Карающая богиня, или Выстрел в горячее сердце

– Мы о моей внешности будем говорить? – Она осторожно присела на край стоявшего рядом с дверью стула, и Хохол моментально оказался сзади. – Скажи мне все, что знаешь о той ночи, Дэн, и мы с тобой больше не увидимся. – Коваль вынула из кармана пачку сигарет, закурила.

– А с чего ты взяла, что я не хочу тебя видеть? И разве ты сама не рада меня видеть? – усмехнулся Нисевич, потянувшись за новой сигаретой.

– Ты прекрасно знаешь, что я была бы рада видеть тебя мертвым.

– Крутая стала, – оценил Денис, закурив. – Ты бы не курила, красотуля, – насмешливо посоветовал он. – Табачный дым не защищает. А лучше пойдем во двор, на воздухе вообще риск минимальный.

– Нет, – отрезала она, прекрасно понимая, что не может позволить ему распоряжаться собой даже в мелочах. – Мы будем разговаривать здесь.

– Ну, смотри, моя совесть чиста, я предупредил тебя. Что, Хохол, а ты помнишь меня? – обратился он к Женьке. – Помнишь, как я пулю у тебя из плеча вынимал?

– Дальше что? – прищурился Хохол, переместив руку со спинки стула на плечо Коваль.

– Ничего, так, к слову. Теперь, значит, саму Марину Викторовну охраняешь? Молодец, высоко залез. А знаешь, кто для меня твоя хозяйка? Эта стерва мне всю жизнь испоганила, с самой юности, как змея, возле меня была, все сердце изжалила.

– А ты? – по-прежнему спокойно спросила Коваль. – Ты что сделал с моей жизнью, Дэн? Со мной?

– Тебя что-то не устраивает в твоей жизни, моя дорогая? Ты, насколько я вижу, в шоколаде, упакована по полной программе, живешь в свое удовольствие. Мужиков меняешь, и муж у тебя очень непростой был, и любовники тоже сплошь видные люди. Так что грех тебе жаловаться, Маринка. Это я в дерьме по уши – отсидел ни за что, туберкулез подхватил, недолго осталось землю топтать. Знаешь, что это такое – когда тебя, здорового, суют в камеру к туберкулезникам? Когда кругом все кусками легких харкают и нет возможности скрыться? – Денис закашлялся, отвернувшись к окну, а Хохол повернул Марину лицом к себе, прижал к куртке. – Правильно, Хохол, ты береги ее – дорогая игрушка-то. И ведь вот что интересно – это я научил ее всему, что она умеет в постели, только я, с малых лет приучал, делал из нее то, что мне было нужно. Прикинь, как мне было здорово сознавать, что вот эта офигенно красивая девка, такая гордая, стервозная, в любой момент будет делать то, что захочу я, и в голову не придет ей сказать мне "нет". И так было много лет, ты помнишь это, Коваль? А я вот помню, каждый твой жест помню, взгляд, позу каждую, да вообще все. О, черт, Хохол, ты не видел, как это красиво – черные чулки, связанные руки, распущенные волосы… губы чуть приоткрытые и влажные… – Нисевич прикрыл глаза, словно воскрешая в памяти моменты их близости. – Это непередаваемо. И глаза… взгляд – смесь ненависти и покорности… Ты и сейчас такая, как была? Можешь не отвечать, я видел тебя с этим ментом – о, я потом три ночи не спал, все представлял тебя, Коваль…

– Так, ты закончил дрочить? – зло перебил его Хохол. – Хватит нести чушь, иначе я тебе облегчу страдания. Говори по делу.

– Не кипи, Хохол, всему свое время. Я так давно не видел свою девочку, соскучился, могу продлить удовольствие? Иначе ничего не скажу. И вообще – шел бы ты на крылечко курить, – неожиданно заявил Денис. – Вот, точно – пойди, погуляй, а мы пообщаемся.

Это было как раз то, чего Марина и боялась, – остаться наедине с Нисевичем. Но и Хохол тоже это знал:

– Я ни шагу из этой комнаты не сделаю. А ты, если не хочешь умирать долго и в страшных мучениях, выкладывай все, что знаешь.

– Я за жизнь не цепляюсь – уже незачем.

– Врешь. А физических страданий боятся все, поверь мне на слово – я не таких ломал.

