Карл VII. Жизнь и политика
Шрифт:
В другом случае, в конце 1439 года, собравшиеся в Орлеане Штаты Лангедойля, в связи с запланированной на следующий год дипломатической конференцией, получили разрешение, или думали, что получили, поднять вопрос о мире или войне с Англией — под этим они подразумевали, как далеко можно зайти в уступках. Предложение Штатов, которое можно назвать пацифистским, несомненно, шло вразрез тому, чего хотело бы большинство членов королевского Совета и привело к неожиданному результату — решению, соблюдавшемуся до конца царствования, больше не созывать такого рода ассамблеи и устанавливать размер налога в одностороннем порядке. Так, решение в 1449 году о разрыве перемирия с Англией было принято без консультаций со Штатами, а только после обсуждения в Большом Совете Карла VII.
Как свидетельствуют относительно хорошо сохранившиеся источники, наиболее последовательный и плодотворный диалог сохранялся между королем и Штатами Лангедока. Для периода 1422–1461 годов мы располагаем 25 сборниками прошений, либо в виде оригиналов, либо в виде копий. Например, в феврале 1451 года на открытии ассамблеи Штатов в Тулузе епископ Каркассона, Жан д'Этамп, прочитал проповедь на тему Gratia et pax in vobis multiplicetur (Благодать вам и мир да умножится) [803] , начав с упоминания о победе короля, который вернул своих подданных к истинному согласию. Далее, хоть и неявно, епископ призывал короля, теперь, когда Нормандия была отвоевана, подумать об английской Гиени. От имени Карла VII он попросил одобрить субсидию в 200.000 турских ливров. Делегаты от простого народа, ссылаясь на оскудение страны, вначале предложили только 50.000, но затем подняли планку до 100.000 турских ливров. Но духовенство и дворяне, заседавшие отдельно, предложили 126.000 турских
803
Первое послание Петра, 1, 2.
Одной из причин созыва этих ассамблей была необходимость проинформировать делегатов об общей ситуации в стране, поскольку затребованные субсидии должны были быть направлены на решение конкретных проблем. Для историка это является возможностью показать, за что налогоплательщики не отказались платить. Это видно на примере Штатов Оверни. Собравшись в июле 1438 года в Исуаре, они предоставили королю 24.000 турских ливров в качестве своей доли субсидии в 200.000 ливров, взимаемой с Лангедойля, чтобы: 1. Позволить ему покрыть расходы, понесенных в связи с отвоеванием в предыдущем году Монтеро, Немура, Шато-Ландон и Шарни "и для изгнания из королевства англичан"; 2. Для продолжения военных действий; 3. Для содержании его двора, двора королевы и королевских детей. Кроме того, 1.000 турских ливров была выделена благородной герцогине Бурбонской (и графине Овернской). В 1439 году ассамблеями Штатов Оверни проходившими в Риоме и Клермоне выла выделена еще одна субсидия, на этот раз в размере 52.000 франков из 400.000 франков, предоставленных Штатами Лангедойля: в данном случае речь шла не только о выплате жалования войскам и содержании королевского двора, но и о финансировании посольства, которое должно было отправиться в Англию для заключения мира [804] . 60.000 турских ливров было предоставлено и в 1440 году, чтобы очистить страну от своих же солдат и отправить их воевать в Нормандию, а также на помощь Арфлёру и Монтивилье, плюс подарок в 1.500 турских ливров Дофину. В 1441 году речь уже шла о финансировании осады Понтуаза. В 1442 году были затребованы деньги для войны в Нормандии, а также вклада в выкуп за герцога Орлеанского, который был освобожден двумя годами ранее. В 1444 году Штаты Оверни, собравшись в Тьере, а затем в присутствии Дофина в Клермоне, выделили 40.000 турских ливров "для продолжения войны с Англией, которая необходима королю для заключения мирного договора и других дел". Похоже, Дофину пришлось конкретно разъяснять делегатам, на что нужны затребованные деньги.
804
Thomas 1879, I, 108–109.
