Каторжник
Шрифт:
— А платить сколько будете? — перешел я к главному вопросу.
— Пятнадцать копеек положим! — переглянувшись с Аристархом Степановичем, решил Спиридон Матвеевич.
Фомич тут же отрицательно покачал головой.
— Давай хоть бы двадцать, как всем! — заявил он Спиридону Матвеевичу.
— Они умеют, оттого им такая плата положена. А ваши оглоеды неизвестно сколько наработают! — уперся тот.
После долгого торга сошлись на восемнадцати.
Осталось всего ничего — убедить Рукавишникова задержаться в городе на два месяца и отпустить нас на завод.
К этому вопросу я решил подключить
Капитан оказался в гостях у коменданта острога: сидя на краю сильно засаленной кушетки, он бренчал на гитаре, и получалось, на мой взгляд, у него так себе.
Увидев Левицкого, он поднялся и поприветствовал его как равного. Покосившись на нас с Фомичом, ничего не сказал.
— Александр Валерьянович, мы всем обчеством работу себе нашли! Не извольте отказать! — степенно начал Фомич. — Просим задержаться в городе на два месяца, а то весна, пока до Тобола или Омска дойдем, там застрянем по распутице.
Рукавишников оглядел Фомича и, скривившись, произнес:
— Ну а мне какой интерес?
— Уж мы вам обчеством поклонимся! — важно проговорил Фомич.
— Сколько? — с презрением выплюнул офицер.
Я задумался. У нас в партии сто с лишком человек. Если мы проработаем два месяца — это за вычетом прогульных дней выйдет на круг пять тыщ мордо-дней. Это мы заработаем на всех тысячу рублей. Негусто, с учётом, что это на всех и за два месяца.
— Двести целковых! — выдохнул Фомич, видимо, успевший произвести те же подсчеты.
— Пошли вон отсюда! — тотчас отвернулся от нас капитан.
Глава 10
Глава 10
— Триста! — сделал следующее предложение Фомич.
— Нет. Мало! — Рукавишников по-прежнему к нам не развернулся.
— Подумайте, капитан! — включился в разговор я. — Отчего бы вам не получить эти деньги, тем более что от вас при этом почти что ничего и не потребуется!
— Право, Александр Валерьянович! — вмешался Левицкий. — Пусть себе работают — от безделья один разврат среди них, право слово! Или еще чего удумают, что здесь нам два месяца провести, что в Тобольске или еще где. Но тут город хоть приличный.
— Это точно! — согласился Рукавишников.
— И то верно, — поддакнул Фомич, — когда нашему брату делать неча, он дуреет и всякие глупости выдумывать начинат!
— Ну ладно, — смилостивился Рукавишников. — Только если хоть одна сволочь попытается сбежать — шкуры спущу с обоих. А теперь пошли вон, — глянул он на нас с Фомичом. — Владимир Сергеевич останьтесь, послушайте. Я новую песню выучил, только, к сожалению, пара аккордов не дается, — тут же подобрел офицер и обратился к корнету.
Я и тут бы мог влезть, так как прекрасно умел играть на гитаре в прошлой жизни, но посчитал преждевременным.
Когда мы возвращались в барак, Фомич тихонько шепнул мне:
— Кажи, что четыреста!
— В смысле? — не понял было я. Старый варнак выразительно закатил глаза.
— Я скажу обчеству, что капитану четыреста рублев обещались. Поделим лишку! — И выразительно подмигнул мне, улыбаясь весело и лукаво.
Я какое-то время колебался, все-таки обирать таких же, как и я, ну такое. А потом понял, что все провернули мы с Фомичом, и работу нашли, и с офицером договорились, и если нам достанется чуть больше, чем остальным, то ничего страшного. В конце концов, именно мы с ним рискуем своими шкурами, поручаясь за
этих сволочей. Да и они все же заработают по три рубля или больше, что для нашего брата арестанта совсем не плохие деньжата.На следующее утро пришлось проснуться раньше обычного. Пора было идти на первую смену!
Недовольный, не выспавшийся урядник и несколько солдат, привычно матерясь, отвели на завод первый десяток, в который попали я и мои знакомые, включая Фомича, Тита и Чуриса с евреем.
Пройдя через тяжелые деревянные ворота, мы оказались на заднем заводском дворе. Кругом лежали кучи угля, золы, шлака и руды, снег вокруг, насколько охватывал взор, был буквально черным от пепла. Надо всем этим возвышались здоровенные, пузатые печи. Их было четыре штуки: две дымились, еще две стояли холодными, хотя по закопченным стенкам видно было, что работа в них остановлена недавно. На вершину трубы каждой из них вели длинные деревянные эстакады. Несколько мужиков в треухах тачками что-то возили по этим эстакадам, забираясь на самый верх и сваливали в жерло печи.
— А вот и новые работнички. — Подошедший мастер, одетый в темно-серую поддевку, оглядел нас с нескрываемым скепсисом. — Гляди, будете домны загружать! Вот отсюда бери уголь и вози вместе со всеми!
Меня подвели к огромной заснеженной куче и вручили деревянную, окованную железом лопату.
— Грузи уголь в тачку и вози вон туда!
И начался натуральный Сизифов труд. Туда-сюда. Туда-сюда. Сначала мы возили сыплющийся мелкой черной пылью древесный уголь, затем — похожую на ржавые камни руду. Иногда с рудой зачем-то мешали известняк. И все вручную, деревянной лопатой и похожим на кирку «кайлом».
В итоге я предложил:
— Давайте-ка один грузит, а другие возят. И меняемся — то один грузит, то другой.
Устали мы в первый день просто неимоверно. Не помню, как я добрался до барака — ноги тряслись от нагрузки, плечи и спина с непривычки страшно болели. Но, как оказалось, оставшиеся без работы арестанты страшно нам завидовали!
— Слышь, Подкидыш, а мож, и нас как-нито можно пристроить? — первым делом спросил меня молодой арестант Федька. — Мочи нету тут сидеть зазря — мож, хоть бы силы разомну!
— Попробуем! — изображая, что делаю страшное одолжение, произнес я.
— Ну, это мы понимаем! — загудели арестанты.
На следующий день охоту работать выразили все, кроме больных.
Несколько дней мы трудились на домнах. Затем нас перевели на горны — в железоделательный цех.
Нас отправили в здоровенный цех, такие тут называют балаганами. Стены и все вокруг были покрыты слоем сажи и какой-то серой пыли, в которой не без труда я узнал графит. Здесь, в чаде, среди отсветов огня, суетились в одних рубашках работные люди. По крайней мере, тут не было холодно — от здоровенных печей шел мощный жар.
Вдруг здание наполнилось гулом: огромный механический молот лупил по соломенно-желтому железному слитку, который двое работных удерживали щипцами на наковальне. Постепенно под ударами бесформенный кусок железа превращался в правильную полосу.
Меня подвели к так и пышущей жаром здоровенной печи.
— Вот тебе кочерга, мешай чугун! — И мастер указал на двухметровую черную кочергу.
От этой фразы я оторопел. Глядя на оранжевую массу, покрытую кусками плавающего поверх нее шлака, я пытался осознать, что к этой штуке надо подойти и «мешать» ее длиннющим железным ломом, прямо как повариха перемешивает борщ.