Каторжник

Пока он заваливался, я уже стремительно разворачиваюсь к Сеньке: в этом деле скорость важнее всего! Тот уже замахивался, но я успел поймать его руку, резко дернул на себя и ударил коленом в живот.

— Уфф!

Сенька сложился пополам, Гришка, же поднявшись на заплетающих ногах, с криком бросился снова.

Уклон в сторону, захват за шею сзади — и его же собственным весом вталкиваюя лицом в нары. Раздался глухой стук.

Тишина.

Все так и смотрели на меня выпученными глазами

— Все, — демонстративно вытер ладони о штаны. — Кто еще хочет ужин потерять?

— Ну ты и хват! Здоров кулаками махать, паря! Я в жизни такого не видывал! — донеслось из толпы.

Сенька, держась за живот, злобно пробурчал:

— Да ты… ты же…

Тут же к нему подошел уже Тит и пристально так посмотрел, а Фомич, уже стоявший в толпе, вдруг громко рассмеялся:

— Заткнись, дурак, пока цел! Сейчас тебе один объяснил, а может, и все обчество приголубить!

В этот момент дверь барака со скрипом открылась. На пороге стоял унтер с двумя солдатами, тащившими котел с кашей.

— Чего тут у вас? — Унтер прищурился, окидывая толпу взглядом.

Тит, стоявший рядом, невозмутимо ответил:

— Да так… беседуем. Ребята грелись да поскользнулись, — он показал на Сеньку и Гришку, которые как раз пытались подняться.

Унтер фыркнул и внимательно прошелся по всей толпе взглядом, понуждая арестантов опускать перед ним глаза, а после кивнул солдатам ставить котел:

— Ладно, разбирайтесь сами. Только чтоб к утру все ходить могли!

Когда конвой скрылся, Трофим робко тронул меня за руку:

— Спасибо, братец. Вот не ждал!

— Да ты и сам не из робких, — хлопнул я его по плечу.

Фомич, разливая кашу по мискам, хрипло рассмеялся:

— Смотри, сударик да соколик! Теперь ты у нас и кашу делить будешь, и драки мирить. Не иначе, в «иваны» метишь!

— В «иваны» — нет, — улыбнулся я, забирая свою порцию. — А вот кандалы бы сменил — это да!

В углу, где сидели «поскользнувшиеся», кто-то злобно буркнул:

— Щас мы тебе кандалы сменим, жди…

Но даже он умолк, когда Тит, не отрываясь от еды, протянул в его сторону ложку — словно штык.

А Изя-Зосим, наблюдавший за всем из-за своих круглых очков, философски заметил:

— Ой, ну я вас умоляю! Разве можно так драться? Это же не по-людски! Надо было просто дать им по рублю — и все были бы довольны!

Народ заржал. Даже Сенька с Гришкой невольно ухмыльнулись.

Так и сидели — кто с синяками, кто со смехом, но все с полными мисками и сытые.

С утра после переклички я вновь заплатил унтеру две копейки и избавился от кандалов, стеречь меня поставили уже другого солдатика. Многие смотрели на меня с откровенной завистью и злобой. Зато Левицкий, увидев меня без кандалов, вновь гостеприимно пригласил в свои сани, где мы и продолжили коротать путь за беседой. Мне было любопытно узнать, как он здесь очутился, но тут не принято спрашивать. Кто захочеть, сам расскажет, да и корнет об обстоятельствах своего осуждения отзывался очень скупо, обмолвившись лишь, что на каторге он проведет следующие пятнадцать лет, если раньше не помрет от чахотки или иной болезни.

Уже подъезжая к очередному острогу, я вспомнил о нашем еврейчике, настоятельно рекомендовавшем ознакомиться с Уложением о каторжанах.

