Кёрклендские забавы

– Когда вы говорите о Забавах, в вашем голосе появляется благоговение.

– Это мой дом.

– И все же… – Я собиралась добавить «вы рады, что покинули его», но вместо этого сказала: – Вам не очень хочется туда возвращаться.

Гэбриел не заметил заминки и пробормотал, словно размышляя вслух:

– Лучше бы я был Саймоном…

– Кто это Саймон?

– Саймон Редверс. Можно сказать, мой родственник. Он тоже Рокуэлл, по линии бабушки, она – сестра моего отца. Он вам не понравится. Впрочем, вы не будете часто с ним встречаться. Келли-Грейндж и Забавы не так уж тесно связаны.

Гэбриел говорил так, будто не сомневался, что я выйду за него замуж и однажды его дом станет моим.

Иногда я удивлялась: неужели в нем нет ни капельки чуткости?

В моем разуме появлялись изображаемые им картины; со временем его дом и семья для меня ожили, и по мере того, как картины делались все более четкими, росло и мое желание увидеть их воочию; нельзя сказать, чтобы это чувство было безоговорочно приятным, но оно определенно побуждало меня принять предложение Гэбриела.

Я мечтала взглянуть на гору серых камней, которую три сотни лет назад превратили в дом; мечтала увидеть развалины, которые, если смотреть на них с балкона, казались не руинами, а древним аббатством, потому что б'oльшая часть внешних стен сохранилась.

Жизнь Гэбриела меня захватила. Я знала: если он уедет, мне станет отчаянно одиноко, я окончательно разуверюсь в своей жизни и буду бесконечно сожалеть об отказе.

И вот однажды солнечным днем, выйдя из дому с Пятницей, я встретила на пустоши Гэбриела и мы сели, прислонившись спинами к валуну. Пятница улегся перед нами на траву; его взгляд перебегал с меня на Гэбриела, а голова была наклонена чуть набок, как будто он внимательно прислушивался к нашему разговору. Для пса это была минута полного счастья, и мы знали: это потому, что мы вместе.

– Я вам кое-чего не рассказал, Кэтрин, – промолвил Гэбриел.

Я почувствовала облегчение. Наконец-то он намерен сделать то, к чему так долго готовился.

– Я хочу услышать, что вы станете моей женой, – продолжил Гэбриел, – но пока что вы этих слов не произнесли. Вы не испытываете ко мне неприязни, мое общество вам нравится. Это так, Кэтрин?

Я посмотрела на него и снова увидела складку, пролегшую у него между бровями. В ней я прочитала удивленное разочарование и вспомнила минуты, когда Гэбриел забывал о том, что было причиной его тоски, сбрасывал с себя угрюмость и становился беззаботно весел. Я ощутила сильнейшее желание излечить его от уныния, так же, как излечила Пятницу.

– Конечно же, я не испытываю к вам неприязни, – горячо произнесла я, – и мы счастливы вместе. А если вы уедете…

– Вы будете скучать по мне, Кэтрин, но не так сильно, как я по вам. Я хочу, чтобы вы поехали со мной. Не желаю уезжать без вас.

– Почему вам так хочется, чтобы я поехала с вами?

– Почему? Вы же наверняка об этом догадываетесь. Потому что я люблю вас… потому что не хочу с вами расставаться.

– Да, но… есть и другая причина?

– Какая может быть другая причина? – удивился Гэбриел, но, произнося это, не смотрел мне в глаза, и я поняла, что мне предстоит узнать еще немало о нем и о его доме.

– Вы должны рассказать мне все, Гэбриел, – произнесла я.

Он придвинулся ко мне и обнял за плечи.

– Вы правы, Кэтрин. Вы должны кое-что знать. Я никогда не буду счастлив без вас, и… мне недолго осталось.

Я отстранилась от него.

– Что вы имеете в виду? – резко спросила я.

Гэбриел сел ровно, глядя прямо перед собой, и произнес:

– Я проживу еще лишь несколько лет. Мне вынесен смертный приговор.

Я рассердилась: мне было уже невыносимо слушать эти разговоры о смерти.

– Хватит драматизировать, – выпалила я, – и объясните наконец, что именно все это означает.

– Все очень просто. У меня больное сердце… В нашем роду этот недуг встречается довольно часто. У меня был старший брат, он умер в детстве. Мать скончалась, производя меня на свет, но по той же причине, из-за больного сердца, которое не выдержало напряжения. Я могу умереть завтра… через год… через пять лет. Если я проживу дольше, это будет настоящее чудо.

Меня охватило сильнейшее желание его утешить, и Гэбриел понял, как его слова поразили меня, потому что продолжил с тоской в голосе:

– Мне осталось не так уж много лет, Кэтрин.

– Не говорите так! – резко воскликнула я и вскочила, охваченная такими сильными чувствами, что больше ничего не смогла произнести, и торопливо зашагала прочь.

Гэбриел догнал меня и молча пошел рядом. Пятница бежал впереди, то и дело с беспокойством оглядываясь на нас. Казалось, его глаза умоляли нас быть веселее.

Той ночью я почти не спала. Все мои мысли были о Гэбриеле и о том, что он нуждался во мне. Именно это делало его столь непохожим на всех, кого я знала. Ведь до сих пор я не встречала никого, кто был бы обречен на смерть. У меня в голове постоянно звучал его голос: «Я могу умереть завтра… через год… через пять лет. Если я проживу дольше, это будет настоящее чудо». Передо мной были его грустные глаза, и я вспоминала минуты, когда он ненадолго становился счастливым. А ведь я могла бы наполнить счастьем остаток его жизни… Только я одна. Могла ли я забыть об этом? Могла ли отвернуться от человека, так сильно во мне нуждавшегося?

В то время я была настолько неопытна, что не знала, как истолковать собственные чувства. Но я не сомневалась: если Гэбриел уедет, я буду по нему тосковать. Он наполнил мою жизнь смыслом, заставил меня позабыть о мрачности и унынии, царивших в нашем доме. Было так приятно проводить время с человеком, которому я была интересна, несмотря на безразличие моего отца, с человеком, который восхищался мной, несмотря на критику Фанни.

Возможно, я не была влюблена, возможно, мои чувства к Гэбриелу произрастали из жалости, но к утру я приняла решение.

В церкви было зачитано объявление о нашем предстоящем бракосочетании; Гэбриел уехал в Кёрклендские Забавы, полагаю, чтобы сообщить эту новость семье, а я начала готовиться к свадьбе.

Перед отъездом Гэбриел официально попросил моей руки, и происходящее привело моего отца в замешательство. Он заколебался, напомнил Гэбриелу о моем юном возрасте и о том, как недолго мы знакомы, но я, ожидавшая подобного, ворвалась в комнату и сумела убедить отца в том, что мое намерение выйти замуж непоколебимо.

Отец заметно нервничал, и я понимала: он жалеет, что рядом нет дяди Дика, с которым можно было бы посоветоваться. Впрочем, я была уверена, что отец не станет противиться, и через некоторое время он сказал: поскольку я настроена решительно, пусть будет по-моему. Затем он задал Гэбриелу полагающиеся в таких случаях вопросы о его положении в обществе, и ответы его удовлетворили. И тут мне впервые пришло в голову, что я выхожу замуж за представителя богатой семьи.

Мне очень не хватало дяди: казалось немыслимым, что он пропустит мою свадьбу. Я не сомневалась, что могла бы обсудить с ним свои чувства и он помог бы мне понять их лучше.