Карл VII. Жизнь и политика

Какое-то время казалось, что божественная сущность "святого королевства Франции" находится под угрозой исчезновения, но победа Карла VII означает, что эта сущность, созданная по воле Бога, о чем свидетельствуют знамения, которыми Он ее осыпал, после слишком долгого затмения, снова воссияла. Когда христианский мир вновь обрел один из своих столпов, разве не стал крестовый поход вновь возможным и даже приоритетным делом? Правда, здесь Карл VII разочаровал ожидания.

Он был "любим всем своим королевством и управлял им с гордостью, благородством и мудростью, не был мстительным, но хотел, чтобы после стольких ужасных войн восторжествовала справедливость и правосудие", поэтому дороги стали безопасны для купцов и других путешественников [847] . Короче говоря, все закончилось хорошо, как для короля, так и для его народа.

847

Du Clercq 1838, 175.

Филипп де Коммин писал, что при Карле VII "во Франции было множество прекрасных свершений" [848] .

Франция в 1461 году: свет и тень

По красноречивому выражению Жака Крина, царствование Карла VII, представлявшее собой не только критический период в истории страны, когда анархия часто казалась непреодолимой, но и кризисом государственности, важным этапом в строительстве "королевской империи", было основано на ряде элементов: более четком определение понятия суверенитета; укреплении правила наследования короны; лучшем использовании людских ресурсов королевства, в налоговых и военных вопросах; согласием большинства французов на уплату налогов при условии, что они останутся в разумных пределах и будут приемлемо распределены; пониманием того, что время когда во время мира и перемирий армия полностью распускалась решительно закончилось; признанием короля в качестве неоспоримого главы французской Церкви; довольно мирных переговорах между королем и большинством его добрых городов; восстановлением суверенной судебной системы; отказом от систематического обращения к Генеральным Штатам; более сильным чувством идентичности среди подданных короля, в частности потому, что оставался враг, не сказавший своего последнего слова и от которого необходимо было защищаться; относительном ослаблении политической напряженности, по сравнению с периодом когда интеллектуалы яростно критиковали королевское правительство, а Парижский Университет настойчиво пропагандировал реформы государства. Платой за все это стал конец определенной свободы аристократии. Послушаем политика и публициста XIX века Алексиса де Токвиля [849] : "Я осмеливаюсь утверждать, что с того дня, когда уставшая от войны нация позволила королям ввести всеобщие налоги без ее согласия и когда дворянство проявило трусость, позволив обложить этими налогами третье сословие, а само осталось от него освобожденным, именно в это время было посеяно семя почти всех пороков, которые существовали при Старом режиме и в конце концов привели к его к бесславному концу". Токвиль помещает этот момент между 1445 и 1448 годами и считает, что именно тогда "феодальное и аристократическое представление о свободе" начало приходить в упадок. Еще ранее Монтескье писал в своих Размышлениях (Pensees): "День смерти Карла VII стал последним днем французской свободы" [850] . Печальный поворот, не произошедший по ту сторону Ла-Манша.

848

Commynes 2007, 643.

849

Tocqueville 1952, 160.

850

Речь идет о размышлении № 1302.

Политики или политика?

Карл VII находился у власти сорок три года, с 1418 по 1461 год. Очевидно, что он не был одним и тем же человеком, ни физически, ни психологически, ни в 15, ни в 35, ни в 55 лет. Его окружение постоянно менялось, хотя королева незаметно была рядом на протяжении всего его правления, поскольку их брак был заключен в 1422 году и Мария пережила мужа на два года (сюда следует добавить и Жан де Дюнуа, почти ровесника и ближнего кузена короля) [851] . Долгое время Карл VII не был в состоянии руководить ни внутренней ни внешней политикой доставшейся ему страны, а лишь реагировал (часто неэффективно) на угрозы, создавая у современников впечатление жалкого бессилия. Он находился в почти глухой обороне. Более того, даже когда его положение улучшилось, проблемы, с которыми Карл столкнулся, были настолько разнообразными, что следует говорить не о целостной а о многовекторной политике. К тому же последовательное влияние череды приближенных лиц приводило к большим колебаниям политической линии.

851

Следует отметить, что противники Карла VII были разного возраста: Генрих VI, младше его на восемнадцать лет, и Филипп Добрый, старше на семь. Король никогда лично не встречался ни с Генрихом VI, ни с герцогом Бургундским, по крайней мере, с момента их прихода к власти (Contamine 1997, 277–283).

