Каторжник
Шрифт:
Он был прав. В отчаянии я обвел взглядом потемневшие от времени стены. Взгляд Божьей Матери… Красный угол… Где он мог быть в рабочем бараке? Мы вместе стали лихорадочно осматривать стены вокруг печей. Лунный свет скользил по серому дереву, щербатым кирпичам, прогнувшимся балкам под потолком. Ничего! Неужели Фомич просто бредил?
И тут Тит, стоявший ближе к выходу, вдруг замер и ткнул пальцем вверх:
— Гляньте! Там!
В углу, высоко на стене, в паутине и мраке, лунный луч высветил угловую полку! Пустую, пыльную, но это точно божница! Когда-то здесь, видимо, стояла икона, как положено
— Она! — выдохнул Софрон, перекрестившись.
— Копать здесь! Ломай кирпич, разбирай подину! — тотчас же скомандовал я, стараясь говорить уверенно, но голос дрожал от волнения. — Живо, братцы, пока ночь не кончилась!
Пустив в дело кайло и заступ, мы набросились на указанный горн. Зубило крошило старый раствор, кайло скрежетало о кирпич — звуки казались оглушительными в мертвой тишине. Мышцы горели, пот заливал глаза, смешиваясь с сажей. Мы работали как одержимые, сменяя друг друга, пальцы были сбиты в кровь. Софрон стоял на стреме у двери, шипел каждый раз, когда стук колотушки сторожа приближался, и мы замирали, боясь дышать.
Время тянулось мучительно долго. Луна уже начала сползать к горизонту. И вдруг моё кайло ударило глухо, вязко — не камень! Дерево! Сердце подпрыгнуло к горлу.
— Тут! — выдохнул я, едва ворочая пересохшим языком.
С удвоенной яростью мы расчистили место. Под слоем золы и битого кирпича показался край просмоленного деревянного ящика, окованного ржавыми железными полосами. С трудом, кряхтя и ругаясь шепотом, напрягая все силы, мы выворотили его из печного чрева. Ящик был тяжелым и невероятно ветхим.
Дрожащими руками Захар поддел крышку острием кайла. Старое дерево затрещало и легко поддалось. Лунный свет утонул в тусклом, серовато-белом металле, плотно заполнявшем ящик. Слитки! Тяжелые, неправильные, они лежали плотно, обещая немыслимое богатство. Запахло влажной землей, старым деревом и деньгами. На секунду мы остолбенели, не веря глазам, потом животный азарт ударил в кровь.
— Хватай! И дёру! Быстро! — командовал я, первым начиная лихорадочно перекидывать тяжелые куски серебра в подставленный холщовый мешок.
Спешно рассовав слитки по мешкам, за пазуху, стараясь не греметь, мы выбрались из руин балагана. Тяжело нагруженные, сгибаясь под приятной тяжестью, мы крадучись двинулись к спасительному пролому в заборе. Мешки оттягивали руки, серебро било по ногам. Каждый шаг — пытка для натруженных мышц. Каждый неосторожный звук — стук камня под сапогом, звякнувший слиток заставлял сердце уходить в пятки. Тени плясали, сливаясь с руинами, казалось, сам мертвый завод не хотел нас отпускать со своей добычей. Луна, недавняя помощница, теперь казалась предательницей, слишком ярко освещая наши согбенные фигуры.
Вот он, спасительный пролом, еще немного… Мы почти миновали развалины последних цехов, когда из-за угла, как призраки, шагнули две тени. Фонарь ударил по глазам. Металлический лязг взводимого курка разорвал ночную тишину. И послышался крик, рубящий воздух:
— Стой, падаль! Кто идет?!
Глава 24
Глава 24
В
дрожащем свете масляного фонаря, который держал один из вышедших, блеснул ствол старого, видавшего виды ружья. Это были сторожа — не конвойные, не казаки, а местные мужики, приставленные наблюдать, чтобы остатки заводского добра не растащили окончательно. Наверное, шум у плавильной печи, хоть мы и старались действовать тихо и незаметно, все равно привлек их внимание.Мы замерли. Секунда растянулась в вечность. Бросить серебро и бежать? Но куда? И ради чего тогда был весь риск? Сдаться? Это верная гибель под кнутом или возвращение в кандалах на Кару, но уже с новым, тяжким обвинением…
— Чего встали, ироды?! Руки вверх! — рявкнул сторож с ружьем, делая шаг вперед. Фонарь покачался, отбрасывая пляшущие тени.
В этот момент Сафар молнией метнулся в сторону, за груду битого кирпича. Сторож с ружьем дернулся в его сторону, отвлекшись на долю секунды. Этого оказалось достаточно.
Тит, бросив под ноги свой мешок с серебром, взревев, как раненый медведь, рванулся вперед, не обращая внимания на наставленное ружье. Он врезался в сторожа с фонарем, сбивая его с ног. Фонарь со звоном покатился по земле, едва не погаснув. Тяжелое кайло, которое Захар все еще держал в руке, со свистом обрушилось на руку сторожа, державшего ружье, прежде чем тот успел нажать на спуск. Раздался явственный хруст и вопль, полный боли. Ружье с грохотом упало на камни.
Разгорелась короткая, яростная свалка.
Сторож, сбитый Титом с ног, пытался подняться, но тут Левицкий и Сафар навалились на него, от души работая кулаками. Тит боролся с первым сторожем, который, несмотря на сломанную руку, отчаянно отбивался, пытаясь дотянуться до упавшего ружья. Захар, не давая ему опомниться, ткнул его рукоятью кайла под ребра, заставив согнуться и захрипеть.
Еще мгновение — и оба сторожа были повержены. Один выл от боли, держась за раздробленную руку, второй лежал на земле, оглушенный ударами, и тяжело дышал.
Наступила тишина, прерываемая лишь хриплым дыханием да стонами раненого. Мы стояли над ними, адреналин стучал в висках.
— Кончать их надо, — мрачно прохрипел Захар, поднимая кайло. — Видаки нам ни к чему!
— Погоди! — остановил его я. — Мы не душегубы!
— А что с ними делать? — взвился Тит. — Очнутся, тревогу поднимут! В погоню кинутся!
— Связать и заткнуть, — предложил Левицкий, вытирая кровь с рассеченной брови. — Вон, сарай пустой стоит. Спрячем их там. Пусть посидят до утра, а мы к тому времени далеко будем.
Это был рискованный, но единственно приемлемый для меня вариант. Убивать этих простых работяг, которые, в принципе, не сделали нам ничего худого и просто выполняли свою работу, мне не хотелось.
— Верно, — кивнул я. — Вяжите их крепко. И кляпы в рот. Быстро!
Пока Сафар и Тит сноровисто связывали сторожей их же кушаками и найденными обрывками веревки, мы оттащили стонущих мужиков в ближайший пустой сарай, и я присел на корточки перед тем, что был с фонарем. Он уже пришел в себя и смотрел на нас с ужасом. Раненый только стонал.