Карл VII. Жизнь и политика
Шрифт:
Все началось со штурма Монтеро 10 октября 1437 года, в котором король в кои-то веки проявил свою доблесть. Англичанам из гарнизона разрешили свободно покинули город, потому что они прибыли во Францию "как иностранцы и завоеватели". Но те, кто был из "языка Франции", "отрекшиеся" французы, были вынуждены сдаться на милость короля. Некоторых сразу повесили, других отправили по тюрьмам "с веревкой на шее". Парижане были недовольны тем, что англичанам, которых насчитывалось около 300 человек, было позволено свободно уйти, поскольку их всех считали "убийцами и ворами". И все же "надежда на пришествие государя их утешала".
Король прибыл 12 ноября, под проливным дождем, и парижане отпраздновали это событие "как подобает только Богу". Въезд носил ярко выраженный военный характер. Король и Дофин, в доспехах но без шлемов на головах, были окружены тысячей латников и вдвое большим количеством лучников, под командованием Орлеанского бастарда, державшего в руке жезл командующего. Под развернутым знаменем с изображением Святого Михаила на фоне золотых звезд, купеческий прево Парижа Мишель де Лайе преподнес Карлу VII ключи от города, которые тут же были переданы коннетаблю Ришмону. Король въехал в столицу через ворота Сен-Дени. Именно в этот момент, вспомнив прошлое, Карл VII, как говорили, пролил несколько слез. Купеческий прево и эшевены несли над королем "небо" (балдахин), как во время церемонии Праздника Тела и Крови Христовых. Так было принято на протяжении нескольких поколений. По улицам стены домов которых были покрыты гобеленами и полотнищами дорогой материи, процессия прибыла к собору Нотр-Дам, двери которого были закрыты. Епископ Жак дю Шателье, до конца бывший ярым сторонником двуединой монархии,
В течение всей ночи в столице царило веселье, парижане пили вино, разжигали костры и танцевали на улицах под громкую музыку исполнявшуюся на различных инструментах.
13 ноября в церкви Сент-Катрин-дю-Валь-дез-Эколье в присутствии короля и множества священнослужителей была проведена торжественная служба за упокой души графа Арманьяка, убитого девятнадцать лет назад. Настало время покаяния. Церемония была впечатляющей, посмотреть на действо собралась огромная толпа, но были и разочарованные, все те, кто напрасно ожидали "donnee" [793] . Также упоминается, что король продемонстрировал народу реликвию частицы Истинного Креста, хранившуюся в церкви Сент-Шапель. Затем "представители города Парижа, Парламента и Университета обратились к нему с несколькими просьбами, которые он благосклонно удовлетворил". Хотелось бы узнать об этом больше.
793
Раздача мелких монет.
Марциал Овернский подробно описал торжественный въезд короля в столицу обставленный как череда праздничных представлений. На помостах установленных на перекрестках улиц и площадях, королевской процессии были представлены "живые картины" изображавшие семь смертных грехов, три богословские добродетели и четыре главные добродетели, Святого Иоанна Крестителя, страсти Христовы, Святого Фому в Индии, Святого короля Людовика, Святого Дионисия, Святую Женевьеву, Святого Мориса, оленя, выбегающего из леса, преследуемого собаками, Воскресение со Святым Михаилом, взвешивающим на весах души, ложе правосудия, три закона (божественный, естественный и человеческий), Благовещение, Рождество, Пятидесятницу, Святую Маргариту (в виде прекрасной девушки, выходящая из пасти дракона). В общем, операция по взаимной демонстрации теплых чувств короля к горожанам и наоборот, очевидно, прошла успешно, а Карл VII сыграл свою роль так же хорошо, как и городские официальные лица, знатные и простые люди. Но на самом деле, недовольство связанное с отсутствия безопасности в парижском округе, все еще сохранялось. Королевские войска должны были положить этому конец, но они довольствовались тем, что делали вид, что что-то предпринимают. В результате поставки продовольствия были затруднены, а цены постоянно росли. "Хотя король находился в Париже, порядка не было и в помине", грабители продолжали продолжали орудовать безнаказанно, как будто не было ни короля, ни герцогов, ни графов, ни прево. К счастью, хороший урожай капусты помог несколько умерить надвигающийся голод. Король уехал из Парижа 3 декабря, по сути ничего хорошего для города не сделав, а только посмотрев на столицу. Захват Монтеро и торжественный въезд короля обошлись Парижу в более чем 60.000 франков. Здесь мы видим двойственную реакцию общественного мнения [794] .
