Караси и щуки
Шрифт:
— Ну? — переспросилъ министръ. — Какъ вы находите эту бумажку?
– Да… да… Бумажка ничего себ. Они собственно, правильно пишутъ.
– Вы думаете? — неопредленно протянулъ министръ. Ну, ладно. Господинъ Звздичъ, распорядитесь.
Секретарь взялъ бумагу и увренно понесся съ ней куда-то.
A новый министръ подумалъ:
«Боже, какъ вс эти дла непонятны… Какой-то Іеронимъ Бутыкинъ, какіе-то параграфы… Почему они все понимаютъ, a я ничего не понимаю?»
Онъ свсилъ голову и застылъ въ нетерпливой выжидательной поз…
Министръ помялся
Отвелъ въ сторону второго секретаря и шепнулъ ему:
— Послушайте!.. Дайте ему какую-нибудь работу… Что же онъ такъ сидитъ?!
– Что же я ему дамъ, ваше высокопр. ство? Будь онъ столоначальникъ, a то министръ, вдь!
— Придумайте ему какую-нибудь вдомость, что ли.
— Зачмъ?
— Ну, покажите ему, мннія спросите. Все-таки ему веселе будетъ.
– Поздно ужъ сегодня. Четверть часа до конца присутствія осталось. Пусть ужъ такъ досидитъ.
– Жалко вдь человка.
– Да ужъ не хотлъ бы я быть на его мст.
Министръ приблизился къ своему коллег и ласково сказалъ:
– Устали? Ну, вотъ уже и присутствіе кончено. Пора расходиться. Ступайте, отдохните.
Новый министръ облегченно вздохнулъ и сталъ радостно собираться домой.
– Завтра когда приходить? — спросилъ онъ.
– Попозже можно. Это не важно.
– Слушаю-съ.
Идя по улиц, новый министръ встртилъ товарища. Поздоровался.
– Послушай, — сказалъ товарищъ. — Какъ это тебя угораздило подъ трамвай попасть?
– Какъ попасть? Я не попадалъ!
— A руку-то теб правую гд искалчило?
– Разв она искалчена?
— Я думаю! Ты подалъ мн всего два пальца я и думалъ, что остальные колесомъ отхватило.
– Ты все шутишь, — солидно возразилъ новый министръ, — a я еле на ногахъ стою.
– Почему?
— Вдь я министръ — поздравь. Работы — уйма! Ты думаешь, государственныя дла — это фунтъ изюму!.
БЛАГОРОДНАЯ КРОВЬ
Вы хотите знать, что это было за существо? Лошадь. Самая обыкновенная лошадь.
Ея полъ?
Меринъ.
Цвтъ?
Сиваго цвта она была.
Однимъ словомъ, это была любимая лошадь Вильгельма Гогенцоллерна.
Когда я впервые наткнулся на нее, она уже умирала. Вся кожа на спинъ и на бокахъ то ходила большими, странными волнами, то сотрясалась мелкой дрожью, a глазъ — выпуклый и добрый — былъ уже покрытъ холоднымъ голубоватымъ туманомъ смерти…
И галиційское поле, изрытое тысячами ногъ, пыльное, непривтливое, было ея предсмертнымъ ложемъ.
– Умираешь? тихо спросилъ я.
Ея бока раздулись и снова тяжело опали.
– Умираю, такъ точно, — отвтила она, какъ отвтила бы на ея мст всякая дисциплинированная нмецкая лошадь.
– Ранена?
Она съ трудомъ пожала плечами.
– Съ ума ты сошелъ, что ли?
Какъ я могу быть ранена, если я носила на себ самого Вильгельма Гогенцоллерна. Да мы за сорокъ верстъ къ линіи огня не приближались… Шутка ли!– Опоили?
Какъ ни плохо было ей, она отвернулась, прыснула въ копыто и потомъ, запрокинувъ голову, стала ржать надо мной — не скажу: какъ лошадь, потому что сравненіе это въ данномъ случа совсмъ неумстно.
– Опоили?!! Меня-то? Кхе-кхе!.. Ничего боле ядовитаго, боле насмшливаго ты не могъ бы сказать… Опоили! Да я и умираю-то отъ жажды! Умираю, потому что уже нсколько мсяцевъ принципіально ничего не пила. Умираю, потому что доврчива ужъ я очень.
– Что ты тамъ бормочешь о принципахъ! — недовольно проворчалъ я. Еще того недоставало, чтобы y какой-то несчастной лошади были свои принципы!
Она чувствовала себя такъ плохо, что даже не обидлась.
— Слушай… — шепнула она мн на ухо, съ трудомъ приподнимая голову. Ну?
– Я что-то хочу y тебя спросить…
– Ладно. Спрашивай.
– Ты не обидишься?
– Ну, да Богъ съ тобой. Говори.
– Послушай… Правда, что y васъ, y людей, есть выраженіе: «вретъ, какъ сивый меринъ»?
Избгая ея пытливаго взгляда, я отвернулся и, найдя на земл какую-то чахлую соломинку, сталъ обкусывать ее.
– Правда?
– Ну… правда.
— Такъ смотри же, голубчикъ: я сивая?
— Пожалуй, что и такъ.
— Меринъ я, чортъ возьми, или что я такое?
– Не безъ этого, — неопредленно отвчалъ я, длая видъ, что съ аппетитомъ додаю соломинку.
— Прекрасно. Значитъ, мы можемъ непреложно установить, что я именно и есть сивый меринъ?
— Ошибка тутъ едва ли возможна.
И опрокинувшись на спину и скрестивъ ноги на груди въ порыв возмущенія, спросила лошадь съ нечеловческой ироніей въ голос:
— Значить, по-вашему, я идеалъ вранья? Значитъ, смыслъ и цль моей жизни только въ томъ, чтобы врать?!
– Теб не хорошо, — попытался я деликатно замять разговоръ. Вредно волноваться.
Она усмхнулась.
– Какая разница? Вдь я, все равно, черезъ нсколько минутъ протяну ноги. Надюсь, что хоть я сивый меринъ, но этому-то ты повришъ?..
Она была слишкомъ умна для лошади. Мн сталъ представляться совершенно съ иной стороны поступокъ того римскаго императора, который посадилъ лошадь въ сенатъ, въ качеств предсдателя.
Что касается моей лошади, то сейчасъ нельзя было разобрать — смется она или кашляетъ.
– Что съ тобой?
— «Вретъ, какъ сивый меринъ»… Уморить вы меня хотите отъ смху. Скажи ты мн теперь вотъ что: когда императоръ даетъ какое-нибудь слово, можно ему врить?
– Безусловно! горячо вскричалъ я.
— Вотъ такъ же думалъ и я — глупый сивый меринъ!.. Увы!.. Это будетъ стоить мн жизни.
– Да что съ тобой?!
— Я умираю отъ жажды!
– Почему?! Вдь вонъ же недалеко рчка.
Она насмшливо оскалила зубы и взглянула на меня съ непередаваемымъ выраженіемъ.