Кладоискатели (сборник)

Женский выбор всегда загадка. Женщина может любить труса и ничтожество, предателя и подлеца, Говорят, любовь слепа. Очевидное для окружающих любящей женщине недоступно. Мы знаем тому массу примеров. И часто удивляемся, когда сталкиваемся с подобными фактами. Мы задаем вопрос: как? Как это могло случиться? Я этого вопроса сейчас не задаю. В случае с Машей он просто неуместен. И что бы я ни придумал, все это останется домыслом.

Оставляю поэтому вопрос «как?». И займусь более доступным «что?». Наивный фетишизм Серова следует отбросить сразу. Нет смысла рассуждать о том, что было бы, если бы Рогов не вышел в тот вечер к костру. Золото Маша нашла бы. Не в эту осень, так в другую. Она шла к нему и пришла бы. Независимо от появления Рогова. Ибо она знала, что ищет. Об этом свидетельствовали одиннадцать тетрадок, обыкновенных тетрадок в клеенчатых обложках, которые Шухов дал мне прочитать. Они остались в ее квартире.

Я долго разбирался в записях. Стихи, перемешанные с математическими выкладками, цитаты из книг, географические названия, описания и характеристики минералов — все это представлялось хаотическим отражением действительности и как будто не несло в себе никакой системы и не имело цели. Я говорю «как будто», ибо на самом-то деле все обстояло не так.

А в тот день, когда Дементьева нашла золото, она вернулась в лагерь поздно. Усталая, но улыбающаяся. Она бросила промывочный лоток у костра и залезла в палатку. Там при свете свечи хмурый бородатый рабочий-промывальщик Серов долго рассматривал песок и слушал ее сбивчивый рассказ про «колоссальное открытие», про месторождение, которое заткнет за пояс и Клондайк, и Читу, и Магадан. Она забыла про мокрые ноги, про то, что хочется есть и спать.

Потом были проверки. Родилось описание. И в качестве апофеоза — телеграмма в Москву с десятью фамилиями открывателей. Да, их оказалось десять. Впереди фамилий стояло слово «коллектив».

Я читал телеграмму. И именно в то время у меня возникла мысль о том, что телеграмма эта противоречит характеру Дементьевой, всем тем фактам, о которых я уже знал, всем ее поступкам, о которых я тоже был наслышан. Резкая в суждениях, самолюбивая, прямая, она вдруг удивительно легко поддалась уговорам начальника райгру. И потом, когда телеграмма уже была отправлена, Дементьева словно забыла, что с ней поступили несправедливо. Только когда удачная промывка отмечалась приличной «обмывкой», она на вечеринку не пошла. Сказала, что болит голова.

Глава 2

— Вы ведь прекрасно осведомлены об этой истории с телеграммой, — сказал Рогов, поднимая взгляд от рукописи.

Шухов молча кивнул.

— Тогда я не понимаю, к чему снова копаться в чужом белье. Если бы он был жив…

— Он мертв.

— Значит, имеет право оскорблять… Из могилы, так сказать.

— У него нет могилы. Остались только слова, которые вам следует внимательно выслушать.

— Зачем?

— Чтобы вспомнить.

— Я не забывчив.

Рогов опустил рукопись на колени. Ее было трудно читать, косые строчки мельтешили в глазах. «Тень отца Гамлета заговорила», — подумал он раздраженно. У этого Безуглова было совершенно незначительное лицо, круглое, совсем еще мальчишеское. И наивные детские глаза. А у Шухова глаза жесткие, смотрит, словно прикасается. К чему он устроил весь этот примитивный спектакль? Своеобразный допрос? Даже эту злосчастную монетку выложил на стол. Безуглов, видно, развил бешеную деятельность в те дни: сумел монетку найти. Сейчас ее предъявят в качестве вещественного доказательства. Нонсенс, бред, детективщина низкопробная. Телефонный звонок… Год назад его уже спрашивали о телефонном звонке. «Послушайте, товарищи, нельзя же так. Мало ли кому могла звонить эта женщина. У нас с ней уже не было ничего общего. Да, давно, несколько месяцев. Она собиралась в командировку и кому-то позвонила ночью? Не знаю, я спал». Что же теперь? Снова Шухов будет прокручивать эту надоевшую пластинку? А Безуглов прав только в одном. Да, бывают минуты, когда все переворачивается и летит кувырком под откос. Минута их первого объятия хотя бы…

— Вот я и разбила твою жизнь, — сказала Маша тогда. Они лежали в палатке. Где-то рядом, прямо над их головами, отделенные тонким дырявым брезентом, хрупали овес лошади. — Как в кино, да? Появилась, поманила, от жены увела. А зачем — сама не знаю. — Она засмеялась тихонько, прижалась, обняла за шею. В темноте не видно было ее лица, только рука белела, рука с родинкой у локтя.