794
Journal d'un bourgeois 1881, 335–338; Samaran 1978, I, 346–351; Monstrelet, V, 301–306; Martial d'Auvergne 1724, I, 156–161.
По воспоминаниям оставшегося анонимным монах из бенедиктинского аббатства Святого Марциала, когда 2 марта 1439 года Карл VII в сопровождении Дофина собирался въехать в Лимож, толпа детей, несущих в руках маленькие флажки с нарисованными на них гербами Франции, вышла из города, чтобы приветствовать их криками "Да здравствует король и монсеньор Дофин". Собравшиеся за городскими воротами монахи, один за другим преподносили Карлу VII священные реликвии. Каждую новую реликвию король принимал с поклоном, а затем продвигался дальше. Все это действо сопровождалось торжественными песнопениями. Таким образом, он добрался до одних из городских ворот и под балдахином, который несли консулы и знатные горожане, прошествовал по главной улице, по обеим сторонам которой были расставлены солдаты. Безопасность прежде всего! Люди кричали "Ноэль! Ноэль! Ноэль!", а дети продолжали громко восклицать "Да здравствует король и монсеньор Дофин". Возможно, их заранее научили произносить это на языке ойль, а не на лимузенском диалекте. В городском соборе у главного алтаря посвященного Святому Марциалу, епископ, Пьер де Монбрен, дал королю свое благословение. Не посетив склеп святого, он вышел на улицу, сел на коня и все еще под балдахином, поехал к дому Гийома Жюльена, где должен был остановиться. Автор повествования подробно рассказывает о помещениях, отведенных для королевских духовника, врача и аптекаря, некоего Г. Буте из Буржа, которому он должен был уступить свою кровать. Что касается Дофина, то его разместили у аббата монастыря Святого Марциала. Каким-то образом незаменимый Танги дю Шатель добыл восьмимесячного леопарда, которого он подарил Дофину, но однажды ночью, зверь, выпрыгнув из окна, погиб удушенный веревкой, которая была у него на шее. Дофин был этим очень расстроен и приказал сделать из леопарда чучело. Монах не забыл упомянуть, что лошади королевской свиты потребляли слишком много овса. Утром 12 марта, перед отъездом короля, состоялось прилюдное обезглавливание одного попавшего в плен рыцаря, служившего англичанам и причинившего много зла.
Пребывание Карла VII в Лиможе было отмечено многочисленными актами благочестия, в частности, в аббатстве Святого Марциала с речью выступил лейтенант короля и городской консул Мартьяль Бермунде, который, вполне естественно, подробно остановился на оскудении Лиможа и опустошениях, которые мародеры причиняли окрестностям. Король выслушал это "охотно и благосклонно" и пообещал в скором времени навести порядок. После этого королю было предложено посмотреть на соревнования по стрельбе из арбалета (устроители должно быть отлично знали, что это было одним из его любимых занятий, как рассказывает Анри Боде [795] ). Все это было очень весело, но конце-концов наступило время, когда королевский Совет должен был приступить к делу: добыче денег. В итоге, это было собрано 3.000 экю с города и 20.000 с округа. Автор повествования утверждает, что Мартьяль Бермунде сообщил ему, что королевский визит обошелся городу в почти 7.000 экю в виде подарков и других расходов. Зато король даровал аббатству Святого Марциала некоторые привилегии, а аббат принес ему простой оммаж за все, что он имел от короны и получил соответствующую грамоту скрепленную большой печатью белого воска. Другими словами, ловкий аббат умудрился избежать тесного оммажа, что было бы более естественным, и король это признал. Автор перечисляет главных придворных, окружавших Карла VII, которых всех нужно было разместить в соответствии с из статусом: архиепископ Тулузы, семь епископов, включая епископа Парижа и Кастра, Жерар Маше, духовник короля; из великих сеньоров выделяются четыре имени: Карл, герцог Бурбонский и Овернский, в то время занимавший должность губернатора Гиени; Кар Анжуйский, брат королевы; маршал де Лафайет, остановившийся в доме Мартьяля Бермунде, другом которого долгое время он был; и, наконец, Орлеанский бастард, благородный рыцарь, которого король не без причины очень любил, ибо, тот был благоразумен и мог хорошо управлять делами. Тот же Бермунде передал рассказчику, переписанный на французском языке одним клириком, текст Романа о Фовеле (Roman de Fauvel) который рассказчик скопировал в конце своей рукописи, добавив, что упомянутый клирик также преподнес королю carmen (поэму) на латыни, но рассказчик, к своему большому сожалению, не смог получить ее копию [796] .
