Карл VII. Жизнь и политика
Шрифт:
Далее в отчете говорится, что король, с момента появления упомянутой Девы при дворе, тщательно наблюдал за ней и узнавал о ее рождении, жизни, моральных качествах и целях. Он держал ее при себе в течение шести недель, представляя ее самым разным людям: прелатам, монахам, военачальникам, вдовам и другим, кто пожелал с ней встретиться. В Деве все эти люди не увидели ничего плохого, а только хорошее: смирение, девственность, преданность, честность, простоту. "О ее рождении и жизни рассказывали много удивительных вещей" (по-видимому, легенды уже расцветали пышным цветом). Что касается некоего божественного знака, то она ответила королю, который задал ей вопрос по этому поводу, "что перед городом Орлеаном она его явит", и ни раньше, и ни в другом месте, "потому что так ей повелел Бог". Учитывая все эти соображения, король, принимая во внимание постоянство и настойчивость, которую она проявила, а также настоятельные просьбы отправить ее в Орлеан, "чтобы явить знак божественной помощи", посчитал, что не должен препятствовать ей отправиться туда с его войсками, но "должен с честью проводить ее в надежде на Бога". Отвергнуть Деву, отказаться от ее помощи, когда в ней не было и намека на зло, означало выказать недоверие Святому Духу и сделать себя недостойным Божьей помощи. О голосах и видениях, о которых Жанна, несомненно, рассказала дознавателям упомянуто не было.
Мнение докторов, осторожное и, тем не менее,
Сбор армии
Период между началом дознания в Пуатье и прибытием Жанны д'Арк в Блуа 25 апреля 1429 года, или чуть раньше, был отмечен несколькими параллельно произошедшими и независящими друг от друга событиями. В это время Жанна возвращаясь в Шинон побывала в аббатстве Сен-Флоран-ле-Сомюр, где остановилась на три или четыре дня и познакомилась с Иоанном, герцогом Алансонским, его матерью Марией, сестрой Иоанна V, герцога Бретонского, и его женой Жанной Орлеанской. Затем Дева некоторое время пребывала в Туре. Все это означало, что, учитывая длительность путешествия, существовал некий график движения.
Какие же события произошли за это время? Во-первых, осажденные орлеанцы, "дворяне и горожане", попытались найти некое дипломатическое решение, пока не стало слишком поздно и английская мощь не обрушилась на них со всей силой. Эта попытка была предпринята после отъезда графа Клермонского, который укрылся в Орлеане после поражения в Битве селедок (12 февраля). Перед своим "отъездом" он пообещал орлеанцам прислать им помощь "людьми и припасами в течение одного дня, что ему сделать не удалось". Поскольку на помощь от короля осажденные больше не надеялись, в городе распространилось мнение, что "всем дворянам Франции сжавшимся" за находящегося в плену герцога Орлеанского "Совет Англии, по воле регента герцога Бедфорда предоставил иммунитет от ведения боевых действий в их владениях". Но Совет в Париже не захотел соблюдать этот иммунитет: отсюда и осада. Поэтому необходимо было достигнуть перемирия, о котором шли переговоры еще до начала осады и найти какого-либо французского принца, который сможет побудить регентский Совет в Париже прекратить осаду Орлеана, поскольку его жители не участвуют в конфликте между Генрихом VI и Дофином. Для продвижения этого деликатного вопроса, который имел под собой некую юридическую основу, Потона де Сентрая попросили связаться с герцогом Бургундским и Жаном де Люксембургом, графом Линьи. Ни тот ни другой в принципе не были против каких-либо переговоров, поэтому считалось, что, возможно, будет найдено решение учитывающие противоречивые интересы Бедфорда, Филиппа Доброго и герцога Орлеанского. Однако после размышлений Бедфорд с одобрения Филиппа де Морвилье, первого президента Парижского Парламента, по нескольким причинам, от переговоров отказался: осада уже дорого обошлась Англии и английской Франции, Орлеан, вероятно, был на грани сдачи, а стратегически и политически этот город был "самым значимым во всем королевстве Франция". Рауль Ле Саж, мэтр Палаты прошений двора регента, высказался следующим образом: не следовало ожидать, что Бедфорд уже прожевавший этот пирог, даст герцогу Бургундскому его проглотить и получить честь и выгоду без борьбы. По словам Жана Шартье, герцог Бедфорд заявил, "что город Орлеан уже в его власти, и, что жители заплатят ему столько же, сколько он заплатил за ведение осады" (по крайней мере, выплатят значительную военную репарацию, как это было с Руаном), "и что он не для того расставлял в кустах силки, чтобы отдавать кому-то пойманных птиц" [243] . Бедфорд поинтересовался у орлеанских послов, готовы ли они вести переговоры о капитуляции. Послы заявили, что у них нет таких полномочий. Поэтому регент не дал прямого ответа и 17 апреля отправил посольство обратно в Орлеан. Герцог Бургундский обиделся и направил под Орлеан, вместе с возвращающимся посольством, одного из своих герольдов с инструкциями сообщить находящимся в осадном лагере бургундцам, что они свободны от своих обязательств и могут возвращаться домой "что большинство [но не все] и сделало, как и пикардийцы и шампанцы". Таким образом англичане понесли значительные потери [244] . В отсутствие финансовых документов размер контингента, отправленного Филиппом Добрым (и оплаченного из казны короля Франции и Англии), неизвестен, однако можно предположить, что он состоял из нескольких сотен бойцов. Но английские командиры сохранили самообладание, поскольку в то время они "находились в состоянии большого подъема и не считали, что колесо фортуны может повернуться против них". Тем не менее, все стороны сильно рисковали: Бедфорд возможностью неудачной осады, орлеанцы наихудшими условиями капитуляции, а бургундцы ослаблением политических позиций, если город продолжит упорно сопротивляться или капитулирует.