— Увела, — пробормотал он лениво, еще не понимая, какой смысл вкладывает Маша в это слово.

— А какая хоть она? Красивая?

— Да нет, так. Чурка с глазами.

Он лгал Маше. У него была красивая жена. Внешне она выглядела даже эффектнее Маши. Но Рогову всегда казалось, что жена относится к нему не так, как ему хотелось бы. У нее был ровный, спокойный характер. Она умела уходить от ссор, никогда не раздражалась, была хорошей хозяйкой. А Рогова это злило, ему не импонировала самостоятельность жены, кроме того, он это ее свойство характера относил не на счет природных особенностей натуры, а полагал благоприобретенным. Суть, как считал Рогов, заключалась в том, что жена была полноправной хозяйкой московской квартиры, ведь он, Рогов, явился на готовенькое. И потому ее отношение к нему казалось Рогову покровительственно-презрительным. Вслух он своих чувств не выражал, но самолюбие его было ущемлено. Унизить жену в глазах Маши ему было даже приятно. Но реакция Маши его удивила.

— Ты злой. Когда-нибудь обо мне так будешь говорить.

— О тебе — нет, — сказал Рогов. — Ты не такая.

— Какая же? Он подумал.

— Видишь ли, она вареньем занята. Каждый год она только этим озабочена — побольше варенья на зиму заготовить. И ей все равно — кто это варенье будет есть.

Он опять лгал, хотя и говорил вроде бы правду. Но ему хотелось, чтобы Маша думала о нем, как о человеке страдающем, не нашедшем в себе силы вырваться из тисков тусклого быта.

— Поэтому ты и оставил ее в Москве?

— Да нет, — буркнул он недовольно. Ему уже не нравились эти вопросы, какие-то скользящие, ощупывающие. Так, наверное, врач пускает пальцы по телу пациента, постукивает, пощелкивает. Потом скажет, а вы, молодой человек, того… Зайдите-ка в рентгенкабинет… Женщин никогда не удовлетворяет только близость. Они все что-то тщатся понять, осмыслить, оценить. Для него близость — вершина. Для Маши — начало пути. Она хочет увидеть сразу всю дорогу…

Утром он уезжал. Когда сел на лошадь, Маша подошла к нему, погладила седло и сказала:

— Ну, пока. Лучше бы, конечно, забыть все это. Да ладно. От чего мы только не зависим…

Целовать ее он не стал. Сбоку пялил глаза Серов, промывальщик. Старый хитрый мужик, который, конечно, обо всем догадался. Может, и не стоило от него таиться. Но лучше было не афишировать отношений. Ведь с вечера они ложились в разных палатках. И только ночью…

Ночью… А через день она наткнулась на месторождение. Если бы Рогов тогда не привез ей продуктов, ничего не случилось бы. Не было бы ни открытия, а возможно, и любви. Впрочем, была ли у них любовь? Так, мелькнуло что-то, показалось и пропало. Была зависть. Она остро кольнула Рогова в сердце, когда весть о Машином открытии донеслась до него. Почему не он? Почему все всегда проходит мимо него? Машин успех он воспринял как унижение. И даже не пытался скрыть от нее раздражение.

В тот вечер, когда Маша вернулась, они задержались в управлении. Рогов помнил: Маша стояла у окна и водила пальцем по запотевшему стеклу. Он долго ходил взад и вперед по комнате, потом сказал:

— Так и будем молчать?

Она отвернулась от окна, сделала шаг к нему, ласково провела рукой по щеке, сморщила нос и засмеялась.

— Сердитый и небритый. Почему?

— Ты сама знаешь. Я столько ждал.

— Да-да, — сказала она. — Ты ждал. И я. Ты не подумал о том, что я тоже ждала? Там было так холодно. И мокро. И ты даже не поздравил меня с полем. Дуешься с самого утра.