Klangfarbenmelodie
Шрифт:
Странное дело, но в последние дни он стал понимать и замечать за собой, что была «Алиса», а был «Аллен».
И пусть сам Аллен был ими двумя, был одним целым, эти двое были словно бы совершенно разными людьми. И это пугало. Это вгоняло в панику.
Потому что одновременно Уолкер чувствовал себя и цельным, и двояким — он был один, но в то же время носил два образа, диаметрально противоположных друг другу.
И почему-то Аллен хотел… хотел остаться Алисой. На эту ночь — остаться ею, чтобы быть искренним в своих порывах и не волноваться по поводу своего уродства — ведь Алиса была красивой. Она была похожа на Хинако. Она была рыжей и бледной,
А сейчас Тики говорит ему, что хочет смыть всю эту «штукатурку». Хочет вернуть мрачного обезображенного Аллена.
— Н-но я н-не… — кафельная плитка в ванной была холодной, а кожа у Тики — горячей. Аллен уперся мужчине в грудь ладонями, судорожно мотая головой и бормоча себе под нос про то, что оно того не стоит, что лучше так, потому что…
У него не осталось сил, чтобы произнести слово «уродство», но Микк, кажется, и без его слов все понял. Или — даже с самого начала об этом знал. Потому что дернул без лишних оправданий бант на талии у юноши, роняя пояс на пол и тут же скользя горячими руками под ослабленно болтающееся у Уолкера на плечах кимоно. Аллен коротко застонал и напрягся, когда мужчина задержался осторожными пальцами на шрамах у него на левом боку (господигосподигосподи, он и раньше так часто делал, но сейчас… их близость, и рука Аллена, она же…).
— Все будет хорошо, Малыш, — тихо зашептал Тики ему на ухо. — Потому что я люблю тебя и хочу тебя, слышишь? Женские шмотки и штукатурка — это прекрасно, но хочу я Аллена Уолкера, — вкрадчиво и четко произнес он, тут же прикусывая юноше ушной хрящ и плотно прижимая к себе — так, чтобы они соприкасались обнаженной кожей.
— Но Аллен Уолкер… — выдохнул в ответ Аллен, дрожа всем телом и в противовес своим словам ныряя руками под бесформенным мешком теперь висящую на Микке одежду. — Он же… инвалид и урод, Тики. И я… хочу, чтобы Алиса… — он мотнул головой, ненавидя свою сбивчивость, — Алиса будет искренна с тобой.
— Но Алиса, — коротко отозвался Микк, — это ты.
И — стянул рыжий парик (такими когда-то были его собственные волосы — такими же яркими и солнечными), с каким-то вздохом долгожданного облегчения зарываясь в седые (старческие) пряди, стаскивая невидимки и резинку, словно и правда желал этого весь день.
Аллен почувствовал, как его изнутри разрывает, что он не знает, что сказать и как, потому что грудь перехватило и сердце застучало как заполошное, а Тики был таким ласковым и надёжным, что хотелось довериться ему и отдаться полностью.
Аллен — это Аллен. Забитый, стеснительный, мрачный и одновременно отзывчивый, доброжелательный, мягкий. Он был таким с самого начала, когда отец ещё постоянно таскал его за собой, рассказывая про оружие, способы быстрого убийства и разновидности джаза.
Но всё равно было слишком страшно показываться вот таким Тики — вот таким уродливым, безобразным, совершенно некрасивым на фоне самого мужчины.
Микк осторожно развёл полы его кимоно в стороны, мягко погладив бока, остановившись на шрамах, и медленно проскользил подушечками пальцев по спине, вызывая судорожный вдох и заставляя выгнуться вслед движению.