243
Chartier 1858, I, 65.
244
Chronique de la Pucelle 1864, 270.
Карл VII, который, как мы видели, внимательно следил за ситуацией, должен был знать о предпринятом орлеанцами шаге, но крайне сомнительно, что он его одобрял, поскольку такой поступок при аналогичных обстоятельствах мог быть повторен и другими принцами. Если герцог Орлеанский каким-то образом сумел отвертеться от войны, почему то же самое не могут сделать дома Анжу, Бурбонов или даже графы Фуа и Арманьяк? Другими словами, война Франции против Англии была бы тогда сведена к конкретному конфликту короля с его "противником из Англии".
Орлеанское посольство можно объяснить явным унынием и понятным страхом защитников, и это означало, что до середины апреля осажденный город все еще ничего не ожидал от возможного появления Жанны д'Арк. Если верить показаниям Жана де Дюнуа на реабилитационном процессе, то, добравшись до Луары в Жьене и вступив на подконтрольную Карлу VII территорию (около 20 февраля 1429 года), Жанна, понемногу стала раскрывать цель своей миссии. Так, до Дюнуа (тогда еще Орлеанского бастарда), находившегося в Орлеане в качестве генерал-лейтенанта короля, дошли вести или слухи о том, что через Жьен проехала некая молодая девушка, известная в народе как Дева, утверждавшая, что хочет добраться до благородного Дофина, чтобы снять осаду Орлеана и привести упомянутого Дофина в Реймс. Чтобы получить более полную информацию, бастард немедленно послал Раймона де Вийара, сенешаля Бокера и Нима, и Жаме де Тилле, тогдашнего капитана Блуа, в Шинон [245] . Вернувшись в Орлеан оба объявили
всем, что видели и слышали Деву в Шиноне.245
Duparc 1978–1988, IV, 2–3. Будущий бальи Вермандуа, Жаме де Тилле в 1441 году, во время осады Понтуаза, он входил в свиту Людовика.
Означает ли это, что Буржский король после поражения в Битве селедок больше ничего не пытался предпринять? Чтобы попытаться выяснить это можно проанализировать фрагментов счетов генерального приемщика доходов Гийома Шаррье и, более или менее точные, копии тринадцатого и последнего счета мэтра Эмона Рагье, королевского военного казначея, с 1 марта 1425 года по 30 декабря 1433 года, пробывшего на этой должности восемь лет и семь месяцев. Этот счет был представлен в парижскую Счетную палату в 1442 году Антуаном Рагье, сыном Эмона, который, как и его отец, стал военным казначеем и под началом которого служили два его брата, Шарль и Луи. Короче говоря, это была запоздалая регуляризация, сделанная с помощью сохранившихся счетов. Поэтому не стоит ожидать от этого документа слишком многого.
Расходы, которые нас интересуют, включены в счет под общим названием: "Факт оказания помощи городу Орлеану против англичан". Не считая сумм, уплаченных солдатам в городе, следует отметить, что в марте 1429 года Жан де Рошешуар, сеньор де Мортемар, был послан в Ла-Рошель, чтобы забрать 2.000 турских ливров с монетного двора этого города. Монетный двор Ла-Рошели был не единственным, куда обращались за деньгами, так в конце того же месяца деньги, полученные в Пуатье двумя финансистами Карла VII, "Мартиньи и Бишеттом", были уплачены определенному числу военачальников, чтобы "покрыть их расходы, которые они согласились понести, чтобы перевезти припасы, провизию и другие вещи", отправленные королем в его город Орлеан. Это хоть и косвенные, но все же доказательства того, что кроль про Орлеан не "забыл". Но в течение апреля все меняется. В своих письмах, составленных в Шиноне 27 числа того же месяца, Карл VII приказал выплатить 3.430 турских ливров 10 турских су капитанам и военачальникам, которым он приказал "нанять побольше людей, насколько это можно было сделать" в свои роты, чтобы хотя бы частично покрыть убыль, которую они понесли с тех пор "как оставили свои гарнизоны и прибыли в Монс". Жилю де Ре, одному из упомянутых капитанов, было поручено "доставить как можно большее количество продовольствия и снаряжения для снабжения жителей" Орлеана. В следующем списке на выплату денег первым назван Жиль де Ре, за ним следуют восемь капитанов и столько же рот. В общей сложности 212 латников и 238 стрелков. Далее упоминается о второй поставке припасов "в город Орлеан для его поддержания и укрепления", которую осуществили восемь рот, получившие за это 900 турских ливров из расчета 4 турских ливра на латника и 2 турских ливра на стрелка. И того в этой операции участвовало 150 латников и 150 стрелков.
