Клинки и крылья

Мы обсудим это позже, обязательно! — со смехом пообещала Индрис. — Но имей в виду, что Мервит не согласится с тобой.

…Альсунгцы давили числом — именно давили, как молот кузнеца на наковальню. Их было слишком много, и Нитлот с тревогой наблюдал за тем, как редеют дорелийские ряды, а зелёно-золотые знамёна валятся одно за другим… Почти всех их рыцарей уже спешили; и тут, и там всё ещё велась лихорадочная схватка врукопашную.

Зато энторцы, кажется, отстояли свой участок обороны: стена, ров, земля у западных ворот были усыпаны трупами — сами же ворота высились, словно нетронутые. Нитлот не мог рассмотреть, сколько ещё дорелийских и альсунгских воинов бьётся на подступах к городу. Мыслями и взглядом он метался от одного куска тракта к другому, от холма к холму, от отряда к отряду, то тут, то там вмешиваясь своей магией. Ему никогда не приходилось контролировать Даром и сознанием настолько огромную площадь. В какой-то момент Нитлот понял, что ноги не держат его — валили слабость и утомление, перед глазами мельтешили искры… О жажде и голоде он позабыл уже много часов назад. Шрамы ныли, а зеркало раскалывалось от напряжения. Сцепив зубы, Нитлот прислонился спиной к стволу того самого кряжистого дерева; грубая кора была хорошей опорой. Он обязан терпеть.

К вечеру тучи разошлись. Когда проясневшее небо обагрил закат, Нитлоту стало казаться, что дорелийцев добивают. Часть задних отрядов альсунгцев развернулась, устремляясь к стене: они будто уже избавились от главного препятствия. Нитлот в отчаянии схватил себя за волосы: никакой магии не хватит, чтобы удержать их…

Но тут раздался громкий скрип, грохот цепей, и деревянные, обитые железом ворота медленно поднялись. Альсунгские всадники, несущиеся к стенам, в недоумении придержали коней. Из ворот выступило войско защитников Энтора, и молодой рыцарь, ехавший впереди, гордо держал знамя с золотым львом.

— За Дорелию! За короля Абиальда!..

Завязалась новая схватка — явно неожиданная для альсунгцев. Их ряды смешались в растерянности, пока рыцари и немногочисленные пехотинцы Энтора ожесточённо бросались в гущу вражеской стали. Нитлот смотрел на это не без удовольствия; дорелийцы были настроены так решительно, что им, кажется, даже не требовалась помощь магов. Вскоре по приказу вождя Далавара к новому бою у стен начали подтягиваться агхи — в то время как часть альсунгцев, оставшаяся на тракте, всё ещё сражалась с мечниками и рыцарями лорда Толмэ. Альсунгцы растерялись. Они не предполагали, что у защитников города хватит сил выйти на поле боя, да ещё так напористо. Они недооценили энторцев — готовых, кажется, стоять за свой город до последнего человека, — и в итоге оказались зажаты в тиски…

Правда, очень ненадёжные тиски. Слишком тонкие для того куска, что был в них… Как бы отважны ни были дорелийцы, их по-прежнему ничтожно мало, чтобы разбить войко Хелт.

Вскоре Нитлот опять кусал губы в тревоге, тяжело ощущая свою бесполезность. Спускалась ночь; у Энтора полегли тысячи воинов; тракт, земля предместий, окрестные поля были залиты кровью, забросаны кусками изрубленных тел и потоптанных знамён. Благодаря Дару Нитлот чувствовал, как разгулялась битва: от легендарного Белого камня — и почти до самого берега Зелёной. Он не помнил, в какой из древних войн на полях под Энтором в последний раз ушло столько жизней. Какой ценой должна устоять столица Дорелии?…

Где-то на краю его сознания надрывалась от боли Индрис. Обессиленный Тейор молчал. Нитлот не знал, живы ли Двуликие — юноша-кот и женщина-коршун; вместо них небо затягивалось вороньём, предвкушающим пир. Чёрные стаи хрипло каркали и хлопали крыльями, слетались на запах крови и закатное солнце, как уродливые чёрные мотыльки…

Отчаяние душило Нитлота. Лучше бы Соуш не отвёл его к духам стихий в Заповедном лесу — тогда не пришлось бы так горько в них разочароваться… Древним силам земли нет дела до смертных; ему следовало помнить об этом, не верить в сказки. Нитлот сполз по шершавому стволу дерева, пряча лицо в ладонях.

