Klangfarbenmelodie

Юноша опустил взгляд в чашку, не желая смотреть в этот момент на брата, не желая вообще ему что-либо рассказывать, не желая даже раскрываться ему по этому поводу.

Потому что Алиса была его сердцем. Трепетным и бархатным сердцем, сосредоточием слабости и нежности, искренности и света, и Аллен совершенно не горел желанием делиться тайной её происхождения с Неа. Особенно с Неа.

Потому что Алиса родилась тогда, когда он почти отчаялся и жил так, словно его уже похоронили: так тяжело было просто дышать. Ему казалось, словно на плечах была целая гора, неподъёмная и массивная, протыкающая острой вершиной небо, и она придавливала Уолкера к земле, словно какое-то жалкое насекомое, которое не было способно защитить себя.

Алиса полной грудью вдыхала свежий воздух.

Алиса жила и восторженно глядела вперёд.

Алиса была добра ко всем окружающим и пыталась обогреть их своих голосом.

А Аллен леденел и каменел, с каждым новым днём придавливаемый к земле всё ниже и ниже.

Аллен молча захлёбывался в болотной жиже, не позволяя себе даже позвать кого-нибудь на помощь.

Аллен же… был ходячим мертвецом.

Потому что любимый старший брат погиб из-за него.

Потому что Адам охотится за ними.

Потому что Адам, его кумир, рядом с которым он провёл всё детство, желал убить всех, кто дорог Аллену.

Неа смотрел на юношу мягко, но просяще, и в его золотых глазах — у старика были такие же золотые глаза, только намного холоднее — плескалось беспокойство и желание наконец разобраться.

А Аллен не знал, как сказать ему, что Алиса родилась лишь потому, что сам Неа запрещал ему отвлекаться от всех окружавших проблем.

Ведь это только сильнее ранит брата, не так ли?

— Кросс попросил помочь ему с долгами, — уклончиво протянул он, опустив голову к плечу. — Я к тому времени уже работал у него поваром, и ребята учили меня играть на пианино, а потом Мариан… ну… предложил мне выступать на сцене. Я не смог отказаться, — сбивчиво объяснил он, на самом деле ни разу не соврав, но и не сказав всей правды.

Не сказав того, что задыхался к тому времени, и Кросс, заметив это, решил вернуть его к жизни.

Неа подавленно вздохнул и потер руками лицо.

— Ну Кросс… — недовольно простонал он, — вот скоти-и-и-на! Ну неужели нельзя было мне хоть сказать, а?.. Я же… ты стал так поздно домой возвращаться, и я волновался жутко, но спросить…

Аллен бледно улыбнулся ему в ответ и понимающе кивнул, чувствуя себя абсолютно выжатым. В этом он сам виновен, конечно, был — что Неа его не спрашивал. Потому что брат просто боялся нарушать его личное пространство и как-либо тревожить.

Аллен сам добился такого статуса, при котором Неа не осмеливался даже спрашивать о его делах, и это было… на самом деле только теперь он, как и Неа, осознавал весь ужас ситуации.

Потому что они жили все это время, стараясь ни словом, ни жестом не тревожить друг друга. Оба изломанные, забитые, совершенно уничтоженные.

И не имеющие возможности протянуть руки друг к другу.

Потому что Неа боялся задеть Аллена и потревожить, а Аллен считал, в свою очередь, что такая открытая привязанность доломает обоих их окончательно.

Только теперь он осознавал, что однажды просто не выдержал бы подобного напряжения в доме и… ох, наверное, удавился бы. Или — сдался Адаму, что даже, пожалуй, намного хуже.

— Ну… Кросс… он… ты на него не злись, Неа, — Аллен вздохнул и потер пальцем висок, делая глоток из своей чашки и обжигая жаром горло. — Это я его молчать попросил. Просто… скажи он про Алису — сказал бы и про фортепиано и пение, и тогда… скандала было бы просто не избежать. А я его не хотел.

