Карающая богиня, или Выстрел в горячее сердце

– Женька… что мне сделать, чтобы отблагодарить тебя за то, что ты провернул сегодня?

– Встань и поцелуй меня, – совершенно серьезно ответил он.

Коваль подчинилась, оказавшись мгновенно у него на руках, и так они простояли под водой довольно долго, целуясь и лаская друг друга. Позже Женька гладил ее, растянувшуюся блаженно на водяном матрасе в спальне, бормотал что-то тихонько, Марина даже слов не разбирала. Но ей и не нужно это было, главное, что он был с ней, рядом, что он любил ее и помог избавиться от кошмара, который неизбежно вернулся бы с появлением Нисевича. Теперь все…

Наутро Коваль все-таки решилась поговорить с Хохлом о том, что же он узнал у Нисевича прежде, чем отправить его туда, откуда он уже не сможет ее достать. Женька принес диктофон, запасливо прихваченный им вчера, поставил его на столик в каминной, сам сел в кресло напротив Марины. Она долго не решалась нажать на кнопку, словно боясь, что от этого не только голос Дениса, но и он сам вдруг появится в ее доме. Но послушать было необходимо…

– …Случайно я это увидел, – хрипло и глухо говорил Денис, прерывая свою речь надсадным кашлем. – Они и до этого приезжали сюда, весной, на его машине. Я ее когда узнал, чуть не умер – такая красивая стала, уверенная. И всегда-то штучка была, а уж теперь… сердце остановилось – моя Коваль! Они в дом пошли, а я огородом к окнам, стыдно признаться, на дерево влез, в щель между штор смотрел, как она с ментом этим… Никогда не думал, что и через десять лет буду ревновать ее так бешено… я ведь любил ее, Хохол, так любил… меня к ней как магнитом тянуло – увижу, и все, ничего не хочу больше, никого не надо. Она мне раньше говорила – лечись, мол, Нисевич, а то крыша поедет, а я не хотел – зачем? Мне без нее жить тяжело было, как наркоману без укола, понимаешь? А она ушла от меня… ладно, это только мое, не надо тебе знать. Так вот – подглядывал я за ними всю ночь, чуть не рехнулся от ревности. Но больше они не приезжали. Я вроде и успокоился уже, знал, что не подобраться мне к моей красавице, ты не подпустишь. Я ведь все про нее знаю, она все, что у меня осталось, жена ушла сразу, как только я у Мастифа оказался, забрала сына и свалила куда-то, сука неблагодарная. Да и хрен с ней – это ведь она виновата, что я не женился на Коваль, потерял ее. Ну, а в ту ночь… – Он закашлялся, потом долго восстанавливал дыхание, щелкал зажигалкой. – Вот так же у окна сидел, смотрю – джип в соседний двор влетает, а из него баба выходит. Темно уже было, пригляделся – мать моя, да это ж Коваль! Ну, думаю, опять приперло, будет мента ублажать. А она в дом не идет, на капот запрыгнула, закурила и сидит. Через какое-то время и сам подполковник приехал, машину рядом поставил, за руку девочку мою взял. Ушли они, я толькотолько через ограду перемахнул, до дерева добрался, смотрю – еще кто-то подъехал, иномарка такая маленькая. Я в траву лег, притаился, гляжу – вышел из машины кто-то, по фигуре вроде баба, а так не видно, темно же, ночь глубокая. Совсем рядом со мной прошла, точно – баба, молодая, полная, никогда не любил таких. Она на лавку встала под окном в кухне, в дом заглянула осторожно, потом соскочила и обратно, в машину. А тут Коваль из дома выходит, в джип свой садится и отваливает. Ну, думаю, все просмотрел из-за сучки этой! Хотел встать, да тут деваха эта снова явилась, из кармана ствол вынула – и к дому. Постучала, мент открыл, видно, решил, что это Коваль вернулась. Девица ему что-то сказала, он ее впустил, а потом – бах, бах – два выстрела, дамочка бегом в тачку, по газам – и поминай как звали. Я обалдел, к дверям кинулся – а там, в коридорчике, уже мент отдыхает, две дыры в груди, и весь пол кровищей залит. Вот так, Хохол. А про джип ваш навороченный не я ментам стукнул, а сосед мой, его ночью по нужде в туалет потянуло, вот он машину и засек. А кто там в ней, что случилось – только по телику и узнал, патриот… – Монолог снова прервался кашлем, потом раздался голос Хохла:

– А ты девку эту рассмотрел? Ведь говоришь, рядом с тобой прошла?

– Молодая, полная, волосы светлые. Да, знаешь, пахло от нее странно – так кормящие матери пахнут, молоком и еще чем-то таким… детским. И еще сказала она странную фразу, когда с крыльца сбегала, что-то типа "вот тебе, сука, за то, что отца у ребенка отняла", что ли? Да, точно, про отца и ребенка. Все, Хохол, больше не знаю ничего. А Коваль передай, что я ее любил. Как умел, так и любил… – зашелестела пленка, обрывая фразу на половине, видимо, Женька выключил диктофон, не желая больше выслушивать излияния, больше напоминающие монолог душевнобольного или маньяка.