По-видимому, Жиль де Ре, являлся ответственным за поставки в Орлеан, какими бы они ни были скромными. Тут стоит отметить акт от 8 апреля 1429 года, изданный в Шиноне, которым в знак признания "великих услуг", оказанных Жилем де Ре "уважаемому и могущественному господину Жоржу, сеньору де Ла Тремую, Сюлли и Краон" было обещано обещано покровительство во всех его делах "до смерти и на всю жизнь" против всех других сеньоров "без исключения" (и против герцога Бретонского и Иоланды Арагонской) [246] . Таким образом за Жилем де Ре явно стоял Жорж де Ла Тремуй.
246
La Tremoille II, 1890, 183.
Другие источники отмечают, что в этой операции по снабжению Орлеана, помимо Жиля де Ре, участвовали Амбруаз де Лоре, архиепископ Реймса, в данных обстоятельствах выступавший как военачальник, Рауль де Гокур, маршал Сен-Север и адмирал Кюлан. Таким образом, можно признать, что с начала апреля что-то готовилось, тем более что дипломатическая миссия, возглавляемая Потоном де Сентраем, потерпела неудачу и теперь можно было опасаться самого худшего.
С того момента, когда в середине апреля или чуть раньше король и его Совет решили позволить Деве попытать счастья и явить знак божественного благоволения под Орлеаном, оставался вопрос, как это осуществить. Была ли она просто набожной девушкой, способной вдохновить воинов своими молитвами и поддержкой, как когда-то это сделали капелланы Филиппа Августа в битве при Бувине (1214) или Генриха V в битве при Азенкуре (1415), как поступила пророчица Дебора в Ветхом Завете? Конечно, для Жанны такая роль явно не подходила. Воины во главе с ней должны были сражаться за победу ниспосланную Богом. Ей нужны были доспехи, лошади и пажи, хотя бы в небольшом количестве. Она хотела действовать как полководец, без прямой помощи ангелов, без того, чтобы Бог чудесным образом обрушил английские бастиды, как стены Иерихона. И все, что Жанна хотела, она от короля получила: доспехи, лошадей, нескольких боевых слуг (включая ее братьев Пьера и Жана, которые приехали из Домреми) и даже два штандарта (один большой и один малый). Жанна стала не просто "человеком при оружии", а командиром роты, капитаном и заняла свое место в военной иерархии, в то время чисто дворянской. Она сама, во имя Бога, выбрала цвет и символы своих штандартов: белый цвет, символ чистоты, но также один из цветов французской королевской власти (наряду с лазурью и золотом герба и алым цветом орифламмы), и, несомненно, флер-де-лис. В некотором смысле, Жанна хотела предстать "знаменосцем" Царя Небесного, а не короля Франции.
Но для всего этого требовались деньги. Поэтому Жанне предоставили финансиста (которому также заказали доспехи для участия в кампании), официально отвечавшего за управление ее расходами и поступлениями: им стал некий Мателен Рауль, который был не только управляющим ее двором (оставим этот термин), но и секретарем. Известно, что он получал на эти цели различные суммы, которые нельзя назвать ничтожными, и за которые он отчитывался финансистам короля, несколькими частями, вплоть до сентября 1429 года.
Политическая теология Жанны
Гораздо более удивительным является тот факт, что Жанна д'Арк решила, по собственной инициативе (как показал на реабилитационном процессе Гобер Тибо), лично диктовать и отправлять письма с вызовом своим противникам, а именно королю Англии, герцогу Бедфорду (так называемому регенту королевства Франции), и трем его лейтенантам, осаждавшим Орлеан, Уильяму де Ла Полю, графу Саффолку, Джону Толботу и Томасу Скейлзу. Во имя Бога, Иисуса и Марии она предлагала им уйти с миром или подвергнуться сокрушительному удару. Эти письма датированы 22 марта, но, возможно, они были отправлены в окончательном виде только 25 апреля, когда Жанна находилась в Блуа и ее отъезд в Орлеан был делом решенным.