Без сомнения это было так. Но тем не менее, мы хотели бы доказать, что его политическая линия все таки была последовательной, хотя в зависимости от обстоятельств могла существенно колебаться. Даже если ему приходилось задумываться о своем происхождении, Карл VII никогда публично не ставил под сомнение свое право править всем королевством Франции. Он, хоть и негласно, исключал любой компромисс, и в частности, раздел королевства, часть которого он мог бы оставить себе, в качестве суверенного владения или фьефа. Поэтому он должен был непременно победить своего противника, изгнать его и добиться того, чтобы французы, не признавшие его, вернулись к своему "естественному" повиновению. Для достижения первой цели требовалась армия, в которую он привлекал как своих подданных, так и иностранцев. Вторая цель требовала переговоров, а также пропаганды и убеждения. После достижения этих целей, не без многих проблем, он должен был пощадить некоторых прежних противников, восстановить общественный порядок и разумно управлять, поддерживая при этом постоянную боеготовность армии, что требовало соответствующих финансовых ресурсов. Карл VII прислушивался к своим подданным, но, верный семейной традиции, старался обходиться как можно дольше без созыва Генеральных Штатов в масштабах всего королевства. Чтобы утвердить свою власть над страной, он прежде всего стремился укрепить свою власть над французской Церковью, поэтому Прагматическая санкция имела большое значение и пользовалась популярностью среди высшего духовенства и даже за пределами королевства. Необходимость обеспечения безопасности, в то время как англо-бургундский союз оставался все еще возможен, заставила его не вмешиваться в итальянские дела и отвергнуть соблазн поучаствовать в крестовом походе, несмотря на многочисленные просьбы и предложения.

Заслуга или талант Карла VII состояли в том, что он вернул себе, не только материальное, но и символическое наследие королевского дома Франции, и был признан его главой, и это несмотря на усилия двуединой монархии, которые были особенно заметны во времена Бедфорда, представить Генриха VI как имеющего два корня — английский и французский. Возможно, Бедфорд намеревался сплотить политические силы Франции вокруг своего племянника и изолировать "так называемого Дофина", но эта надежда вскоре развеялась.

В тот момент, когда смерть собиралась пригласить его вступить в свой великий танец (одна из иконографических тем того времени [852] ), знал ли Карл VII о значении своего успеха, который будут воспевать потомки? Это сомнительно, учитывая ситуацию сложившуюся в последние годы его жизни. Оставили ли его "экзистенциальные муки" [853] , касающиеся спасения его души и судьбы его королевства? Поражение его племянника и племянницы в Англии предвещало период большой неопределенности в отношениях двух стран. Сомнительно, что в момент своей смерти он разделял надежду Шатлена о том, что однажды "вечный раздор" между двумя нациями прекратится, "французы и англичане должны прекратить убивать друг друга"; однажды Всевышний устанет от этого "и по божьей воле наступит мир" [854] . Король не осмелился нарушить унизительный для него Аррасский мир и скорее всего об этом жалел. Наверняка он беспокоился о том, как будет править его импульсивный и мстительный сын Людовик. Какую политику станет проводить герцогство Бретонское, чьи ресурсы были немалыми? [855] Ведь территориальные принцы преследовали не только свои собственные амбиции или амбиции своего дома, они могли в определенной степени рассчитывать на лояльность и даже на некоторую любовь своих подданных. В конце концов, они ведь сумели предложить контрмодель абсолютной монархии в момент ее становления. Другими словами, Карл VII не мог предвидеть крупный конфликт, который приведет к Войне Лиги общественного блага в 1465 году, но он знал по опыту, как трудно управлять своим королевством, несмотря на ауру, которая теперь окружала его персону, и как это требует постоянной бдительности, благоразумия и твердости от тех, кто проводит в жизнь его политику.

852

Delaruelle, Labande et Ourliac 1964, 765–769. Corvisier, 1998.

853

Фраза принадлежит Алену Жирардо, историку герцогства Барского.

854

Chastellain, VII, 130.

855

Kerherve 1987.

Карл VII не был ни святым, ни рыцарем (хотя его и посвятили в рыцари во время коронации), ни покровителем искусств, ни строителем, ни крестоносцем (за что мы были бы благодарны сегодня, но в то время его призывали быть таковым). Все это не помешало ему в итоге стать королем-победителем, королем-основателем, королем милосердия, единства и мира. Его старшему сыну предстояло сделать так, чтобы это наследие принесло свои плоды, но оно чуть не было полностью растрачено.