— Вот так… — тихо зашептал ему на ухо мужчина, сжимая в руках и чуть приподнимая над полом, такого удивительно легкого, что стало даже немного страшно. Кимоно сползло вниз, свалившись на пол бесформенным комом, и на Аллене осталось только это до ужаса неудобное белье, чулки… и перчатки. Они с Тики встали под душ, и юноша тут же ощутил,
как намокают волосы, как вода щекотными струйками скользит по позвоночнику, и как ему горячо и хорошо. — Сейчас мы уберем этот боевой раскрас, и я зацелую тебя до смерти, — ласково пообещал Микк, успокаивая его совсем как ребенка, и Аллен нервно хохотнул, совсем не зная, что сделать и как остановить мужчину.Тики хорошенько умыл его, стирая слой тонального крема и обнажая тату со шрамом — и тут же целуя в обезображенную скулу, чертя языком четкую линию увечья и опаляя кожу сладким карамельным дыханием.
Аллен казался себе неправильным, несуразным — гадкий утенок, невесть как оказавшийся рядом с прекрасным лебедем — и счастливым до истерики. Он даже не заметил, как расплакался, когда Тики подарил ему еще один горячий собственнический поцелуй — просто щеки обожгла влага, и сначала юноша подумал, что это вода, но потом…
— Ну тише, ну мой хороший… — забормотал Микк тут же, слегка прикусывая ему нижнюю губу — красную уже просто от поцелуев — и привлекая к себе, дразняще ласковый и напористо-агрессивный одновременно.
Такой замечательный, такой потрясающий, такой добрый… если он полюбил Аллена таким — уродом и калекой, — то, может, и самому юноше наконец следовало полюбить себя?
Кружева перчаток липли к коже, и плечо уже начал охватывать пожар — тот самый, нестерпимый, ужасный, болезненный, — но он не обращал на это внимания, потому что руки Тики, горячие нежные пальцы, прижимали его к себе, словно желая впитать, поглотить, растворить, и Уолкер просто таял как первый снег от этого тепла, такого приятного и не обжигающего.
Мужчина прикусил его за шею, заставив вскрикнуть от неожиданности и накатившего возбуждения, и сразу же зализал укус языком, словно извиняясь, отчего Аллена буквально повело. Он был слишком несведущим в таких делах, слишком наивным и неопытным. Да он даже мастурбировал всего пару раз за всё это время!
Колени задрожали, дыхание участилось, в глазах затуманилось — перед ним был лишь Тики Микк, его загорелая кожа, хищные черты и серьга в ухе, его блуждающие по телу юноши руки, и всё это сводило с ума, заставляло огонь течь по венам, распаляя и возбуждая.
Мужчина опустился пальцами к его белью, мягко обведя копчик и вызвав стадо мурашек, и огладил ягодицы Аллена, поддев ткань и потянув её вниз.
Юноша глухо застонал, прижимаясь к нему, притираясь крепче, впитывая в себя это тепло — не горячее, не обжигающее, но…
Женские трусики упали на дно ванны, тут же намокая, и Тики скользнул пальцами Аллену между ягодиц, поглаживая по копчику, призывая развести ноги и расслабиться — хоть немного. Уолкер рвано выдохнул мужчине в рот и прикусил ему губу, слепо тыкаясь носом в скулу и с зажмуренными глазами стремясь добраться до уха — до этой серьги в ухе, до этой чертовой потрясающей серьги, которую так понравилось посасывать и катать на языке.
Все вокруг как будто охватил пожар. Тело горело как в огне, в ушах шумело — как будто Аллен находился в горящем доме, и это трещат пожираемые пламенем балки, обрушиваясь вниз.
Тики подхватил юношу на руки, легко целуя в макушку (Уолкер ощущал себя таким безвольным, жаждущим, сгорающим и его, что это было просто немыслимо), и ступил на холодный кафель, едва слышно шипя и явно даже не думая о полотенце.
Они так и оказались в спальне — мокрые и еще кое-где одетые, что, впрочем, скоро удалось исправить. Аллен дернул с мужчины белье, а тот с треском рванул с него душные чулки.