— А вы, корнет, могли бы со своей стороны оказать мне содействие? Нет, речь не о деньгах, — тут же поправился я, когда Левицкий вздернул бровь. — Вы общаетесь с нашим офицером, Рукавишниковым. Он держит вас за равного, да и в острогах коменданты тоже с вами считаются! Может, у них найдется экземпляр Устава о содержании под стражей. Очень уж хочется ознакомиться с таким важным для нас документом, — и вопросительно посмотрел на дворянина.

Левицкий наморщил лоб, не сразу ответив мне.

— Интересная просьба, Серж, да и что сказать, неожиданная! Постараюсь что-нибудь сделать, но, сами понимаете, обещать не могу, — задумчиво произнес он.

— Мне и этого более чем достаточно, — улыбнулся я.

И действительно, в первом же попавшемся нам остроге — в Чебоксарах — комендант оказался весьма любезен с нашим привилегированным арестантом. И предоставил ему книгу, а там и я смог до нее добраться и, продираясь через «фиты» и «яти», ее прочитал. И открыл для себя много нового!

Не вся книга была полезная, но кое-что нам сгодится, например: вес кандалов для мужчин должен быть от пяти до пяти с половиной фунтов. А мы таскаем тяжеленые полупудовые железяки! Было там и про кружку для пожертвований, которую каждый раз по поступлении в город партии арестантов опустошается и деньги пускают на вспомоществование арестантам. Да и про довольствование говорилось, арестантам благородного звания выдаются кормовые по двадцать копеек в сутки, а у остальных устанавливается солдатское довольствие. Если же выдачу пищи по каким-то причинам не производили, должны были выдать по десять копеек на нос, дабы каторжные могли купить себе что-нибудь сами у мелких разносчиков-торговцев. Да вот только ничего из этого мы не видели!

— Вот же ж суки жадные, — сквозь зубы протянул я, с благодарностью вернул книгу Левицкому, и он проводил меня в барак.

Прежде чем что-то предпринимать, я решил посоветоваться с Фомичом. Тот, выслушав все, выразительно крякнул, а затем с хитрым прищуром в лукавых глазах посоветовал:

— Ты, паря, особенно перед начальством-то не распинайся! А то, чего доброго, отомстит тебе охфицер-то! Пусть обчество теперь пошумит, авось что и выговорим себе со сквалыги этого! А ты, сударик да соколик, теперя сховайси и на рожон не лезь. А от обчества тебе наше удовольствие: вишь, каку важную бумагу нашел! Наш брат арестант ни в жисть до такого не дотумкал бы!

— Таки да, но ради священной истины хотелось бы напомнить окружающим, что мысль такою подал не кто иной, как Изя Шнеерсон, то есть таки я! — тут же выскочил Изя-Зосим.

— Ладно, никшни! — добродушно ответил ему Фомич. — Надумать-то мы много всего можем, а ты попробуй-ка сделать! Я вот, к примеру, надумал намедни хрустальный мост через море Байкал перекинуть для обчества нашего, и генеральшу какую за толсту жопу потрогать, да тока где тот Байкал и где та генеральша?

— Да, генеральшу бы не помешало… да хоть бы и полковничиху! — загомонили, посмеиваясь, арестанты, оставив безо всякого внимания идею с мостом.

Тем временем в партии усилиями Фомича началось брожение. Арестанты прослышали, что нам явно недодают паек и вообще притесняют. Начался ропот.

— Слышь, наш подкидыш-то читал вумную книжку, что нам должны паек солдатский давать, раз в неделю мясную порцию, чарку тож… — рассказывал всем желающим Софрон Чурис.

— Все в карман себе кладут, гады! — авторитетно подтвердил Фомич. — Как есть, зажимают нас. Самим бы им пудовые железа наши надеть!

Слухи поползли, и напряжение начало нарастать. Утренняя перекличка пошла не совсем в обычном русле. Вместо четкого и ясного выкрикивания своих имен, арестанты вдруг начали гудеть, поднимая невнятный шум, из которого доносились отдельные выкрики: