керосинк яичницу, братъ рубитъ, скажемъ, котлеты, a вы чистите картошку! Ни кухни, ни кухарки не надо… A экономію всю на нужды войны жертвуйте… Сколько y васъ теперь комнатъ?
– Ш… шесть…
– Ну, вотъ! A я вамъ доказываю, что одной довольно… Тсновато, вы думаете? A на кой дьяволъ вамъ два шкапа книгъ? Что вы ихъ вс сразу читаете,
— Жакетъ…
– Рублей 60, поди, стоить.
— 140.
– Ну, вотъ! Кому это нужно?! Взяла бы жена и сшила сама изъ трико по три двадцать аршинъ; и прочно и хорошо. Пальто, вонъ, я ваше въ передней видлъ. Почему на мху? Можно и въ весеннемъ проходить зиму, a ежели холодно, то не здить на извозчикахъ или тамъ на трамваяхъ, a просто бжать по улиц. И экономія времени, и согрешься… A это пальто спустить надо, a денежки на шитье противогазовъ пожертвовать. Гм… да! Позвольте, г. Фурсиковъ… Почему же вы плачете?
– О, г. дйствительный членъ петроградской лиги для борьбы съ роскошью и мотовствомъ! Вы такъ хорошо говорили, такъ убдили и меня, и жену мою, и брата, что мы ршили во всемъ и везд слдовать тмъ принципамъ, съ которыми сейчасъ познакомились…
– Гм… Ну, да… Я очень радъ… гм!.. Очень. Утрите слезы. Еще не все потеряно… Прощайте, г. Фурсиковъ, прощайте, мадамъ. A гд же вашъ братецъ?
– A онъ тутъ побжалъ въ одно мсто… А, вотъ онъ! Вернулся.
– Прощайте, господа… Это что y васъ, передняя? Ну зачмъ такая большая передняя… Все верхнее платье можно вшать въ кабинет, около ванны… A экономію пожертвовать на нужды… гм! Гд же мое пальто?
– Вотъ оно.
– Это не мое. У меня было съ бобровымъ воротникомъ, новое…
– Нтъ, это ваше. Это ничего, что оно старенькое и безъ воротника. Если вамъ будетъ холодно — можете бжать…
— Гд мое пальто?!!
– Вотъ такое есть. Не кричите. A то, которое было вашимъ, мой брать усплъ заложить за 300 рублей въ ломбардъ, a деньги внесъ на Красный Крестъ… Вотъ и квитанція. Простите, г. членъ для борьбы съ роскошью, но вы такъ хорошо говорили, что мой брать не могъ сдержать порыва… Всего хорошаго… Позвольте, господинъ!.. Квитанцію забыли захватить…
— Ушелъ… Обидлся, что ли, не понимаю… И на что бы, кажется?
ДОБРЫЕ КАЛИФОРНІЙСКІЕ НРАВЫ
Дорогая военная цензура!
Разрши, пожалуйста, мн написать то, что я хочу; и не только написать, но и напечатать. Вдь ты понимаешь, что то, о чемъ я мечтаю ниже, настолько невроятно, настолько нежизненно, настолько не подходить къ нашей русской обстановк и быту, что объяснить мои «мечты» подстрекательствомъ — можетъ только человкъ, имющій что-либо противъ меня лично. A такъ какъ военная цензура не должна имть на меня сердца (не давалъ повода) — то твердо надюсь, что и все ниженаписанное увидитъ свтъ.
Любящій васъ Арк. Ав.
…Нсколько всадниковъ съ суровыми мрачными лицами подскакали къ хижин конокрада Джо
Мастерса изъ Красныхъ Утесовъ — и спшились.— Эй, Джо! Выходи! — закричалъ предводитель, стуча въ толстую дверь рукояткой кинжала.
На порог показалась молодцеватая фигура Джо Мастерса съ двумя пистолетами въ рукахъ, но когда онъ увидлъ выраженіе лица пріхавшихъ — руки его опустились.
— A я и не зналъ, кто пріхалъ — хотлъ защищаться. Значить, дло кончено?
— Да. Я — представитель комитета общественной безопасности. Ты молодчина, Джо, что уважаешь судъ Линча… Видишь ли, противъ тебя показали два уважаемыхъ гражданина Ревущаго Стана: мистеръ Кентукъ и мистеръ Пигсби… Дло врное.
— Что жъ, — пожалъ плечами Джо, — игра проиграна!
Онъ бросилъ пистолеты и задумчиво направился къ дереву, на одной изъ нижнихъ втвей котораго два рудокопа прилаживали тонкую волосяную веревку съ петлей на конц…
– Саламаткинъ! Свидтельскими показаніями полиція установила, что ты продаешь недопеченный хлбъ. Недопекаешь его ты для того, чтобы онъ больше тянулъ на всахъ. Кром того, ты берешь за него на 1 1/5 копейки дороже противъ таксы. За это мы штрафуемъ тебя на 300 рублей.
– Ваше благородіе! Помилуйте! Подвозу нтъ, вагоновъ, шведскій транзитъ въ неисправности, волненіе въ Персіи — нешто намъ возможно выдержать?!!..
– Кардамоновъ, взыщи съ него!
– Господинъ городовой! Обратите ваше вниманіе на этого проклятаго извозчика № 100. Я выхожу изъ Литейнаго театра, нанимаю его въ Троицкій, a онъ съ меня за это рупь проситъ. Нешто это дло? Грабежъ это безформенный!
– Ты чего же это, а? Штрафу захотлъ? Вотъ я замчу твой подлецовскій номеръ, тебя тремя рублями штрафа и огрютъ…
– Господинъ городовой! Нешто я какъ — по своей вол? Овесъ-то почемъ теперь, слыхали? Хозяину я сколько долженъ привезти — слыхали? 7 рублевъ. A вы штрахъ. Штрахъ съ меня возьмете, a я на другихъ сдокахъ отворачивать его долженъ. Городовой-то не всегда поблизу.
– Ну, ты, разговорился! Дайте ему, господинъ, полтину предовольно съ него! зжай, анаема!
– Послушайте, господинъ банкиръ. У васъ тамъ какіе-то запасцы овса оказалась спрятанные. Не хорошо. Ну, какое, скажите, иметъ отношеніе овесъ къ банку? Правда, что по закону мы вамъ ничего не имемъ права сдлать, но совсть-то y васъ своя есть — или какъ?
Къ дверямъ хлбной и бакалейной лавки Саламаткина, что на Загородномъ проспект, подскакали нсколько всадниковъ съ мрачными ршительными лицами. Они спшились и, гремя шпорами, вошли въ лавку.
– Вы — Саламаткинъ? Хорошо. Мы — столичный комитетъ общественной безопасности, находящійся подъ покровительствомъ властей. Вотъ эти двое солидныхъ незапятнанныхъ гражданъ сдлали намъ заявленіе, что вы продали имъ совсмъ не пропеченный хлбъ, вредный для здоровья, при чемъ взяли за него на 1 1/2 копейки боле противъ таксы.
— Штой-то, господа, — завопилъ Саламаткинъ, — подвозу нтъ, транзитъ изъ Персіи…
– Тс!! сурово сказалъ предводитель, зазвенвъ шпорами. — Имйте больше уваженія къ суду Линча!! Мистеръ Окурковъ, взять его! Мистеры Сдакинъ и Лялькинъ, y васъ уже приготовлена веревка на фонарномъ столб?