Таким образом, даже скромные Штаты Оверни не побоялись потребовать объяснений куда пойдут их деньги. Отметим также протесты делегатов по поводу того, что графы Арманьяк и Пардиак, владевшие фьефами в этой провинции, запретили своим подданным делать взносы в предоставленную королю субсидию. С этой целью на фасады домов, жители которых считали себя освобожденными от налогов, были прикреплены таблички с гербами этих двух господ, запрещавшие королевским сборщикам налогов туда входить, а сержантам — преследовать этих людей [805] , чье привилегированное положение было обидным, поскольку приводило к повышению налогов для всех остальных, ведь о снижении общей суммы налога для этой провинции не могло быть и речи. В связи с этим Штаты предложили обратиться к реестрам Парижской Счетной палаты, чтобы выяснить, какова была ситуация в то время, когда герцог Беррийский был также и графом Овернским. Карл VII, 17 января 1442 года, находясь в Брессюире, ответил, что он отправил распоряжение выборным должностным лицам и сборщику налогов, взимать налоги с людей, которые как утверждалось, были от них освобождены [806] . Надо сказать, что в данном случае это было в его интересах.
805
Сборщики налогов имели право и обязанность "преследовать" тех, кто отказывался платить, то есть изымать их имущество (посуду, мебель, орудия труда и т. д.), которое они возвращали после уплаты налога. Процедура была столь же быстрой, сколь и эффективной.
806
Thomas 1876, II, 144–153.
Как видно каждый пытался защитить не общее благо, а свое собственное. Около 1460 года консулы Лиона направили королю меморандум с предложением изменить распределение налогов, взимаемых с города и окружающей его сельской местности. По словам консулов, практика, когда горожане должны были платить треть или четверть суммы, была введена во время войн и разделения королевства, поскольку сельская местность была опустошена, а их город был относительно благополучен. Но сейчас это было уже не так, ведь после прекращения войны, десять или двенадцать лет назад, сельская местность вновь была заселена и обогатилась, особенно потому, что богатые люди из Лиона перебрались туда, чтобы сократить свои налоги, а город, наоборот, обеднел. В результате консулы потребовали расследования этого вопроса королевскими чиновниками [807] .
807
Caillet 1909, 542–544.
Тома Базен упоминает "льстецов, которых всегда полно при дворах королей", которые прикрывали всяческие проступки, так что Карл VII мог практически не знать о злоупотреблениях и насилии в отношении своих подданных, которые "он ни за что не стал бы терпеть". Хронист добавляет: "Все это много раз указывалось королю делегациями, которые провинциалы посылали к его двору и которые часто повторяли эти жалобы" [808] . Мы со своей стороны можем только добавить, что несмотря на фильтры, установленные его окружением, Карл VII в конечном итоге был информирован о происходившем, что вовсе не означает, что он всегда реагировал так, как был должен.
808
Basin 1933–1944, II, 307.
Прошения и мольбы
Для того чтобы донести свои просьбы до Карла VII, города не считались с расходами и всевозможными препятствиями. Так в середине зимы 1445 года Тулуза отправила двух гонцов, которые пересекли Францию и прибыли в Нанси, где король остановился вместе со своим двором. Этим отважным людям осмелившимся отправиться к королю не смотря на снега и кишевших в лесах разбойников, когда они прибыли в Гондревиль, помог один дворянин из свиты короля Рене, который благополучно сопроводил их в столицу Лотарингии, где им было выделено место для проживания. Но им пришлось еще отыскать грамотных клириков, чтобы перевести на французский язык (с
языка ок?) для членов королевского Совета список жалоб которые они привезли [809] .809
Nardrigny 2013, 462–463.
