Клинки и крылья

— В бездну, — процедил он, с благоговением касаясь щеки Фиенни — нежнее, чем коснулся бы бабочки Поэта. — В бездну смерть. В бездну жизнь. В бездну Хелт и тауриллиан. Я не хочу ничего знать.

— Я тоже не хочу, — с неподдельной скорбью прошептал Фиенни; его ресницы грустно дрогнули. — Не знать всегда проще. Даже о русалках и драконах, как выяснилось.

Но значит ли это?…

Нет. Невозможно в это поверить. Это слишком хорошо, потрясающе, божественно, чтобы стать правдой. Может, это и реально в каком-нибудь из миров Мироздания, но только не в Обетованном… Альен никогда раньше не думал, что от счастья, как и от боли, может разрывать изнутри.

— Ты тоже?… — он проглотил ком в горле, стараясь унять пламя, незримо клокотавшее в груди, в животе и меж рёбер. Он должен, обязан остановиться. Терпеть. Ему и в прошлом казалось, что Фиенни — туманного и прозрачного, как сон, как лунная ночь, — может просто раздавить его напором.

— О Альен, — выдохнул Фиенни. — Ну конечно, я тоже. Никогда и ничего я не желал так сильно, как вернуться… Вернуться к тебе. Только к тебе, насовсем, — он помолчал и добавил — одним гортанным шумом, скороговоркой, знахарским бормотанием: — И при жизни никогда и ничего не желал, как того же. В ночь, когда пришла Хелт, я набирался смелости, чтобы рассказать тебе всё — о западном материке, о драконах, о тауриллиан… И о себе. О нас с тобой. К сожалению, я протянул, потому что никогда не был таким же храбрым.

Нет, это уже нельзя было выдержать. Просто невозможно, что бы там ни говорили, ни писали, ни думали — по этому поводу и другим, в Обетованном и прочих мирах. Альен потянулся к нему…

И схватил прохладный воздух, дымку, у которой не было формы.

Значит, действие иллюзии закончилось. Ему хотелось, по-волчьи запрокинув голову, выть от отчаяния. Может, попросить пару уроков воя у Цидиуса?…

— Нет, Альен. Не мучай напрасно себя и меня… У меня нет плоти.

— Будет.

Даже это простое слово с трудом вспомнилось ему. Он кипел и пузырился от злобы на безымянное зло, отнявшее у него возможность обнять Фиенни, наконец-то сказать ему, наконец-то услышать в ответ… правду. Наконец-то освободиться от этого груза, конца которому не видно, как пути Лааннана из поэмы Поэта.

— Я верну тебя в мир живых. Если ты этого хочешь, то возвратишься ко мне.

— Но цена, Альен…

— Любую цену я заплачу.

…Он провёл у Фиенни три дня, в общей сложности, если не уточнять, — а если уточнить, то целую вечность. Границы часов и секунд смазались. Он вдохнул, выдохнул — и вновь оказался в реальности, которая не знала ни смысла, ни снисхождения.

В реальности, до краёв наполненной болью.

Их прощание втиснулось в сердце на тогда и потом — стало очередным рубцом, которому не судьба зарасти. Альен мечтал об этой встрече как о высочайшем счастье в жизни, жаждал её, лелеял каждую воображаемую подробность, смешивал и глотал дурманящие снадобья, всё — чтобы ещё на пару лишних вдохов оказаться там глаза учителя голос учителя тело друга брата врага любовника — Отражения; и ложь бесконечно-благостная ложь с его уст такая спокойная что чернила льются и льются точно кровь из проткнутой груди и винную пробку может быть взять чтоб заткнуть…

Счастье обернулось гораздо большей болью, чем он в принципе мог представить.

— Я не хочу уходить.

— Я знаю.

— Нет, не знаешь. Сейчас ты не можешь понять меня… Даже близко.

— Почему же не могу? Я говорил тебе, Альен: пользуйся тем временем, что у нас есть.

