Казейник Анкенвоя

– Ну, а что Никола-чревоугодник?
– сбил я Митю.

– Третий час анафему поет.

– Кому?

– Текст неразборчивый. Но смотрит в небо.

Я сел позади анархиста, окружив его талию руками.

– Правильно! Ты за меня держись, отец! - газуя, Митя отщелкнул косяк в сторону.
– Кто за мной, у того колода!

Через десять минут мы ворвались на окраину, и Митя слегка сбросил скорость. Полноводные улицы Казейника активно разживались челноками, баллонами, катамаранами, спаренными из бревен, байдарками и разновидными плотиками речных обитателей. Сухопутные граждане сидели на крышах как зайцы на островах. Митя причалил к мокрому сухому клену в переулке, и мы еще раз перекурили.

– Какие потери у славянства?

– Казармы-то на холме. Плац только захлестнуло. Выше фундаментов половодья нет. «Нюрнберг» с продуктовым филиалом, те да. На пол этажа погрузились. Но и там повезло. Могила загодя приказал все продовольствие на чердаки перетаскать.

– Он что, ясновидящий?

– Он-то?

Пятерня Дмитрия невольно потянулась к затылку и соскользнула по шлему.

– Совпало, говорит. Пер типа. Ночью вышел приказ от Гроссмейстера устроить ревизию.

– На чердаках?

– Типа того. Электричества нет, а там светлее. Но в целом на духовенство ссылается. Твоими, говорит, молитвами.

– Ясно.

– А я о чем?

– Жертвы есть?

– Умеренные. Десяток избирателей смыло в залив. Четверо, не считая баб, захлебнулись по месту прописки.

– А считая баб?

– Кто ж нынче баб считает?

– Все?

– Свеча взвесился, - нехотя буркнул полицмейстер.

– Владимир? Как же это?

– Нервы. Шнурки в уборной сплел, и того. На сливной бачок заплел. Соседи говорят, записку оставил.

– Что в записке?

– Мало ли. Запиской подтерся кто-то, пока следствие вызывали.

Я просто не мог поверить, что Володя Свеча, этот пламенный поезд, наделенный двумя бесконечностями, точно пустая теплушка, скончался в каком-то зловонном общественном тупике.

– Чушь. Подлая чушь.

– Ну, ты вот что, епископ. Ты метафизикой занимайся. Продукты отмаливай или еще там что, а мирские хлопоты законникам оставь.

Вспыхнувшую было ссору погасил возбужденный с цыпками на кумачовых лапах инспектор, подлетевший к нам тоже на водном скутере, но с ободранной местами покраской и царапинами на пластиковых боках. Докладывая Мите последнюю сводку, инспектор жестикулировал от избытка рвения клюшкой, точно жезлом регулировщика, отчего в потоке речников случилось короткое замыкание.

– Самосуд в общежитии сезонных строителей! Толпа совсем озверела! Матерятся хуже сапожников! Ватник подожгли, из окон размахивают!

– Кого?
– перебил инспектора Митя.

– Геннадия-армянина утопили! Но сначала разрезали! Руку отрезали!

– За что?

– Такое дело! Наводнение! Крыша течет, а он сантехник! Вышел, как вредитель! Вспомнили, что валюту менял! Руку отрезали!

– Уроды, - Митя забрал у подчиненного клюшку.
– Ты, куда скажет, епископа свезешь, а я с этими профсоюзом уродов лично поцелуюсь.

Едва успел я пересесть на ближайший скутер, как Митя с лицом, кривым от бешенства, умчался наказывать сезонных пролетариев. Известие о гибели добродушного Генки подкосило меня пуще странного самоубийства учителя биологии. Зверскую и бессмысленную расправу над армянином, запалившим собственный киоск ради того, чтобы юные русские вымогатели остановились расстреливать своих же товарищей детства, я не воспринял как парадокс. Я воспринял ее как самый вероятный сценариус проявки на прочность всей людской цивилизованности, которой грош пока цена, в минуту глобальной катастрофы. Как очень вероятную поведенческую модель в час уплотнения народов, которых сгонит мировой океан с насиженных прибрежных линий на чужие пространства. И такой термин, как «модель» я применил умышленно.

