Катхак

За ужином я убедился, что Лакхнау оказался верен себе. Мы брали невообразимо вкусную еду с фарфоровых тарелок пальцами, сидели вокруг низкого столика поджав ноги и передавали друг другу бутылку с «Кока-колой».

– Что такое - катхак?
– спросил я.

– Это танец, - пояснила Лена.
– Он появился в Лакхнау в XVII веке, во время правления Великих Моголов.

Лена болтала с Джамшидом, а я очень хотел и не решался обратиться через нее к Рекхе. Она лукаво улыбалась, замечая мое внимание, но потом ускользнула из комнаты - ее позвала мать. Скучая без девушки, я стал рассматривать фотографии на стене, и заметил среди них миниатюру. На ней изображалась свадьба на индийский манер, хотя одежды на женихе были мусульманские - галабея и тюрбан. Жених был стар, со спокойным и умным лицом, а невеста, наоборот, очень юная, почти девочка. Она показалась мне похожей на Рекху. Художник не забыл даже синие глаза. Самое интересное, что под миниатюрой в персидском стиле была надпись на санскрите.

– Спроси, кто нарисовал Рекху, и что там написано, - попросил я сестру.

Лену тоже заинтересовала миниатюра, и она указала на нее хозяину дома.

– Это не Рекха, - засмеялся Джамшид.
– Это Гури, наша родоначальница. Именно она придумала танец, которым вы любовались сегодня. Художник изобразил ее свадьбу. Это было, примерно, в 1705 году. Надпись внизу гласит «Катха кахе со катхак», то есть: «Тот, кто рассказывает историю».

– А старик, за которого выдают Гури?..
– спросила Лена.
– Она так молода, но не выглядит несчастной.

– Это шейх Хафиз[4] Камлалл Джаханабади, - с гордостью объяснил Джамшид.
– Он был советником при дворе Великого Могола Аламгира.[5] Того самого, кто поклялся уничтожить культуру индусов - наши танцы, песни, поэмы, храмы. Хафиз Джаханабади был мусульманином из почтенной семьи, а Гури - незаконнорожденной таваиф...[6]

Лене пришлось переспросить значение непонятных слов, и хозяин, хитро улыбнувшись, шепнул что-то старшему сыну. Тот вышел и вернулся с простой школьной тетрадкой, листы которой были заполнены крохотными, но четкими английскими буквами.

– Это записал еще один мой сын, - сказал Джамшид, - он не хочет быть артистом, и я отправил его в Дели. Он поступил в университет, чтобы стать адвокатом. Может, он и прав. Молодежь сейчас редко идет по стопам родителей. В прошлом году Раджив нашел записи шейха Джаханабади, и перевел с санскрита на английский нашу семейную историю. Я научился английскому, чтобы общаться с туристами, но писать и читать не умею. Возьмите, переведете на русский. Мне будет приятно.

Лена попыталась возразить, что перевод семейной истории - это драгоценность, и мы не можем забрать ее. Но Джамшид пояснил, что у него сохранился оригинал, а тетрадь, которую он предлагал нам - копия, поэтому мы со спокойным сердцем можем принять подарок.

Когда нас провожали, я снова увидел Рекху. Она танцевала на каменных плитах внутреннего двора под аккомпанемент пения матери. Желтые звезды смотрели на нее и перемигивались, как заговорщики, а слива осыпала лепестками. И девушка вновь показалась мне богиней, небожительницей.

Лена крепко сжала мою ладонь, и потянула за собой.

– Приходите завтра!
– приглашал нас Джамшид.
– Рекха будет танцевать для вас!

Потом было еще несколько ярких, удивительных дней в древнем городе. А ночью я неизменно бывал у дома со старыми сливовыми деревьями и смотрел танцы под звон бубенцов. И только вернувшись из путешествия я раскрыл тетрадь, чтобы узнать удивительную историю шейха Джаханабади и таваиф Гури...

