Кёрклендские забавы

В старинных домах, подобных этому, всегда таинственная атмосфера, и с наступлением темноты людей, у которых слишком живое воображение, начинают преследовать тени. Я оказалась в необычном положении. Мне предстояло стать хозяйкой этого дома, но каких-то три дня назад никто в нем даже не подозревал о моем существовании. Неудивительно, что я вызывала раздражение.

Прогнав необоснованные недобрые чувства, я повернулась спиной к портретам и следом за Гэбриелом шагнула в коридор, расположенный справа. Мы шли по нему, пока не оказались перед дверью. Гэбриел распахнул ее, и я ахнула от восхищения, ибо мы стояли на пороге очаровательнейшей комнаты. На окнах висели тяжелые шторы из красного дамаста, в большом открытом камине уютно горел огонь, свечи в блестящих серебряных подсвечниках, стоявших на каминной полке из изумительного резного белого мрамора, озаряли комнату мягким светом. Я увидела кровать с четырьмя столбиками по углам и балдахином, идеально гармонирующим со шторами. Высокий комод, кресла со спинками, расшитыми алыми и золотыми нитями, красные ковры, как будто окрапленные золотом, – все это наполняло помещение ощущением теплоты. Дополняла картину ваза с красными розами на столе.

Взглянув на них, Гэбриел вспыхнул и сказал сестре:

– Спасибо, Руфь.

– На большее не хватило времени.

– Какая красивая комната, – искренне сказала я.

Руфь кивнула.

– Жаль, что сейчас нельзя насладиться видом из окна.

– Через час у нас появится такая возможность, – вставил Гэбриел. – Поднимется луна.

Мои страхи испарились.

– Теперь я вас оставлю, – сказала Руфь. – Распоряжусь принести горячей воды. Вы будете готовы к ужину через три четверти часа?

Я ответила, что будем, и они с сыном вышли из комнаты. Когда дверь закрылась, мы с Гэбриелом молча посмотрели друг на друга. Потом он сказал:

– Что не так, Кэтрин? Вам здесь не нравится?

– Тут великолепно, – начала я. – Я и не думала, что… – Но потом чувство обиды вырвалось наружу. – Господи, почему вы не сказали им, что женитесь?

Гэбриел покраснел и сник, но я вознамерилась наконец добиться от него правды.

– Ну, я не хотел поднимать шума…

– Шума! – оборвала я его. – Но вы же говорили, что ездили домой, чтобы сообщить новость семье.

– Так и было.

– И не смогли… заставить себя, когда дошло до дела?

– Они могли бы возражать. Я не желал этого.

– Вы хотите сказать, что они могли бы счесть меня недостойной вашего семейства?

Я знала, что в этот миг мои глаза пылали огнем. Я одновременно и злилась, и чувствовала себя несчастной. Моя жизнь в этом доме начиналась с разочарования. Гэбриел обидел меня, я была подавлена, потому что осознавала: то, что муж скрывал наш брак до тех пор, пока он не стал fait accompli [5] , означало, что жизнь моя с новыми родственниками не будет беззаботной.

5

Свершившимся фактом (фр.).

– Боже правый, нет! – с чувством вскричал Гэбриел и схватил меня за плечи, но я нетерпеливо освободилась. – Они будут счастливы… когда узнают вас получше. Просто они не любят перемен. Вы же знаете, какими бывают родственники…

– Нет, – отрубила я. – Не знаю. Они недовольны, и это понятно. Вот так взять и предъявить нового члена семьи! Воображаю, что они чувствуют.

– Но вы не понимаете, Кэтрин, – с мольбой протянул Гэбриел.

– Так объясните! – накинулась я на него. – Расскажите. Что это за тайны?

В эту минуту он выглядел несчастным.

– Нет никаких тайн. Просто я не рассказал им, что собираюсь вступить в брак, вот и все. Мне не хотелось, чтобы поднялся шум, не хотелось суеты. Я желал поскорее жениться на вас, чтобы мы были вместе и смогли взять от оставшейся жизни как можно больше.

