Каждый раз наедине с тобой

— Я думаю — да, — бормочу, глядя на тарелку.

— Думаешь так потому, что считаешь его романтическим героем? Но прошло уже много времени, он мог снова жениться, заиметь детей, или тоже стал геем. В этом случае у меня зародились бы раздвоенные чувства. Но ты не ешь?

Я качаю головой, превращая лазанью на тарелке в жуткую кашу.

— Нет, я... Ты не против, если мы встретимся в другой день? Неожиданно вспомнила, что должна написать статью и завтра сдать.

— Окей, солнышко. Только, когда будешь выходить, постарайся надеть на лицо счастливое выражение. Потому что, если за нами следит папарацци, он может подумать, что мы расстались, и я тут же обнаружу отца у своей двери.

— Когда ты расскажешь ему правду? Тебе тридцать пять лет, ты успешный мужчина, тебе не нужно ни перед кем отчитываться, кто ты есть и что чувствуешь.

— Как и ты, любовь моя. Но ты тоже хороша в том, чтобы не говорить правду.

— Мне наплевать, если мои родители узнают, что мы на самом деле не помолвлены, Джулиан. Я уже для них полное разочарование. Они просто добавят ещё одно в список.

— Я имею в виду не эту правду, а Харрисона Дьюка.

Будь я проклята: если за почти двадцать шесть лет своей жизни я хотя бы научилась не краснеть, возможно, могла бы успешнее продать свою правду. Но я не рождена неискренним человеком, сам Харрисон мне говорил: когда я не контролирую свои эмоции, словно вооруженная генеральша, они дезертируют.

И теперь, без сомнений, они сбегают.

— Что происходит? — спрашивает меня Джулиан, глядя в глаза. Он берёт меня за руку, и нежно говорит: — Ты знакома с Харрисоном Дьюком?

Прости меня, Джулиан, но я ничего не рассказала даже своему психотерапевту, и ничего не скажу тебе.

Дьюк — мой секрет, я обещала ему. Я даже с кошкой не говорила об этом, а ей обычно рассказываю всё. Я не произносила его имя вслух даже случайно, как будто, совершив это, я могла взорвать возведенную на мне броню. Доспехи, сконструированные из неустойчивого равновесия, которому достаточно мелочи — сладости «с» его имени, грубой «к» из его фамилии — чтобы взорваться, как здание, подрываемое изнутри.

— Нет, с ним нет, если только не через его романы. Но я знала другого мужчину, его звали Уэйн. Он был из Вайоминга, и я сильно его любила. К сожалению, у него произошла похожая история, и связь с одной женщиной из прошлого помешала ему открыть своё сердце другой. Мне. Вот почему такие женщины, как Реджина, расстраивают меня. Потому что эти глупые... эти глупые мужчины... — мой голос становится запинающимся, сдавленным маленькими паузами, небольшой одышкой, — они не забывают только тех, кто их ранит. Навечно остаются только суки. Даже если ты любишь его всей своей душой, этого недостаточно, этого никогда не достаточно. Таким как я, суждено остаться незамеченными или стать плечом, в которое можно плакать, но не тем, о ком плакать.

— Я так не думаю, Леонора. В твоих глазах много той истории, тех эмоций, той смелости, ты создана, чтобы запомниться. И, кроме того, ты чертовски потрясная! У тебя телосложение Эшли Грэм! Знаешь, я обожаю тебя! И если бы не был геем, то преклонив колено, попросил тебя выйти за меня замуж. Пока обещаешь мне не покупать одежду за тысячу долларов для наших детей... — Я понимаю намерение Джулиана успокоить сгустившуюся атмосферу и улыбаюсь. — Этот Уэйн, кем бы он ни был, будет сожалеть о тебе. Возможно, он думает о тебе теперь, и кусает кулаки, откуда ты знаешь? Что касается Харрисона и Реджины... посмотрим, что произойдет. Конечно она хочет его вернуть, но предстоит ещё выяснить, того ли мнения Дьюк. Я бы не воспринимал это как должное, понимаешь? Я знаком с ним только через его истории, а не лично, но, по-моему, он не выглядит как мужчина, склонный прощать.