Брат, тоже отпивший кофе из своей кружки, метнул на него такой загнанный взгляд, что юношу передёрнуло. Он не хотел вредить ему! Не хотел бередить раны, не хотел заставлять чувствовать его виноватым!

Аллен хотел, чтобы Неа был счастлив.

И все эти одиннадцать лет он искренне считал, что ему будет лучше без такого непутёвого младшего братца, от которого одни лишь проблемы.

Честно говоря, он и сейчас так считал, но ни Неа, ни Тики лучше об этом ничего не знать.

Потому что если придётся жертвовать кем-то, то Аллен пожертвует собой. Отдаст себя Адаму, примет то, что принадлежит ему по праву наследования, и распрощается со своей маленькой прекрасной семьёй.

— Прости, — прошептал мужчина, отвлекая его от не самых приятных размышлений, и длинно вздохнул. — Я запрещал тебе, постоянно запрещал, какой же я идиот… — обречённо простонал он и вдруг мягко улыбнулся, ласково сверкнул глазами. — Знаешь, ты и правда был ужасно похож на Хинако.

Хинако… Неа всегда называл ее по имени, когда еще Мана был жив. Потом — перестал. Потому что они вообще говорить перестали, на самом деле. Но для Аллена все было проще.

Хинако… Мама.

Он не помнил ее, не знал. Неа и Мана рассказывали, она была замечательной. Сами полусироты, не знавшие матери (она была слаба сердцем и умерла при родах) и воспитанные в основном отцом, тоже вскоре скончавшимся, они любили ее как родную, и, когда женщина погибла в перестрелке (Аллену было чуть больше года), тяжело переживали.

И поэтому, наверное, так ухватились за Аллена. Который, однако, считал, что совершенно на мать не похож. Но сейчас… это грело душу.

Вся чернота из мыслей ускользнула как-то сразу же. Аллен легко улыбнулся.

— П-правда?..

Неа кивнул в ответ и, отставив в сторону свою чашку, мягко погладил его по руке. Вид у него был ностальгически-нежный, какой-то… мечтательный.

— Она же… тоже была певицей, братец. Пела в кафе, — Аллен широко распахнул рот, совершенно ошеломленный подобной новостью, и это… о, это… — Мы очень любили ее, — между тем продолжал Неа со всей той же улыбкой. — А пела она так красиво, что, наверное, именно это пение и было тем, из-за чего Мана полюбил музыку.

— Вы никогда раньше не… не говорили, — юноше показалось, что он куда-то падает. Падает, падает, падает.

Совершенно не похожий на маму, которую знал только по одному-единственному портрету, висящему на стене в фамильном доме, он даже помыслить не мог о том, что будет… тоже певицей в кафе.

Черт, это было бы смешно, если бы не было так грустно.

Потому что мама была прекрасной.

Аллен, когда был в отцовском доме, часто засматривался на её портрет, откуда на него глядела недосягаемая и потрясающая женщина. Он помнил её бледное тонкое лицо, длинные рыжие волосы, густой волной спадавшие по плечам до локтей, сверкающие серые глаза, ласковую, какую-то мистическую улыбку в самых уголках губ, и ему часто казалось, что на него смотрела та самая Джоконда, мечтательность которой завораживала многих.

Но юноша никогда не считал, что похож на неё. Особенно — сейчас, когда был похож на сморщенного старика, уродливого и обезображенного настолько, что даже не хотелось показывать себя миру.

Может, оттого Аллен и закутывался в одежду так плотно, что лишь лицо и было видно.

А Неа сейчас вдруг сказал, что он похож на маму.

— Точно! — вдруг воскликнул брат, воодушевлённо хлопнув в ладоши, и радостно продолжил: — У меня же есть её фотография, представляешь? Сейчас её принесу! — и умчался к себе в комнату, оставив юношу в совершеннейшем смятении.