И здесь я намерен выложить изрядный отрывок пресс-конференции рабочей Межправительственной группы по изменению климата: «(нами) были проведены эксперименты с двадцатью тремя сложными физико-математическими моделями атмосферы и океана… Повышение уровня океана (как следствие парникового эффекта вызванного с вероятностью 90 процентов антропогенным воздействием) будет существенно влиять на мировую экономику. В прибрежных районах, которые могут быть подтоплены в результате подъема уровня океана, проживает более 50 процентов населения (3,5 миллиарда человек) Земли, которые обеспечивают около 70 процентов мирового производства». Вопрос: «Как вы думаете, что может предпринять человечество для предотвращения катастрофы?» Госпожа Соломон: «Это вопрос к вам. Это ваше дело, дело правительств, сообществ. Вы можете принимать решения, как жить, как планировать экономику. Наша работа завершена». Соломоново решение.

Уже и «Титаник», распоротый от носа до кормы, ломался вместе с костями растоптанных пассажиров, уже и трещали кости на Ходынском поле, уже и на Трубной площади трещали. И дело тут не в названии площади, а в площади, как таковой. Сколько человек, и на какой площади должны оказаться вместе, чтобы не растоптать соседей? И это не проблема демографического порядка, увлекшая Бориса Александровича к ответственной миссии по ликвидации пяти миллиардов лишнего, с его точки, населения, уважаемый читатель. Вернее, не только демографическая. Это проблема жилищная. Это проблема расовая, религиозная, законодательная и нравственная. И вся целиком как есть она проблема наследственная. Такое мы наследство нашим детям и внукам оставляем. Это им проверка на вшивость. «А наша работа завершена».

– Вам куда, священное благородие?
– засидевшись, отвлек меня от тяжких раздумий инспектор с ручными цыпками.

– На пристань.

Инспектор сплюнул, завел гидротехнику, и погнал из переулка по затопленной площади. Княжеское озеро кишело гребцами, какие гребцы меняли подержанную материальную часть на крупу и одежду, а какие обратно. Едва успело мелькнуть у меня внутри что-то рассеянное на предмет «Венеции без туристов», как снаружи мелькнул верхний этаж магазина «Нюрнберг», за ним вишневый сад с рядами бесплодной древесины, похожей на зачахшие исполинские колоски среди рисовых полей, что-то еще, и мы вплыли сквозь пробоину в трюм буксира. Спустя час я уже стоял на мостике, силясь рассмотреть башню экологического НИИ сквозь мелкий дождь и морскую оптику татарского шкипера Глухих. За час мы с ним оприходовали по четыре заварных фаянсовых чайничка, и еще пару он с собой прихватил.

– Считай, не считай, только сольется фокус. Далеко я так вижу. На полтора этажа уровень захлестывает.

– Уровень уже опускается.

– Опускается, не опускается только не в заливе. В поселке опускается. Там почва забирает кое-что.

– А кое-что прочее?

– Обратно в залив.

Я опустил бинокль и протер заболевшие от напряжения глаза.

– Надо бы ее на большую землю вывезти.

– Надо, - согласился шкипер.

– Но смысла нет. Когда уровень до последнего этажа поднимется, поселок тоже затопит.

– Но смысла нет, - согласился шкипер.

– С другой стороны, в коллективе ей будет проще к бедствию привыкнуть.

– Проще, - согласился шкипер.
– Но сложнее. Дарья одинока. Привыкла так. И плохо ладит с Викторией.

– В этом она не одинока.

Ржавая дверца рубки, висевшая на одной петле, с грохотом ударилась о внутреннюю стену, и на мостик вошла моя послушница. Говорят, на судне женщина плохая примета.

– Твой буксир скоро тоже пойдет ко дну, - огорчил я Глухих.