Марина откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Все оказалось предельно просто – это Нателла отомстила сопернице, решив подставить по обвинению в убийстве подполковника милиции. Умно придумала, все просчитала, только одно не учла – никто не знал о том, с кем именно крутит роман подполковник Ромашин, только Хохол. А он не сдал бы свою любовницу ни при каких обстоятельствах. Вот и вышло, что погиб начальник ГУВД от рук неизвестного. Против Хохла улик не было – он никогда не бывал в этом доме, его отпечатков там быть не могло. Да-а! И что теперь делать с этим знанием?

"Сдать дуру на кичу? Я не докажу, что это она. И никто, кроме Нисевича, не видел ее там, а он теперь мертв. Круг замкнулся. Черт…"

– Я думаю, что нам с тобой только одна дорога – предъявить ей эту кассету и припугнуть, что Нисевич согласился дать показания в суде, – заговорил Хохол, поняв, о чем думает Марина. – Никто ведь не знает, что мы его… Пусть валит по-доброму отсюда вместе с пацаном своим.

– Я не могу… понимаешь, не могу – там этот ребенок, сын Егора… – простонала она, вцепившись себе в волосы. – Стоит мне только его увидеть, и я поплыву, сломаюсь. А я не могу позволить кому-то думать, что взял верх надо мной, особенно этой соплячке! Женька, не могу, понимаешь?

– Успокойся! Это единственный реальный шанс выкинуть ее из города тихо и почти без криминала. Я не хочу смотреть, как ты мучаешься при мысли о том, что она здесь живет. Я поеду к ней сам.

– Нет!

– Тогда решайся, Маринка, – жестко произнес Хохол, глядя ей в глаза. – При этом раскладе менты никогда не нароют, кто завалил Ромашина, с меня все обвинения сняли, тебя вообще никто не видел. А этой мартышке тоже нечего бояться – кассету мы у себя оставим, а не ментам сольем, пусть живет и радуется.

– Я бы на ее месте потребовала отдать запись, – машинально почти отметила Марина, но Женька не согласился:

– Если бы она была ты, мы с тобой сейчас не беседовали бы дома в креслах, а кормили клопов на киче. Если вдруг заикнется, скажем, что это гарантия того, что она не появится здесь больше.

– Господи, когда ж это все кончится-то? – вздохнула она, сжав пальцами переносицу.

– Никогда, – пожал плечами Женька. – Это наша жизнь, котенок.

– На хрен такая жизнь…

– О, понесла! Прекрати это, Коваль, я серьезно тебе говорю. Ты молодая, вполне благополучная девка – грех жаловаться.

– Да, грех, – эхом откликнулась она.

К Нателле Марина поехала через неделю, настроившись на долгий и непростой разговор. Перед этим заехала в "Бэлль", сделала прическу и обновила маникюр. Хохол фыркнул:

– Не к мужику на свидание, чего выделываешься?

– Отвали. Это для себя лично.

Женька замолчал, понимая, как ей трудно сейчас, как она пытается собраться перед тем, что предстоит ей увидеть и услышать.

Нателла жила в самом центре, совсем недалеко от дома Беса, находившегося сейчас за границей. Пахан лечил потрепанные нервишки, диагноз ВИЧ-инфекции, к счастью, не подтвердился, но у Гришки началась депрессия, да и от наркоты ему нужно было отойти.

Стоя перед дверью квартиры, Марина сделала два глубоких вдоха, сжав руки в кулаки и потом резко их расслабив – это помогало сбросить напряжение. Коротко взглянув на стоящего рядом Хохла, тихо велела:

– Звони.

Он сжал ее руку и надавил на кнопку звонка.

– Да-да, иду! – раздался за дверью женский голос. – Сейчас!

Дверь распахнулась настежь, и в полутемном коридоре Коваль увидела Нателлу в домашнем платье.

– Не стоит открывать дверь, не спрашивая, – машинально посоветовала Марина, входя в квартиру.

Обалдевшая девица даже рот закрыть не могла, так и стояла на пороге, комкая в руках кухонное полотенце. Женька запер дверь и подтолкнул Нателлу в комнату:

– Только не ори, и ничего не случится. Ты одна?

– Что?.. А… да, я одна, только сын… – забормотала она, не сводя с Коваль испуганных голубых глаз.

Марина села в кресло, достала сигареты:

– Можно?

– Да, конечно, курите…

– Не стой в дверях, присаживайся, – пригласила Коваль так, словно это не она пришла в гости. – Я приехала поговорить с тобой.

– Нам не о чем говорить, Марина Викторовна, – взяв, наконец, себя в руки, сказала Нателла, сев во второе кресло.

– У меня несколько другое мнение. Хохол, диктофон.

Женька включил диктофон, и комнату заполнил голос Нисевича. Прослушав запись, Нателла съежилась в своем кресле и затравленно посмотрела на Марину:

– Кто это?

– Это неважно. Важно другое – этот человек подтвердит, что видел тебя в ту ночь возле дома убитого подполковника. Опознает на очной ставке. Как ты думаешь, сколько тебе дадут за убийство, взятое на контроль лично мэром города? – спросила та, постукивая ногтями по подлокотнику кресла. – Мне что-то подсказывает, что никак не меньше пятнадцати лет. Сколько тебе будет, когда ты освободишься? Пятый десяток, жизнь кончится, не успев толком начаться. Сын вырастет, у нас в стране полно детских домов, знаешь ведь.