Когда он произнес это, мой гнев улетучился. Меня переполняли нежность и желание сделать его счастливым, заставить позабыть о том, чего он боялся (быть может, то был страх смерти). Все дело в его желании видеть меня своей женой. Я смутно догадывалась, что Гэбриела страшит нечто, находящееся в этом доме, и что ему нужен союзник. Я должна была стать таким союзником. Я знала это, потому что, не пробыв в Кёрклендских Забавах и получаса, почувствовала этот страх.

– Пятница все еще сидит в корзине, – напомнила я.

– Я достану его.

Гэбриел открыл крышку, и пес с лаем выпрыгнул наружу, радуясь свободе. В следующую секунду раздался стук, и я, вздрогнув, обернулась, потому что звук шел не от той двери, через которую мы вошли. Оказывается, в комнате было два входа.

Голос с сильным йоркширским акцентом произнес:

– Горячая вода, хозяин.

Дверь захлопнулась, прежде чем я успела увидеть, кто говорит.

– Это старая комната, где раньше пудрили парики, – кивнул на дверь Гэбриел. – Теперь я там умываюсь. Она и вам пригодится. Но запирайте обе двери, когда будете раздеваться. В комнату может зайти кто-нибудь из слуг.

Он надел на Пятницу поводок со словами:

– Мы же не хотим, чтобы ты в первый же вечер здесь потерялся.

Когда Гэбриел ушел, я заглянула в соседнюю комнату. Там я увидела большую сидячую ванну, ведра с горячей водой, мыло и полотенца. На стене висело зеркало в затейливо украшенной золоченой раме. К ней были прикреплены два золотых подсвечника; в них горели свечи.

Я посмотрела на себя в зеркало. Глаза показались мне зеленее, чем обычно, и почти сразу они переметнулись с моего отражения на пространство у меня за спиной и стали всматриваться в темные углы комнаты.

Старинные дома в сумерках… Возможно ли, что места, подобные этому, хранят воспоминания о присутствии давно умерших?

Что за глупая мысль для образованной и рассудительной молодой йоркширской женщины?

Я разделась и принялась смывать с себя дорожную пыль. Завтра при свете дня я посмеюсь над своими фантазиями.

В тот вечер мы поужинали в уютной комнате на втором этаже.

Гэбриел объяснил, что в торжественных случаях еду подают в зале, потому что он изначально служил именно для этих целей.

– Обеденный стол там такой же старый, как и дом. Но для семейных трапез мы используем столовую поменьше.

По меркам Глен-хауса это была большая комната. Когда я вошла в нее, шторы на окнах были задернуты, на столе стояли свечи. Я поняла, что здесь будет много правил.

За ужином присутствовало шесть человек. Члены семьи. Руфь и Люка я уже видела. Теперь же я познакомилась с отцом Гэбриела, сэром Мэтью Рокуэллом, и его тетей, мисс Сарой Рокуэлл. Оба были очень старыми – за восемьдесят. С первого взгляда на сэра Мэтью я воспряла духом: он совершенно очевидно был рад моему появлению. Отец Гэбриела был очень высок, хоть и сутуловат, волосы густые, но совершенно седые, лицо розовое, но с красноватым оттенком, указывающим на нездоровье, а голубые глаза, почти исчезавшие в складках кожи, удивили меня необычайной яркостью… Я бы даже сказала, задором.

– Гэбриелу повезло заполучить столь прекрасную супругу, – сказал сэр Мэтью.

Разумеется, это был всего лишь комплимент, ибо я не была красивой и не могла показаться таковой даже восьмидесятилетнему старику. Сэр Мэтью взял меня за руку и надолго припал к ней губами.

Несмотря на возраст, ему были не чужды проявления галантности. Сэр Мэтью производил впечатление человека, который наслаждается жизнью и надеется, что младшие члены семьи последуют его примеру.

– Садитесь рядом со мной, – предложил он. – Хочу посмотреть на вас, послушать, что вы скажете о своей новой семье.