– Да-а, Коваль, не выйдет у нас интима, к сожалению, – проговорил Нисевич, устремив на Марину пристальный взгляд. – А ты помнишь, как у нас с тобой все было? Помнишь, как бегала ко мне на дежурствах? И как я тебя любил…

Она вздрогнула, но взяла себя в руки и, глядя ему в глаза, прочла:

– До сих пор на свете не было людей, что не забывают!

Ведь и у нас так много лет прошло различных…

– Обалдеть! – засмеялся Нисевич. – Это ж кто так вложился в твое образование, дорогая? Не иначе как Череп твой поработал, помню, любил он это дерьмо японское – единоборства, кодекс самурая… И тебя, значит, приучил? Ресторан-то японский в его честь открыла, а, Коваль? Памятник погибшему любовнику? Молодец, не забываешь тех, кто добро тебе сделал. А со мной-то как же? Что ты оставишь в память обо мне?

– Шрамы, сука, которыми ты меня украсил, – стараясь не потерять контроля над собой, процедила Марина. – И татуировку, которая так навсегда и останется.

– Ну, хоть что-то. А могла бы и еще кое-что сделать для меня в обмен на информацию.

– Что ты хочешь? – нетерпеливо спросила она, заранее согласная на его условия, если они не коснутся ее лично.

– Забери меня к себе, я хочу умереть рядом с тобой, чтобы ты закрыла мне глаза.

У Марины внутри все похолодело от ужаса, ей и в голову не могло прийти, что он запросит такое…

– Братан, рамсы попутал? – удивленно протянул Хохол. – Куда тебя забрать с твоим диагнозом, к себе? А ты там больно нужен? Да еще после того, что натворил?

– Я буду разговаривать только на этих условиях! – отрезал Денис, и Коваль не вынесла, встала и, шатаясь, вышла из дома.

Он прекрасно видел, что Марина по-прежнему не может сказать ему "нет", что в душе она все та же запуганная им девчонка, и попытался воспользоваться своим шансом вернуть контроль над ней… Но он не учел главного – Коваль больше не была одна, с ней рядом был Женька. Из дома раздался такой душераздирающий крик, что у Марины волосы зашевелились, но она сдержалась, схватив за руку стоящего рядом с ней Севу. Он понял и слегка обнял ее за плечи:

– Ничего, Марина Викторовна, все в порядке будет. Жека разберется.

– Да… – пробормотала она, спрятав лицо на его груди. – Жека всегда разбирается…

Хохол вышел из дома через двадцать минут, вытер платком лезвие финки, молча вынул из багажника джипа канистру с бензином и, намочив этот же платок, поджег его и бросил в сени. Туда же полетела и канистра.

– Все, валим, – приказал Женька, заталкивая в "Хаммер" безвольно обвисшую в его руках Марину. – Надо успеть раньше ментов и пожарных. Данька, вы дуйте в ту сторону по улице, а мы напрямик рванем, за постом ГАИ стыкуемся. Все, по коням!

Машины стремительно вырвались из поселка, Коваль молча лежала на сиденье, уткнувшись лицом в сложенные руки, Женька гладил ее по голове и тоже молчал. Так они добрались до дома, Женька донес ее до спальни, уложил, сняв кожаные брюки и водолазку, коснулся лба губами:

– Котенок, все кончилось, поверь мне, больше ты его никогда не увидишь. Это я тебе обещаю, а я никогда не говорю зря.

Он ушел вниз и вскоре вернулся с бутылкой текилы и стаканом:

– Давай, маленький мой, накати чуть-чуть, отпустит. – Он налил стакан почти до края, поднес его к Марининым губам, и она послушно выпила, а потом вцепилась в его майку и зарыдала, не выдержав нервного напряжения. – Поплачь, котенок, поплачь, родной, ты ведь девочка у меня, тебе можно…

Марина долго не могла успокоиться, сама себе не могла объяснить причину своих слез. Они просто текли из глаз, капая на Женькину голубую майку и оставляя на ней черные дорожки. Прошло какое-то время, прежде чем она сумела взять себя в руки, Хохол терпел, вытирая ее глаза и пережидая истерику.

– Ну, вот и умница, вот и все, – прошептал он, когда Марина, наконец, перестала всхлипывать. – Пойдем, умоем личико, а то завтра будешь страшная, как моя прошлая жизнь.

Он потащил ее в ванную, преодолевая сопротивление, запихал в душевую кабину и сам присоединился, включив теплую воду. Марине стало лучше, она обняла его и, прижавшись всем телом, соскользнула к его ногам и снизу посмотрела в лицо: