Карта жизни
Шрифт:
Внезапно, прямо в тот самый момент, когда сталь мягко коснулась его светлой и нежной кожи, Джонас ощутил это.
Огромная лавина затопила всю его суть: сознание и душу. Цветные огоньки вырвались наружу. Красавчик с удивлением воззрился на красный, зеленый и желтый свет. Они заиграли в танце, подобно друзьям, которые встретились после долгой разлуки.
Сила пробудилась внезапно и медленно, резко и плавно, больно и совершенно легко, нежно, словно перышко. Подобные противоречивые чувства сбивали с ног и оглушали. Почему-то стало ужасно грустно и захотелось плакать.
Джонас не видел,
Потому что она родная и такая своя.
Джонас выдохнул и открыл глаза.
Разбойники исчезли. Напротив него стоял ошарашенный мальчишка. Держался Лука от него на достаточном расстоянии, чтобы в случае опасности юркнуть в кусты или чащу.
– Что случилось? – спросил он, медленно приходя в себя.
Он попытался встать, но собственное тело не слушалось. Руки, ноги, голова и прочие части тела. Все казалось ватным и чужим.
Только сейчас Джонас заметил, что их окружал яркий голубоватый свет. Неестественно яркий. Потому что подобные, голубовато-фиолетовые свечения являлись лишь результатом магии высшего конца.
***
– Ты вообще ничего не помнишь? – не унимался Лука. – Вообще ничегошеньки?
Джонас в очередной раз покачал головой. Он постарался устроиться поудобнее и закинул ногу на ногу. Эта поза была бы чрезвычайно удобной, окажись он дома, в окружении множества мягкой и удобной мебели. Но сейчас пришлось сменить положение. Природа, увы, умела ограничивать и прививать аскетический образ жизни.
– Да, перестань! Ты должен хоть что-то помнить!
Что он мог ответить? Очередное «Нет, ничего я не помню, говорю же»? Или ткнуть надоедливого, чересчур эмоционального мальчишку палкой, чтобы, наконец, оставил в покое?
Когда Джонас очнулся, мальчишка опасливо оглядел его, затем больно ткнул в бок откуда-то взявшейся у него толстой палкой. Разумеется, он возмущенно заорал на обнаглевшего мальца, на что получил сбивчивые и пугливые извинения. По словам Луки, только что Джонас совершил нечто невероятное и запрещенное.
Волшебное, Тартар бы побрал весь Подземный мир!
Разбойники, увидев магию в первозданном ее виде, развернулись и убежали. Хотя, если верить мальчишке, ничего страшного не происходило. Всего-то три огонька вырвались из Джонаса, некоторое время перелетали, сливаясь друг с другом, а затем образовали правильный треугольник и превратились в яркую желтую сферу…
– …совсем как солнце! – продолжал Лука. – Я вот никогда не видел магию, но читал, что некоторые волшебники в силах взывать к солнцу и отрывать от него маленький кусочек! Конечно, они его возвращают обратно, но раскаленное светило! Владыка, это же настоящая магия… – мальчик нахмурился. – Но потом оно начало менять свет и стало вот таким, – он развел руками, указав на бледное голубоватое свечение.
Джонас посмотрел на него.
– И что? Ты теперь меня боишься?
Лука отрицательно помотал головой.
– Нет, конечно! Просто… – он запнулся и почесал затылок. – Получается, ты
меня обманул. Все это время владел магией и слова не сказал. А сколько всего было… леший, болото… и ни разу не воспользовался магией. Для волшебника это странно. Я читал, что это в вашей природе. Внезапный случай, страх, злость, прочие эмоции…Джонас раздраженно закатил глаза.
– Слушай, ты думаешь я бы тонул в болоте и не воспользовался магией? Стал бы надеяться на помощь такого неряшки, как ты? Действительно? – он выгнул бровь правильной дугой, потому что всегда так делал, когда чужая глупость начинала его слишком сильно раздражать.
– Я не знаю… – растерянно произнес мальчишка. – Вряд ли.
– Давай спать, – сказал Джонас.
В конце концов, сейчас обо всем этом думать совершенно не хотелось.
***
Джонасу снился отец.
Он грустно улыбался и держал его за руку. К сожалению, недостаточно крепко, чтобы удержать.
У отца были вьющиеся каштановые волосы, родинка на правой щеке и смешные очки в роговой оправе. Он любил много работать. Поэтому сын решил не беспокоить его попусту. Дверь с тихим скрипом закрылась.
Джонасу снилась мать.
Она стояла напротив зеркала и примеряла длинное кремовое платье с замысловатыми древнеримскими узорами на подоле. Она поворачивалась так и эдак. В конце концов, поинтересовалась:
– Джонас, скажи, светлый цвет меня не полнит?
Он понимал, что все это – больная иллюзия, то, что сдирают корками с незаживших ран. Но все равно ответил:
– Ты прекрасна в нем, мам. Оно тебя стройнит.
Ее смех звоном разнесся по сну Джонаса. Рыжие распущенные волосы густой копной взметнулись вверх.
– Я опаздываю на прием, дорогой, – она наклонилась и подарила ему легкий поцелуй в щечку.
Джонас хотел крикнуть вслед, чтобы она никуда не уходила, побыла с ним еще чуть-чуть, но не смог. Из горла вырвался лишь хрип.
Прежде чем покинуть комнату, мать внезапно развернулась, пересекла ее и остановилась. Джонасу показалось, что она все понимает. Во взгляде читалось нечто грустное, фатальное.
– Прости, – произнесла одними губами. – Прости меня, мой милый, бедный мальчик…
Горячие слезы лились бесконечным ручьем. Джонас громко закричал. Из его мелко подрагивающего тела яркими неровными вспышками вырвалась магия.
***
Очнулся он оттого, что кто-то с силой его тряс.
– Приди в себя! – далекий голос прорывался сквозь пелену отчаяния и боли. – Джонас!
Он стряхнул с себя остатки сна и принялся озираться вокруг. Лука протянул ему украденную в трактире фляжку с водой.
– Сколько времени я проспал? – спросил он лениво, выхватывая бутылку из тонких мальчишеских пальцев.
Лука поднялся, подошел к пеньку и легко запрыгнул на него.
– Спал до рассвета. Кричал и… – тот запнулся, не решившись продолжить.
– Снова магия? – спросил Джонас бесцветным голосом, так, словно они говорили о погоде.
Что поделать, если все вокруг: друзья, учителя все время повторяли, что волшебство – зло, опасность и никогда не используется во благо. Магия должна контролироваться людьми. А теперь Джонас понимал, что волшебство представляет собой не какой-то абстрактный, отвлеченный предмет, а вполне себе ощутимый и материальный. Магии не существует без носителя. Волшебника.