Приложения

Заметка о валюте и денежной экономике

"Две вещи необходимы для хорошей политии [хорошего управления] королевства, а именно, чтобы вместе с христианской верой господствовала справедливость и в изобилии были в ходу хорошие деньги". Так говорит Филипп де Мезьер в своем Сне старого пилигрима (1389) [856] . Следует признать, что идеал хороших и стабильных денег игнорировался в "королевстве Бурж" до 1436 года.

Денежная система королевства Франция была основана на том, что в принципе в обращении должны были находиться только желтые (золотые), белые (серебряные) или черные (медные) монеты, отчеканенные в королевских монетных дворах. Само собой разумеется, что на практике это было далеко не так и хорошие иностранные монеты использовались повсеместно, особенно купцами [857] . В любом случае, ценность монет зависела от доли содержащегося в них драгоценного металла.

856

Mezieres 2015, 1178.

857

В 1456 году из-за напряженных отношений с Филиппом Добрым Карл VII запретил Компьеню, Нуайону, Санлису и Бове, а также другим крупным городам королевства "использовать любые золотые или серебряные монеты, кроме тех, что чеканились в королевских монетных дворах". Отсюда и резкие протесты купцов, торговавших "на границах Пикардии" (Escouchy 1863–1864, II, 335).

Традиционно денежная система основывалась на различии между счетными деньгами и реальными деньгами бывшими в обращении в виде монет. Официальной и наиболее распространенной расчетной единицей, был так называемый турский ливр. Один турский ливр (т.л.) = 20 турским су (т.с.) = 240 турским денье (т.д.). Другой расчетной единицей был парижский ливр (п.л.) соотносившийся с турским по формуле 4 п.л. = 5 т.л. Введенный в 1360 году, франк, который тогда оценивался в один турский ливр, продолжал использоваться в качестве эталона и впоследствии, хотя его больше не чеканили и в документах XV века, когда упоминается франк, речь идет о турском ливре. Если цены на продукты питания в целом следовали за курсом монет, то этого нельзя было сказать о заработной плате, которая была гораздо менее подвижной и это означает, что девальвации в первую очередь влияли на покупательную способность людей, живущих на заработок.

Король, не без консультации с финансовыми экспертами, должен был определить вес отчеканенных по его распоряжению монет, количество содержащегося в них драгоценного металла и их стоимость, выраженную в расчетных деньгах. Девальвация позволяла ему платить меньше того, что он был должен (облегчить бремя своих долгов), но это была лишь временная мера, поскольку падали и доходы.

В принципе, контракты должны были быть выражены в денежном эквиваленте. Однако, как только изменения в деньгах становились значительными и многочисленными, при заключении договоров часто стали ссылаться на реальные деньги, так, например, в 1423 году должник был должен своему кредитору не 25 т.с., а один экю (известный как крона), который в то время содержал 3,824 г чистого золота. Но традиционные или обычные ренты и цензы по-прежнему выражались в расчетных деньгах и поэтому любое увеличение стоимости расчетных денег за идентичный вес драгоценного металла было выгодно тому, кто должен был выплачивать ренту или ценз, и невыгодно его получателю. Должники выиграли от ослабления денежной массы, а кредиторы — от ее укрепления.

Денежная история царствования Карла VII неоднозначна. С 1417 по 1422 год ослабление монеты шло непрерывно: в Монпелье золотой экю в июне 1417 года стоил 26 т.с., в июне 1418 года — 28 т.с. 3 т.д., в июне 1419 года — 35 т.с., в июне 1420 года — 85 т.с., в июне 1421 года — 180 т.с., а в июне 1422 года — 500 т.с. Рекорд был достигнут в декабре 1422 года — 800 т.с. [858] . Затем произошел возврат к сильным деньгам. Однако до 1436 года все еще наблюдались значительные колебания курса, причем самая низкая точка этого второго периода (1422–1436) была достигнута в 1429 году (1 экю = 52 т.л. 10 т.с.). Третий период длится с 1436 года до конца царствования Карла VII (и далее): в 1436 году новый золотой экю весом 3,496 г стоил 25 т.с.; к 1456 году он потерял часть чистого золота (963/1.000) и вес (3,447 г) и кроме того стоил 27 т.с. 6 т.д.

858

Bompaire et Dumas 2.000, 647–648.