795
Chartier 1858, III, 128.
796
Chronique de Saint-Martial 1874, 202–213.
Согласно
существовавшей традиции, любой первый королевский въезд в город должен был включать следующие элементы: официальное подтверждение покорности или подчинения города и его органов власти, максимально теплый прием (радостные возгласы, костры на улицах, участие детей), вручение приветственных подарков, представление назидательных, поучительных и развлекательных зрелищ ("мистерий"), проявление набожности в различной форме (пение гимнов, преподнесение священных реликвий), красноречивое изложение главой городской общины неизбежных жалоб, на которые король должен был благосклонно ответить, раздача последним милостей и привилегий. Также необходимо было дать понять народу, что прибытие короля неизбежно принесет изобилие, поэтому, например, на улицах устанавливались фонтаны, из которых в изобилии лилось вино или гипокрас (сладкое вино, настоянное на корице и гвоздике). Так было в Париже в 1437 году [797] . Но все это имело оборотную сторону, поскольку было дорого как для отдельных людей, так и для городской общины. Тем не менее, явление короля народу приводило к установлению эмоциональной связи между монархом и его подданными.797
Samaran 1978, 348.
Последующие королевские визиты также становились поводом для выдвижения требований со стороны городов. Карл VII впервые въехал в Лион в качестве короля в 1434 году, поэтому прием был умеренно праздничным, из-за нехватки средств. Въезд повторился в 1436 году и октябре 1456 года. За несколько дней до прибытия короля консулы собрались и решили представить ему через своего представителя несколько жалоб или просьб. Две из них касались "слабого и плохого правосудия, которое вершится в этом городе" (стоит вспоминать о насилии, которое далеко не всегда пресекалось) и того факта, что церковники постоянно приобретают земли, за которые отказываются что-либо платить [798] .
798
Caillet 1909, 529.
Ассамблеи Генеральных Штатов
В более институциональном смысле, ассамблеи трех сословий, духовенства, дворянства и простого народа (фактически только представителей "добрых городов"), позволяли подданным, при определенных условиях, обращаться к королю, а последнему, реагировать на их просьбы.
Здесь уместно сделать одно замечание: более чем столетняя история существования английского Парламента являлась гораздо более внушительным образцом представительского собрания. В его основе лежит идея, ярко выраженная в трактате О похвалах законам Англии (De laudibus legis Anglie) Джона Фортескью (ок. 1394–1479), занимавшего в правление Генриха VI пост Лорда главного судьи Англии и Уэльса, о том, что почти с самого начала существования (так гласит легенда) королевство Англия имело смешанное управление, сочетающее королевскую власть, издававшую законы, и политическую или общественную власть, когда народ управляется законами, на введение которых он сам дал согласие. Следовательно, эти законы не могут быть изменены в одностороннем порядке, король не может ни нарушить, ни ввести новый закон без согласия народа, в лице его представителей, чей статус якобы сопоставим со статусом римских сенаторов. Собранием же этих представителями является Парламент (место, где люди высказывают свое мнение, обсуждают и принимают решения), регулярно созываемый королем, почти всегда в Вестминстере [799] , и состоящий из двух палаты: Палаты лордов (24 епископа королевства, включая Уэльс, несколько аббатов, несколько десятков светских лордов — короче, высшая светская и церковная аристократия) и Палаты общин, состоящей из депутатов, избранных городами, по два от каждого города (четыре от Лондона), и представителей рыцарского сословия, составлявших четверть от общего числа депутатов. То есть около 300 человек. В частности, все вопросы, связанные с налогообложением, выносились на рассмотрение Палаты общин. Именно спикер, или председатель, Палаты общин подобно народному трибуну, должен был выражать ее мнение как политического органа, независимого от Палаты лордов. И эти мнения, выраженные в биллях (законопроектах), приводили к принятию всевозможных решений. Это не значит, что спикер обязательно был противником королевской власти и лордов, но от был от них независим. Что касается Палаты лордов, то она, в частности, разбирала дела о государственной измене и являлась судом для представителей высшей аристократии, в том числе и для самих членов палаты. Сессия Парламента могла закончиться предоставлением правительству права введения налога или субсидии, сбор которых затем контролировался представителями общин. В конце сессии король или его представитель распускал Парламент и благодарил депутатов за финансовую поддержку. Парламент также претендовал на право голоса в королевском Совете. Можно было бы осмелиться говорить о представительной демократии, но только если учитывать, что лорды и депутаты общин, все вместе, представляли интересы не более 10% населения Англии [800] .