— Но мне этого мало.

— Тебе всегда будет мало. Всегда, и если я вернусь в мир живых — тоже. Когда то, чего ты так хочешь, исполнится, ты будешь разочарован.

— Не буду, — устало и неуверенно возразил Альен.

— Будешь, — с непередаваемым, почти довольным выражением произнёс Фиенни — будто поставил печать на сургуче.

Он был прав, конечно, как обычно. Вот только легче от этого не становилось.

— Тогда это значит… Полное отчаяние? Никакой надежды?…

— Слушай то, что я говорю, Альен… И слушай, как говорю. Думай сам. Разве здесь, сейчас, рядом с нами, есть отчаяние?

Альен покачал головой.

— Много лет я клялся вернуть тебя. Каждый день. Каждую ночь. И сейчас повторяю клятву.

Может быть, он даже заплакал; низкое зрелище. Да какое там может быть — конечно же да, заливался слезами как жалкий мальчишка как тогда в детстве когда жаловался Алисии на отца (но на мать никому) когда бегал от тумаков Горо когда бегал от псевдодрузей среди лордов Ти'арга и в Академии… Вечно он бегал, добежал лишь теперь — и вот захлёбывается слезами, целуя чьи-то холодные руки, которые тают, тают, тают, как его собственная жизнь, которые не согреть кровью всех живых и всех мертвецов Обетованного…

А он бы отдал её, чтобы согреть.

Будь проклята жизнь, в которой они не успели сказать друг другу ту правду, что сказали теперь, — смешную и главную правду.

Будь проклята, именем Хаоса.

* * *

Входя под своды Золотого Храма, Альен уже знал, что должен сделать.

Он мягко отстранил Тааль, которая испуганной птахой кинулась к нему (хотела, наверное, узнать, как всё прошло); отвернулся от Ривэна; в одном из залов разыскал Сен-Ти-Йи, чьи рожки чернели ещё блудливее, чем обычно. Сегодня она — с продуманной издёвкой, разумеется — благоухала жасминовым ароматическим маслом.

— Я принял решение, как ты и просила, — выдохнул Альен, заглянув ей в глаза. — Я хочу провести обряд. Я хочу связаться Узами Альвеох с Тааль-Шийи и расчистить путь Хаосу… До конца раскрыть разрыв. Когда мы можем начать?

Улыбка, расцветшая на лице бессмертной, была исполнена злобного торжества. Альен скорее почувствовал, чем услышал горестный вскрик за спиной; голос Тааль. Но его это уже не интересовало.

ГЛАВА XX

Дорелия, Энтор

Синна проснулась на рассвете. Точнее, было время рассвета — но солнце укрылось за седыми вихрами туч, и в узкое окно её покоев заглядывала утренняя серая хмарь.

Было не по-весеннему холодно. Прогнувшись в спине, Синна повернулась набок, чтобы собрать в складках простыни остатки ночного тепла. Простыня из тончайшего льна была бледно-зелёной, в тон убранству комнаты, которую отвели для леди Синны эи Заэру. Она заново привыкла к коврам, туалетному столику, тонкому белью и гобеленам на стенах так быстро, будто никогда не приходилось от всего этого отвыкать.

Это был её мир, и она вернулась. Она нежилась в благах, пользуясь тем, что положено ей по праву рождения. Путешествие в Ти'арг, Кезорре и обратно научило её, среди прочих истин, самой естественной и простой: пользоваться нужно каждым шансом, который предоставляется. Пользоваться деньгами, властью, красотой или талантом — не роскошь, а обязанность. Разве можно, не пользуясь, выжить в мире, где есть маги из Дома Агерлан и служащие Прародителю фанатики, Линтьель и королева Хелт?… Ринцо Алья был благороден, как и его художница-жена. Король Тоальв Ти'аргский, дряхлый калека, был благороден, и его рыцари шли в бой, допуская только чистые средства… Что в итоге стало со всеми ними? Где они — может, боги поведают?