Катхак

Если она ждала ответа, то не дождалась его. Я молчал, уронив калам на колени. Чернила пачкали мою одежду.

– Она так талантлива, - продолжала Мохана.
– Я не сразу разглядела ее, это моя вина. Гури слаба телесно, как и моя бедная дочь, но дух ее тверже алмаза! Чтобы выступать на муджаратах, она придумала новый танец. «Катха кахе со катхак!» - тот, кто рассказывает историю! И это было великолепно! Она создала новое направление в нашем искусстве! А ее газели? Никогда не слышала ничего подобного! Кажется, само сердце поет их! Мне не хочется жить, хафиз, едва я представлю, что завтра ее свяжут, как барашка, и принесут в жертву жестокости нашего правителя... Наверное, я прошу слишком много, но вы в ответе за ее жизнь! Вы спасли ее при рождении, вы дали ей имя, вы смутили ее сердце!.. Прошу, сходите во дворец. Наваб сообщил, что Великий Могол тайно приехал в наш город, чтобы присутствовать при казнях. Вы можете уговорить падишаха смягчиться! Сделайте это, молю вас! Заклинаю кровью вашей покойной жены!.. Святой кровью Басиме!..

– Оставь этот дом, - сказал я. Сказал тихо, и Мохана не расслышала. Мне пришлось повторить. Сводница вздрогнула, как от удара, потом поникла, и, тяжело поднявшись, вышла. На улице еще какое-то время раздавались ее шаркающие шаги.

4

Было около полуночи. Я достал праздничный шервани[23] из белого шелка, оделся и зажег фитилек в переносном светильнике.

– Куда это вы направились?
– послышался голос Хадиджы.
– Что это вы задумали?!

Я захлопнул дверь прежде, чем она успела добежать до порога, и поднял светильник повыше, освещая себе путь.

Дворцовая стража проводила меня удивленными взглядами, когда я сказал, что хочу поговорить с падишахом. Великий Могол еще не спал. Ему доложили обо мне, и он разрешил войти.

Он встретил меня благосклонно и предложил сесть. Расспросил о здоровье, поинтересовался моим мнением об умении нового казначея. Потом спросил причину, по которой я побеспокоил его.

– Я хочу жениться, падишах, - сказал я.

Удивлению Аламгира не было предела. Он засмеялся, и это был хороший знак.

– Ты позабавил меня, хафиз, - сказал он.
– Ради этого ты преодолел в столь поздний час половину города и нарушил мой отдых? Но я доволен, что ты решил забыть свое горе. Мой отец потерял разум, когда умерла его любимая жена. Он перестал интересоваться жизнью, и потерял все - власть, богатство, и умер в тюрьме. Нашему государству нужны верные и достойные люди. Я буду молить Аллаха, чтобы ты успел оставить наследников.

Он пытливо посмотрел мне в лицо:

– Кто она? Ты пришел ко мне, значит, опасаешься, что родные не дадут разрешения на брак. Говори, я помогу. Назови ее имя, и женщина станет твоей.

Я вздохнул и сказал:

– Хочу взять одну из таваиф, которые заперты в подвале дворца. Из тех, кого поведут завтра на казнь.

Аламгир перестал улыбаться и отставил в сторону пиалу. Некоторое время он молчал, то сжимая, то поглаживая кисточку подушки, лежавшей под его локтем.

– Значит, и мудрость пала в прах перед пустой красотой...
– сказал он.
– Я думал, тебе уже ничто не страшно в этом мире.

– На все воля Аллаха, - ответил я.

– Как ты можешь просить таваиф? Разве мало достойных девушек? Я найду тебе хорошую жену, которая будет жить по законам ислама.

– Век живи, повелитель, но мне нужна только она.

– Шайтан не дремлет, - произнес Аламгир, и я понял, что навсегда теряю его расположение.
– Я приказал бы казнить тебя, хафиз, чтобы тем самым спасти от харама, но не сделаю этого. Твои прежние заслуги связывают меня. Хорошо. Иди и забирай ее. Но помни, что теперь ты лишен всех милостей и больше ни о чем не смеешь меня просить.

Я поклонился падишаху, поблагодарил и ушел. Когда за мной закрывали двери, Аламгир громко, так чтобы я услышал, велел нукерам[24] никогда больше не впускать меня во дворец.

В подвал, где держали таваиф, меня пропустили без препятствий. Подняв светильник повыше, я увидел обреченных. Их было много - около сотни. В ночь перед казнью им не дали ни еды, ни питья - Аламгир считал, что не стоит тратиться на тех, кого завтра не будет в живых. Ожидая рассвета, женщины расстелили на полу юбки - и сидели, и полулежали на них. Некоторые плакали, некоторые молились, но все - как одна - вздрогнули, когда скрипнула подвальная дверь, и повернулись к выходу. Глаза их - жадные, печальные, заплаканные, злые, сияли в полумраке, как звезды над Лакшманпуром. Я положил ладонь на деревянную решетку, разделявшую меня и пленниц, и позвал Гури по имени. Почему-то я боялся, что не узнаю ее. Таваиф взволнованно зашептались, а я нашел, наконец, свою танцовщицу. Она медленно поднялась мне навстречу.

Никогда еще мы не находились столь близко друг от друга. Я просунул руку сквозь прутья и впервые прикоснулся к ней. Погладил ее волосы, не убранные в косу.

– Почему ты солгала мне? Почему сказала, что вышла замуж?
– спросил я.

Гури устало улыбнулась и не ответила на вопрос. Она сказала:

– Доброй ночи, хафиз.

– Аллах подарил нам добрую ночь, - сказал я, стараясь держаться спокойно, но это плохо получалось.
– Я пришел за тобой, потому что хочу жениться на тебе. Аламгир дал свое согласие.

Губы ее приоткрылись, а между бровями пролегла морщинка:

– Вы хотите меня в жены?

– Да, - ответил я.

Один из нукеров отомкнул замок, кивком предлагая Гури выйти. Она двигалась словно во сне, и я, не утерпев, шагнул за решетку, взял ее за плечо, и потянул наружу.

Она вдруг заплакала. Тихо, лишь слезы катились и катились по щекам. Я чувствовал это, потому что она прижалась лицом к моей руке.

– Благодарю вас, хафиз, - ответила она, наконец.
– Аллах видит, я мечтала об этих словах едва ли не со дня нашей встречи. Как вы узнали, что я здесь?..

– Мохана приходила и умоляла спасти тебя. Ты знаешь свою бабку - кто может отказать ей? Пойдем, нам надо успеть до рассвета.

Но Гури медлила. Она повела плечом, освобождаясь от меня, и замерла. Бледность все больше и больше заливала ее лицо. Пожалуй, она никогда не была так красива. Потом она опустилась передо мной на колени и поцеловала край одежд:

– Благословите свою рабыню, хафиз. Благодаря вам, я умру счастливой.

– Ты не умрешь, - возразил я.
– Великий Могол отпускает тебя.

– А их?..
– она приподнялась и указала в сторону решетки, из-за которой на нас смотрели блестящие глаза. Мне вновь припомнилась черная ночь месяца азар.
– Их он тоже помилует?..

– Нет, - сказал я через силу.
– Тебя одну.

Гури покачала головой:

– Я не могу, хафиз. Простите меня. Как я оставлю подруг? Будет ли это справедливым? Помните ваши слова, однажды там, в саду?.. Вы сказали, чтобы жить по закону Аллаха, слова и дела должны исходить из сердца. Все остальное - харам. Пойти с вами, спастись - это харам. Хотя мне и хочется этого больше всего на свете, мое сердце подсказывает, что я должна остаться здесь.