799
Во времена царствования Генриха VI другими местами сессий Парламента были Винчестер, Бери-Сент-Эдмундс, Лестер, Ковентри и Рединг.
800
Genet 2003.
Можно было бы представить себе появление во Франции аналогичного института, вдохновленного той же политической философией (Святой Фома Аквинский, Эгидий Римский), тем более что военные неудачи королей из династии Валуа поставили их в опасное положение. Созывам представительских собраний способствовало целое течение политической мысли. С другой стороны, опираясь на традицию, восходящую по крайней мере к великому кризису 1355–1360 годов, Карл VII не считал, что Генеральные Штаты, как результат гипотетического консенсуса, могут укрепить его власть [801] ; напротив, их ассамблея могла стать лишь источником осложнений и споров. Идеалом являлась возможность вообще обойтись без Штатов, но как это сделать, если они являлись обычным средством для получения денег?
801
Должно быть, именно такой была позиция Филиппа де Коммина, учитывая результаты ассамблеи Генеральных Штатов в Туре в 1484 году (Commynes, 2007, 408).
Дело в том, что с 1418 по 1440 год и даже позже, до 1450 года, Карлу VII волей-неволей приходилось созывать множество Штатов, на которых иногда он лично председательствовал, но чаще делегировал это своему представителю. Фактически же, лишь однажды, в критический момент своего царствования, в июле 1428 года, он решил созвать в Туре "представителей всех сословий, как Лангедойль, так Лангедока и Дофине", чтобы обсудить главные дела "на благо королевства" [802] . На самом деле ассамблея состоялась в Шиноне в сентябре, как раз когда граф Солсбери начал осаду Орлеана. Штаты Лангедойля предоставили 300.000 турских ливров, Штаты Лангедока — 200.000. Обе ассамблеи воспользовались предоставившейся возможностью устно выразить свои "мольбы и просьбы". Впоследствии они были записаны. В отличие от жалоб Штатов Лангедойля, жалобы Штатов Лангедока сохранились до наших дней, вместе с ответами короля, датированными 11 ноября Шиноном. Они состоят примерно из тридцати статей, две из которых носят общий характер: король должен привлечь к себе "всех принцев своей крови и рода" и стремиться всеми "добрыми средствами" заключить мир с герцогом Бургундским. Другими словами, короля побуждали к прекращению раздоров и тому, что мы бы назвали "национальным единством". Особая просьба (общая с Лангедойлем), касалась коннетабля Франции, которого предлагалось держать "в доброй любви и послушании". Это был очень деликатный вопрос, поскольку все прекрасно знали о конфликте между Артуром де Ришмоном и Жоржем де Ла Тремуем, который в то время был главным советником короля. Другие статьи жалоб, специфические для Лангедока, показывают явное желание решать дела провинции на месте и с наименьшими затратами. Они касались свободы экспорта товаров, выбора честных служителей правосудия, методов сбора налогов, учреждения отдельного Парламента Лангедока и некоторых незначительных рекомендаций, касающихся чеканки монет. На каждую из этих статей король дал очень осторожный, краткий и весьма уклончивый ответ.
802
Du Fresne 1884, 243–244.