Картограф

Помирать, так с музыкой! Филя глотнул остывшего чая, и тоска, сжавшая сердце, отступила. Не все еще потеряно. Завтра он одолеет судьбу, прижмет ее к ногтю! Держитесь, демоны Ада, когда я к вам сойду, вам мало не покажется!

– Вот так, щечки зарумянились, - ворковала чухонка.
– А то побледнел, смотреть тошно. Налить еще?

– Нет, довольно!

– Как скажешь, милый.

Они сидели и смотрели друг на друга, как дальняя родня на свадьбе. Главное сказано, а об остальном и речь вести не стоит. Филя хотел было уйти, но его что-то держало.

– Вы знакомы с Чернокнижником?
– неожиданно для себя спросил он.

– Знакома, - неохотно откликнулась чухонка.
– А что, он тебе нужен? Вот уж не советую, неприятный тип. Необразованный, грубый мужлан. Ты знаешь, что он у себя в селе всех кур перерезал? Сорные, говорит, птицы! Изверг!!

– Он дал мне книгу, чтобы я рисовал карты.

– Он дал тебе книгу, чтобы ты побыстрее себя погубил. Тоже мне, нашел благотворителя! Когда этот гад по доброй воле хорошие дела делал? Только и знает, что книги вымарывает. Такая библиотека была! Все, все перечернил. Ни строчки не осталось.

– Он тоже проводник?

– Нет, хранитель.

– Кто это?

– Вроде картограф, а вопросы странные задаешь. Ты на картах никаких зверей не рисовал?

– Было, - смущенно сказал Филя, припоминая крота.
– Так это для красоты.

– Не для красоты. Они стерегут место, чужим не дают войти, а своим - сбежать. Запирают двери.

– И этого Чернокнижника тоже какой-то картограф нарисовал?

Чухонка пожала плечами.

– Видно, да. И кого только угораздило? Лучше бы елочку или жука, пользы было бы больше.

– А зачем он книги портит?

– Книга - это дверь.

Филя ничего не понял, но расспрашивать не стал, уж больно у чухонки был строгий вид. Так на него смотрела мать, когда он не мог справиться с заданием по арифметике. «Неужели не понятно? Переносишь за скобку и умножаешь. Ну?» Филя старался, переносил, менял местами, и все равно получалась какая-то ахинея. Мать злилась и лишала его конфет.

Задумавшись, Филя возил ладонью по столу. Чухонка внимательно следила за каждым его движением.

– А вот руки ты зря не моешь!
– сказала она.
– Карты грязи не терпят, портятся.

«Я стал совсем как Витя. Надо хоть кровь из-под ногтей убрать. А впрочем, кто она такая, чтобы меня отчитывать? Грязь ей, видите ли, не нравится. Нежности какие!»

– Мне не до помывов, - нахмурился Филя.
– Я уже две карты нарисовал, и ничего, стерпели.

– Ты что, пальцами их рисовал?
– поразилась чухонка.

– Чем же еще?

– Кисточкой!

Филя вспомнил Витин рассказ о поездке на кладбище и задумался. И правда, кисточкой рисовать было бы сподручней. У него в Гнильцах лежали целые наборы: и тонкие беличьи, и потолще, и клеевые - всякие. Пропали вместе с чемоданом, он о них и не вспоминал.

– Но кисточка же от крови склеится! Не успею ничего изобразить.

– Особая нужна, - наставительно сказала чухонка.
– Кисточка от отца к сыну переходит.

– А если отец не картограф? А если сына нет?

– Тогда картограф перед смертью ее глотает, и дело с концом.

«А потом мародеры вытаскивают ее из трупа, - подумал Филя.
– По могилам я не пойду шарить. Ни за что на свете!»

– Где же мне взять кисточку?

– Сам сделай!
– предложила чухонка.
– Только не любой волос подойдет. Нужен с заговоренного зверя.

– С какого?

– Встретишь - поймешь. Рви прямо с темени. А ручку лучше вырезать из осины.

– Что мне даст эта кисточка? Я и пальцами неплохо справляюсь.

– Халтурщик ты, - сказала чухонка.
– Дикари и те пальцами не рисуют - скорлупками, листиками стараются. Не каменный же век на дворе! Без кисти много не нарисуешь. Посадишь кляксу, все насмарку!

– И так сойдет, - отмахнулся Филя.

Часы мелодично звякнули, отсчитав один удар.

– Заболтался я с вами. Мне завтра в дорогу.

– Не завтра, а сегодня. Ступай, воробушек! Заходи в гости, как будет минутка. И друга своего приводи, только пусть он не матерится. Не люблю грубых мальчиков.

Филя кивнул ей на прощанье и направился к выходу. Случайно его взгляд упал на небольшую картину, висевшую на стене. Это была миниатюра, выполненная в технике древних парсун. Сквозь темную дымку пробивалась желтовато-коричневая фигура Сирина. Или Алконоста - Филя всегда их путал. Художник сосредоточился на лице и груди, а перья прорисовать поленился, просто навел пестроту случайными мазками. Сирин уверенно стоял на толстых ногах, игриво поворотив хорошенькую головку. Грудь была оголена, но выглядела прилично - убористо и непошло. Только вот в глазах у бестии таилось такое лукавство, что Филя с радостью повернул бы миниатюру лицом к стене. Этот Сирин введет во грех в мгновение ока, дернуться не успеешь.

– Чей портрет?
– спросил Филя. Недавно стало модным изображать людей в костюмах под старину. Что-то вроде заочного маскарада.

Чухонка хитро улыбнулась и отвела глаза.

– Так... одной знакомой. Двоюродной тети.

Тети? Что ж, ладно. Смутное ощущение узнавания не оставляло Филю, но он так вымотался, что предпочел отогнать эту мысль подальше. Он повернулся к чухонке. Та стояла посреди комнаты, скрестив руки.

– Спасибо вам за все и... Почему ж я вас раньше не встретил?

– Потому что я ждущая у поворота, - сказал она.

Уставший от загадок, Филя вздохнул и вышел вон.

Момон

Он вернулся домой и сразу лег, а встать пришлось с третьими петухами. Филя с трудом продрал глаза, в голове гудело. Умылся ледяной водой - и сознание чуть прояснилось. Соберись, сказал он себе, не время для слабости. Что такое единственный недосып перед лицом вечного сна?

Филя помог Вите вползти в кольчугу, чтобы та не бренчала. Оружия решили много не брать, а вот едой запаслись - завернули в кулек остатки ужина. Лягушка сама прыгнула Вите в карман и заворочалась там, устраиваясь поудобнее. Филя посадил крабика в стеклянный саркофаг.

– На кой хрен он тебе там?
– спросил Витя.
– Раздавим еще.

– А если она без нас тут в человека превратится? Пока доеду, с ней всякое может случиться. Нет, только с собой.

Витя махнул рукой - мол, делай, что хочешь. Сходил на цыпочках в чулан и вынес оттуда ватник.

– Держи, а то околеешь по дороге.

«Все-таки хороший человек Витя, - подумал Филя.
– Хоть и непутевый».

Ехать пришлось долго. Унылый предрассветный пейзаж навевал тоску: поля, застеленные снегом, тянулись до горизонта. Изредка их перерезала лесополоса. У дороги копилась серая грязь, оголенные комья смерзшейся земли подпирали верстовые столбики.