1

История, рассказанная шейхом Джаханабади

Так получилось милостью Аллаха, что я был первым, кто увидел ее. Был месяц азар, и была ночь. Я засиделся, просматривая «Книгу исцелений» Абу Синны, и не сразу услышал стук в дверь. Кормилица Хадиджа, которая после смерти моей дражайшей Басиме заменила хозяйку, проснулась и пошла открывать.

Предоставив Хадидже разбираться с нежданными гостями, я перевернул страницу, пробегая пальцем строчку справа налево. Это была моя любимая книга, я часто перечитывал ее, хотя и знал едва не наизусть.

Ворчанье Хадиджи становилось громче, и вскоре она уже кричала, призывая на чьи-то головы проклятья всех джиннов.

– Что там, Хадиджа-джан?
– спросил я, но кормилица захлопнула двери и задвинула для верности засов.

– Попрошайки с улицы, - возмущено заявила она, застыв на пороге в белой неподпоясанной галабее и со светильником в руке.

– Дай им все, что найдешь на кухне, и пусть уходят с миром, - сказал я, возвращаясь к мудрости Абу Синны.

– Сама разберусь, кому и что давать из этого дома, - буркнула Хадиджа, глядя на меня с неодобрением.
– Почему вы не спите? В вашем возрасте...

– Хафиз Камлалл!
– раздался вдруг женский голос с улицы.
– Открой!

Моя кормилица оказалась у окна быстрее, чем я успел моргнуть.

– Пошла вон, бесстыдница!
– крикнула она и в сердцах плюнула за подоконник.

– Кто это?
– спросил я.

– Попрошайки, - с мрачным упрямством ответила Хадиджа.
– Они не стоят вашего внимания.

– Хафиз! Ради Аллаха!
– снова позвали с улицы.

– Кто там? Кому не спится в столь поздний час?

Почему-то в сердце моем этот горький голос поселил тревогу. Я отложил книгу, поднялся с ковра и пошел открывать сам, хотя Хадиджа пыталась помешать.

Передо мной стояла женщина, закутанная в покрывало. Под локоть ее поддерживала девочка, яркий наряд которой сразу указал мне, к какому сословию принадлежат мои полночные гости.

– Не прогоняйте, хафиз!
– торопливо сказала женщина, открывая лицо. Ее я тоже узнал сразу. Не было в Лакшманпуре человека, который не узнал бы ее. Это была Мохана - хозяйка Дома Счастья. Самого богатого и изысканного притона куртизанок, развратных музыкантш и певиц, танцовщиц, и чтецов, осмеливающихся назвать себя поэтами.

– Постыдилась бы появляться у этого порога, - сказал я, не торопясь, однако, закрыть двери. Что-то - вероятно, воля Аллаха - удержало меня. А впрочем, я никогда не отличался торопливостью.

– Простите, хафиз!
– Мохана низко поклонилась, и это было не похоже на нее. Обычно она вела себя высокомерно, ибо пользовалась покровительством самого наваба.[7] - Моя дочь умирает, я прошу вас помочь.

– На все воля небес, - ответил я, - пусть наваб позовет своих лекарей. Иди, женщина.

– Хафиз!
– сводница вдруг упала на колени и схватила меня за край халата.
– Моя дочь рожает, но повитуха сказала, что ребенок не выйдет из ее тела. Спасите мою дочь и мою внучку! Я слышала, вы спасли невестку наваба, когда случилась та же беда. Заклинаю вас кровью вашей покойной супруги! Помогите!

Она все-таки не сделала непоправимого - не произнесла своим грязным языком честного имени Басиме. Тем не менее, Мохана[8] полностью оправдала свое имя. Вскоре я шел по извилистым улицам, чувствуя себя героем сказки Шахерезады, прижимал к груди ящичек с инструментами, и старался не отстать от хозяйки продажных женщин. Вопреки моим опасениям, она повела меня не в Дом Счастья, а в один из домов знатного квартала. Нас встретили слуги и рабы, следом вышел хозяин. И его я узнал. Раджпутский наваб, уважаемый человек. Ему было неловко, и он прятал глаза, но все же пробормотал приветствие.