Меморандум, составленный по инициативе городского Совета Пуатье, проливает свет на то, как можно было "достучаться" до короля в случае возникновения серьезного вопроса. В 1453 году, по время повторного завоевания Гиени, король провел целых восемь дней в Пуатье, но не в замке или дворце, а в резиденции епископа, которым тогда был Жак Жувенель [810] . Там ему пришлось выслушать "предложение" мэра и эшевенов города, сделанное от имени всех клириков, дворян и буржуа Пуатье, а именно, разрешить "разделение его Парламента", то есть учредить отдельный Парламент в Пуатье (как это было в 1418–1436 годах) и предоставить ему определенную юрисдикцию в ущерб юрисдикции Парижского Парламента. В то время, как и в 1451 году, уже не могло быть и речи о получении Бордо своего суверенного суда из-за его "очень некрасивой измены" в 1452–1453 годах. Король заявил, что даст ответ на меморандум в Туре 10 февраля 1454 года. Делегация Пуату прибыла в назначенное место и дату. В нее входили епископ, мэр, представители Университета, королевский адвокат в Пуату и другие лица. Но она была не единственной заинтересованной стороной дела, поскольку Париж не желал расчленения обширной юрисдикции своего Парламента. Его представителями были епископ Парижа (Гийом Шартье), советник Парламента и купеческий прево Дрё Буде. В назначенный день мэру Пуатье Морису Клавьеру было позволено представить дело королю. Последний принял его "хорошо и ласково" и заявил, что вскоре выслушает и парижан. Через два дня аргументы сторон были представлены королю, председательствовавшему на заседании Большого Совета. Была назначена комиссия в составе епископов Ангулемского (Роберта де Монброна), Мальезе (Тибо де Люса) и Кутанса (Ришара Оливье), Великого магистра двора Франции (Рауля де Гокура), маршала Франции (возможно, Андре де Лаваль-Лоэака) и казначея Франции, сеньора Жана Ардуэна. Начались дебаты. Город Анжер поддержал парижан против Пуатье. Состоялось новое заседание Большого Совета, на котором присутствовали герцог Орлеанский и коннетабль Ришмон, оба враждебно настроенные по отношению к Пуатье. На последнем заседании король озвучил свое решение устами канцлера Гийома Жувенеля, брата епископа Пуатье: в этом городе своего Парламента не будет, а "дни Пуатье" будут проходить в Париже; кроме того, он намерен назначить новых советников и "навести порядок в правосудии своего королевства", чтобы все были довольны [811] . Пуатье, конечно, проиграл, но в рамках правил.
810
Брат Жана Жувенеля, в то время архиепископа Реймсского.
811
Favreau 2014, 2, 362–364.
В редких случаях отношения с королевской властью становились гораздо более жестокими. Здесь возникает проблема народных восстаний против государственных поборов, которые были частыми в XIV веке, особенно в нескольких городах королевства в конце царствования Карла V и в первые два-три года царствования Карла VI. После этого все более или менее успокоилось, хотя есть свидетельства проявления недовольства, особенно в Париже. Однако во времена Карла VII такие восстания, похоже, были явлением исключительным. Известен только один случай — восстание в Лионе, с апреля по июнь 1436 года. Это можно объяснить разочарованием жителей, поскольку после Аррасского мира 1435 года, была сохранена не только талья, (прямой налог), но габель, а в феврале 1436 года король с согласия Штатов ввел налог с продажи и покупки товаров, о котором в течение пятнадцати лет никто не слышал. На этот раз пострадали все, даже те, кто жил исключительно своим трудом. Введение нового налога вызвало недовольство среди торговцев, мясников, кожевников, цирюльников, кузнецов, и т. д. Проводились общие собрания, на которых жестоким нападкам подвергались королевские чиновники, включая сенешаля Лиона, Теодоро ди Вальперга, иностранца, имевшего репутацию жестокого и надменного человека. Обвиняли и богачей, поскольку те не желали платить свою справедливую долю налогов. В какой-то момент планировалось отправить к королю делегацию из пяти представителей торговых гильдий, чтобы они выступили в защиту Лиона. Но посольство, возможно, в целях экономии средств, было отменено, а к королю было решено отправить известного чиновника Симона Шарля. Последний, бывший президентом Счетной палаты (в Бурже) в 1429 году и впоследствии