Дорелия падёт, а после неё и всё Обетованное окажется во власти Хелт, которая мечтает на серебряном блюде поднести его тауриллиан. Мир будет ввергнут в Хаос…

Как только Нитлот подумал об этом, земля под ним задрожала. Он удивлённо отшатнулся от дерева — и дрожь усилилась, повалив его на колени… Корни змеились, а трава пела, и странная, низкая мелодия разливалась в сумерках; за мелодией тянулся шлейф из тысячи шепчущих голосов — подобных тем, которые Нитлот слышал на поляне в Заповедном лесу.

С поля битвы — с тракта и от стен — донеслись крики. Это были крики ужаса, а не торжества.

Не может быть…

Пошатываясь, Нитлот заставил себя подняться. Сделал шаг, и ещё один — край склона совсем близко… И увидел.

Внизу, под потемневшей мешаниной людских и лошадиных тел, землю крошили трещины. Гигантские, в несколько раз больше человека, покрытые изумрудным мхом корни выкарабкивались из-под земли. Они гнулись с сухим треском, хватали и ломали альсунгцев, словно щупальца чудовища… Редкие волосы Нитлота встали дыбом. Чистая, как хрусталь, подземная вода и соки земли долгими веками, тысячелетиями питали эти корни — а духи стихий вдохнули в них жизнь.

И теперь эта жизнь мстила за смерть и разрушения, нанесённые людьми. За уничтоженные леса, за возведённые городские стены. За пролитую кровь. За Хаос, впущенный в мир. За игры с теми силами, играть с которыми не положено.

За нарушенное равновесие.

Нитлот не был уверен, что разбуженные духами корни нацелены именно на альсунгцев; дорелийцы просто-напросто успели вовремя разбежаться… Скорее им ненавистны все беззеркальные — все, кто ненавидит магию или обходится с ней неразумно. Все, кому подчинилось Обетованное.

Невозможно утверждать с уверенностью, что они не тронули бы Альена, окажись он здесь… Будь он хоть сотню раз Повелителем Хаоса.

Численный перевес северян не имел уже совершенно никакого значения. Корни — укутанные в зелёное сияние, смех, невидимый шёпот и звон — хватали альсунгцев десятками и корёжили их заживо, будто ненужный мусор. Те, кто оставался в живых, бежали — но обычно на их пути появлялась новая трещина, и спастись удавалось ненадолго… Следом за корнями земля исторгла цветущие побеги, и сучья, и длинные кудри плюща… Всё это душило, ломало, терзало, рвало на части людей. Предместья Энтора звенели от криков.

Как только красное солнце скрылось за горизонтом, а на землю спустился мрак, почва вдобавок к другим своим детям изошла терновыми шипами. Чёрные и блестящие, они жадно подтягивались к альсунгцам, разбрасывая вокруг себя комья земли; то же зелёное, пронзительно прекрасное сияние окружало их — но то, что было потом…

Нитлот не выдержал и отвернулся. От такой первобытной жестокости его охватила дурнота — и в то же время непонятное, трепетное восхищение. Это была самая красивая из возможных казней. Духи стихий, древние силы Обетованного сдержали своё слово. Впервые за много веков они показали смертным, на что способны.

Интересно, жива ли Хелт?…

Дорелийцы в страхе хлынули в город, под защиту каменных стен — пока сама земля карала альсунгцев буйной силой роста и жизни, которую оскорбила смерть. Крики ужаса и боли насквозь прошивали ночь. Северяне гибли.

Это была полная, безоговорочная победа.

ГЛАВА XXI

Дорелия, окрестности Энтора

Нитлот думал, что после битвы он упадёт и уснёт прямо там, где стоял, не в силах делать что-либо ещё. Но сон не пришёл к нему: вокруг всё ещё было слишком тревожно. Вонь железа и крови слилась с хвойно-медовым, неуловимым ароматом лесной магии, которую направили на Энтор духи стихий. Порождения земли, разбуженные ими, исчезли так же внезапно, как появились — зато тысячи трупов на развороченной земле не исчезли никуда… Ими, надо думать, займутся утром: беззеркальные никогда не торопятся с этим. В их небрежении телами врагов есть что-то глумливое.