Каторжник

Через полминуты все было кончено. Местные работяги, получив по соплям и поняв, что легкой победы не будет, начали подниматься, утирая кровавые сопли и злобно на нас зыркая.

— Молодец, Сафар! — выдохнул я, хлопая башкира по плечу.

Тот лишь молча кивнул, поправляя съехавшую шапку.

— Ловко ты его! Откуда такой прыткий?

Он только открыл рот, чтобы ответить, как раздался грозный рев:

— ЭТО ЧТО ЗДЕСЬ ТАКОЕ?!

На пороге цеха стоял мастер — низенький, коренастый мужик с вечно недовольным лицом. Сейчас оно было багровым от злости. Он обвел взглядом побоище: нас, растрепанных и злых, следы борьбы на полу и сменщиков…

— Я спрашиваю, что здесь случилось?! — повторил он, надвигаясь на нас.

Глава 11

Глава 11

Я только открыл рот, чтобы ответить, как сразу же вперед выступил тот самый рыжебородый детина из местных, опережая меня:

— Мастер! Они первые начали! — заголосил он, тыча пальцем в нашу сторону. — Арестанты проклятые! Мы им слова не сказали, просто мимо шли, а они, как собаки цепные, накинулись! Этот вот, — палец уставился на меня, — главный их, он и скомандовал! Науськал на нас!

Его дружки тут же поддакнули, наперебой жалуясь на арестантский беспредел и требуя защиты для «честных тружеников».

— Врешь, боров! — рявкнул я, перекрывая гвалт и чувствуя, как бешенство снова готово накрыть меня.

— Эти сволочи сами полезли! С нас по пять копеек затребовали за то, что дышать тут рядом смеем!

Мастер слушал то нас, то их, и его лицо мрачнело с каждой секундой.

Чья версия ему ближе — своих работяг или «арестантской швали»? Вопрос риторический.

— ЗАТКНУЛИСЬ ВСЕ! — гаркнул он так, что даже печь, казалось, притихла. — Мне плевать, кто там первый кулаками замахал! Мне работа нужна! С меня шкуру спустят! Дело стоит из-за ваших собачьих драк!

Он ткнул пальцем в сторону местных:

— Вы — пошли отсюда! Ваша смена кончилась! Еще раз увижу здесь в нерабочее время, отправлю в углежоги!

Затем он впился в меня и моих новичков взглядом:

— А вы! Чтобы через пять минут все было убрано и работа кипела! Еще одна жалоба, еще одна драка — выпорю всех показательно, а с тебя, Подкидыш, три шкуры спущу! И за простой вычту со всех вас до копейки! Ясно?!

С этими словами он круто развернулся и ушел в каморку, оставив нас разбираться с последствиями. Местные, злобно шипя, удалились.

— Слыхали? — буркнул я своим подопечным, подбирая брошенную кочергу. — Теперь у нас тут не только работа адова, но и «добрые» соседи. Работаем молча, смотрим в оба. А ты, Сафар… молодец!

Работа возобновилась. Жар от печи снова начал обжигать лицо, тяжелая кочерга наливалась свинцом в руках. Но теперь к физической усталости добавилось неприятное ожидание — чем ответят местные и как скоро мастер снова найдет повод для гнева.

Вопреки моим ожиданиям, следующие дни прошли на удивление спокойно. Видимо, нагоняй от мастера и наша неожиданная прыть во время драки подействовали на местных работяг отрезвляюще. Они держались поодаль, бросали косые, неприязненные взгляды, но в открытый конфликт больше не лезли. Работенка у печи шла своей адовой колеей — та же изнуряющая жара, тот же лязг железа, тот же едкий дым и пот, ручьями текущий по спине под арестантской робой.

Мы с моими тремя «казанскими» подопечными притерлись друг к другу. Двое деревенских парней оказались толковыми, хоть и не быстрыми — втянулись, молча делали, что велено. А Сафар… Сафар работал сосредоточенно, и в каждом его движении, будь то ворочание кочергой или перетаскивание чугунных чушек, чувствовалась какая-то скрытая сила и точность, та же самая, что проявилась в той драке.

Вопрос о его навыках не давал мне покоя. Как-то вечером после работы, когда мы сидели на нарах в относительном затишье барака, я подошел к нему поближе. Он как раз чинил свой лапоть, сосредоточенно ковыряя шилом лыко.

— Слушай, Сафар, — начал я вполголоса, чтобы не привлекать лишнего внимания. — Все хотел спросить еще тогда, у печи… Откуда ты так драться умеешь? Не похоже это на простую драку стенка на стенку. Четко работаешь, быстро.Башкир поднял на меня свои узкие, внимательные глаза. Помолчал секунду, словно взвешивая ответ.

— Учили, — коротко ответил он и снова уткнулся в лапоть.

— Кто учил? Где? — не отставал я.

Он снова помедлил, потом кивнул.

— Старшие учили, отец учил, дед учил. Конем владеть учили, саблей, кулаком биться. Мужчина должен уметь за себя постоять.

— Ловко тебя научили, ничего не скажешь. А сюда-то как угодил? — поинтересовался я, не надеясь на ответ, скорее так для проформы.

Сафар вздохнул, отложил лапоть.

— Землю нашу отбирать хотели. Начальство армейское с купцами сговорилось да с соседями, они всегда заглядывались. Лес под корень рубить начали, пастбища занимать. Старики наши жаловались — не слушал никто. Ну, мы, молодые, решили сами поговорить… Слово за слово, они с нагайками, ну и мы… не стерпели.

Я лишь молча кивал, слушая парня.

— Офицеру одному врезал сильно, когда он на старика замахнулся. Не насмерть, но знатно. Вот и весь сказ. А там бунт и каторга. Многих тогда забрали.

Он говорил спокойно, без надрыва, как о чем-то давно решенном и неизбежном. В его голосе не было жалости к себе, только глухая констатация факта. Стало понятно, откуда это спокойствие и точность в движениях — он привык драться не ради забавы, а когда на кону стояло нечто большее.

— Ясно, — кивнул я. — Значит, тоже за справедливость боролся… по-своему.

Мы помолчали. Кажется, между нами протянулась тонкая нить понимания. Оба — загнанные сюда несправедливостью системы, пытающиеся выжить в этом аду.

— Здесь тоже надо уметь за себя стоять, — сказал я тихо. — Понадобится — зови.

Сафар посмотрел на меня, и в его глазах на мгновение мелькнуло что-то, похожее на удивление или даже уважение. Он просто кивнул. Разговор был окончен, но я чувствовал, что теперь у меня появился не просто подопечный, а, возможно, надежный союзник в этом Богом забытом месте.

Мы проработали на Верх-Исетском заводе почти до конца марта, ожидая, когда схлынет обильное сибирское половодье, затем двинулись по этапу дальше. Тяжелая работа и относительное спокойствие последних недель сменились тяготами долгого пути.

У каждого работавшего на заводе арестанта набралось под пять-семь рублей заработанных денег. Мы с Фомичом разделили лишнюю сотню, так что у меня в шапке лежало десять синеватых пятирублевых ассигнатов. Сумма по здешним меркам немалая, грела душу и подкладку шапки. Как я и предполагал, часть каторжников, едва получив на руки деньги, бросилась их пропивать еще на выходе из заводского поселка, скупая ушлых местных баб и мужиков, вечно крутившихся рядом с этапом в надежде на наживу. Оттого в партии то и дело возникали пьяные ссоры и драки. Мы с Фомичом и замучились усмирять буйных сотоварищей по несчастью.