Я стараюсь не потерять улыбку, которую позорно приклеила к губам. Без ответа принимаю с благодарностью нежный комментарий Джулиана. Я не говорю ему, что думаю на самом деле. Я не говорю ему: если мужчина не возвращается к женщине только потому, что не простил, это не значит, что он её не любит. Это просто означает, что он воздвиг вокруг себя неразрушимый купол гордости, и не готов пускаться во все тяжкие.

Но потом, со временем, если Реджина публично продемонстрирует свое раскаяние, спасая козу (свою репутацию) и капусту (своё раненное достоинство), возможно, они воссоединятся.

Интересно, в этом мире существует достаточно изолированное место, чтобы уберечь меня от подобных новостей?

Я люблю свой маленький дом: из белого дерева, в двух шагах от моря, на Бьюкенен-стрит, на Статен-Айленд. Чтобы добраться до Бруклина, где находится редакция газеты, в которой работаю, я могла бы использовать мост, но всегда выбираю паром. Дорога занимает намного больше времени, но она успокаивает моё сердце. Мне нравится всё, что кажется, принадлежит другому времени, эпохе романтичной и неспешной. Вокруг моего дома разбит небольшой сад, огороженный забором, который шесть месяцев назад ещё был белым. После возвращения из Вайоминга я покрасила его в синий цвет.

В этом доме я живу, пишу статьи, культивирую свои мечты. Для сенатора Джонсона и его достойной супруги это постыдная хибара — для меня роскошный дворец. Я купила его сама, никого не прося о помощи. Вечером я прячусь в нём, словно по другую сторону сказочного перехода, который защищает меня от шума мира.

Но в последнее время, кажется, мир не хочет оставлять меня в покое. Последние дни я нервничаю. С тех пор как узнала, что, возможно, Харрисон приедет в Нью-Йорк, сердце бьётся в ускоренном темпе. Я постоянно чувствую себя на пороге инфаркта, и это выражение не просто метафорическое. Меня непрерывно мучает тахикардия, которая перекрывает горло.

Когда выхожу из дома, где бы ни была — на работе, в метро, на улице — мне кажется я вижу Харрисона.

Само собой разумеется, он никогда не встречается, даже наоборот, это кто-нибудь совсем на него непохожий, напоминающий мне Дьюка лишь некоторыми деталями. Борода, волосы, ковбойская одежда. Какая я глупая: если он на самом деле приедет в Нью-Йорк, чтобы подписать контракт с самым важным издательством в мире, то наверняка не наденет кожаную куртку, потертые джинсы и сапоги. Столкнись я с ним на улице, то вероятно, не узнаю. Не говоря уже о другом фундаментальном факте: сомневаюсь, что Харрисон может когда-нибудь оказаться в местах, которые обычно посещаю я. И абсолютно точно уверена, он не сделает это специально. Реджина, когда не живёт на своей вилле принцессы в Калифорнии, останавливается на Манхэттене.

По какой причине Харрисон Дьюк должен тусоваться в Бруклине и на Статен-Айленд, когда его красотка обитает в Трибеке?

Тем не менее, я всегда ожидаю его увидеть. Я хожу и задерживаю дыхание. Официальных новостей о присутствии в городе Дьюка нет, но я действую так, словно каждая стена в Нью-Йорке покрыта предупреждающими плакатами: будь осторожна, потому что можешь встретиться с ним сейчас, через минуту, за углом.

Думаю, встреть я его на самом деле, то умру немедленно.

Я продолжаю повторять себе: какая глупая, через несколько дней у меня день рождения, мне исполниться двадцать шесть лет, а продолжаю вести себя так, как будто мне шестнадцать. Мне необходимо очистить разум, избавиться от его книг и перестать считать Харрисона важным в моей жизни.

Сегодня вечером пытаюсь подумать о чём-то другом: я заказала пиццу и ем сидя на диване, перескакивая по каналам, полных нелепых программ. Девочки, которые рожают и даже не знают, что они беременны; женщины, страдающие от мании накопительства и живущие в домах, полных мусора; мужчины, которые прыгают с крыш, ныряя в почти пустые бассейны и смеются, как сумасшедшие, ртами без единого здорового зуба.

Грета, мой рыжий котенок, спит рядом, свернувшись калачиком.

Я не хочу большего. Мне достаточно этого: тихий вечер в полутени моей гостиной с поеданием пиццы с начинкой четыре сыра, и ТВ, который мне показывает жизнь людей, более странных чем я.