выступавший в качестве свидетеля на реабилитационном процессе Жанны д'Арк, остановился в Лионе в апреле 1436 года по пути в Базель, где он должен был участвовать в работе церковного Собора. Симон Шарль сочувствовал лионцам и принял эту деликатную миссию. Через несколько недель он вернулся с плохими новостями: король категорически отказался упразднить габель, о которой в основном и шла речь. В городе вспыхнул бунт. Дома знатных людей на правом, "королевском" берегу Саоны были разграблены бунтовщиками с левого, "имперского" берега. Бурные собрания проходили в монастыре Кордельеров, рядом с церковью Сен-Низье (Святого Никиты). Была атакована резиденция королевской власти, дворец Роан, располагавшийся рядом с собором Святого Иоанна. Консулы были ошеломлены и не знали что делать. Но некий Жан де Кондеисси, опасавшийся резни, как это было в Париже, сумел направить гнев толпы в нужное русло, ведь речь уже шла не об отмене габели, а лишь о том, чтобы наказать неплательщиков налогов, которых называли нуворишами. Когда бунт утих, было решено просить у короля помилования. Но теперь король был на пике своей власти и прибыв из Оверни, около 20 декабря, вошел в город главе своей армии. Через месяц он уехал. Как он был принят лионцами нам неизвестно. Можно лишь предположить, что он не рискнул посетить районы, где проживал рабочий класс. Зачинщики бунта были заключены в тюрьму, было вынесено три или четыре смертных приговора, и около 120 лионцев были изгнаны из города. Порядок был восстановлен, и больше не возникало вопроса, как это было в предыдущие годы, об особом отношении короля к Лиону. Примечательно, что даже в разгар бунта власть Карла VII не была радикально подорвана и народ, кажется, продолжал ему доверять, направляя свою ненависть и гнев на королевских чиновников и тех лионцев, которые, как Ролин из Макона, поддерживали их действия или слишком легко с ними соглашались [812] .
812
Fedou 1958.
Какова бы ни была их важность, фискальные проблемы были не единственными. Подданные Карла VII требовали не только максимально низких и справедливых налогов в соответствии с налоговыми возможностями каждого человека. В зависимости от обстоятельств, они также хотели принятия конкретных мер по либерализации торговли, приводили доводы в пользу протекционизма, когда речь шла о защите местных производителей от конкурентов и лучшему обеспечению населения продовольствием. Стабильные, хоть и не обязательно сильные деньги, также были постоянным требованием как купцов, так и земельных рантье, поскольку выплаты, причитающиеся последним, традиционно выражались в расчетных деньгах. С этой точки зрения, после катастрофического начала (золотой экю, который в марте 1419 года по закону стоил 30 турских су, в январе 1422 года вырос до 14 турских ливров, или 280 су), а затем взлетов и падений между 1422 и 1436 годами (в течение этого 14-летнего периода расчетные деньги достигли своего низшего уровня именно в июне 1429 года), с 1436 года наметился возврат к сильным деньгам, сопровождавшийся незначительными девальвациями [813] .
813
Supra, p. 481–482.
Карл VII регулярно занимался вопросами экономики, подтверждал уставы тех или иных торговых гильдий (от булочников Дюн-ле-Руа до булочников Ле-Пюи и Бордо, от суконщиков Руана и Сен-Ло до сапожников Понтуаза), поощрял развитие речной торговли (в частности по реке Эр), гарантировал законность деятельность ассоциации "купцов, торгующих вдоль реки Луара", временно освобождал от налогов иностранных купцов, поселившихся в королевстве, и, прежде всего, воссоздавал и учреждал новые ярмарки. Так относительно ярмарки Lendit 15 апреля 1444 года был издан специальный королевский акт напоминавший о ее важности, и что когда-то ее "посещали купцы из всех регионов и стран". Восстановление этой ярмарки было бы "очень выгодно для короля, его городов Парижа и Сен-Дени, окружающих земель и вообще для всего королевства". Но тогда еще оставалась опасность английских набегов из Нормандии. "А поскольку павильоны, предназначенные для размещения купцов, которые приедут туда со своими товарами, полностью разрушены и лежат в руинах", король, одновременно с решением о временном освобождении от налогов на аренду этих павильонов, разрешил проводить ярмарку внутри стен города Сен-Дени.