Клинки и крылья

Авьель покачал головой:

— Чёрная магия… И Хаос. Они по-прежнему здесь, вокруг нас. Дело не в коневодах Шайальдэ: скорее всего, они были просто обмануты теми, кто чуть поумнее.

— А в ком тогда дело? — Синна, притворившись, что зевает, прикрыла рот ладонью и прошептала: — В Хелт?

Авьель долго молчал, прислушиваясь к пению насекомых у дорожной обочины и к бормотанию толпы.

— Может быть. Но вряд ли в ней одной. Думаю, она служит кому-то более сильному — или есть ещё другие звенья… Это цепь зла, которую не размотать одному человеку. Так что нет, — он снова недобро улыбнулся. — Даже в Энторе мне не предоставится возможность всё это остановить. Есть маги талантливее меня и властители могущественнее, чтобы решать такие вещи.

— А для чего тогда ты? — осмелилась спросить Синна. Удалось сделать ещё один шаг — ещё шаг к заветным воротам. Город-у-Южного-моря… На кезоррианском — просто непроизносимо. Но такова новая политика: имена городов должны быть понятны всем, в том числе простому народу, а не отсылать к забытому древнему языку. Синна слышала, что Вианта теперь называется Городом-у-Красной-реки…

Что ж, по крайней мере, правдиво: в день праздника богини Велго река действительно стала красной.

— Чтобы сражаться, — хмуро ответил Авьель; морщинки у него на виске проступили ещё резче. — Сражаться и извести как можно больше воинов Хелт. Я хочу расправиться с ними сам, своей магией. Хочу тоже насылать на них иллюзии с оборотнями и монстрами. Хочу видеть смерть в их глазах… Пусть эта борьба обречена — но то, что творилось в столице и у стен Лоберо, я никогда не прощу.

Дрожь прошла по телу Синны, пугающая и сладкая. Похожие высокопарные слова она слышала от сотен рыцарей и лордов, но ни один из них не был так честен. Ни один не был настолько мужчиной — больным, озлобленным, нервным мужчиной, который идёт убивать.

— А я хочу это видеть, — севшим голосом сказала она.

— Пропуск!.. — рявкнул стражник.

Авьель и Синна плечом к плечу шагнули ему навстречу.

ГЛАВА VII

Минши, остров Гюлея — океан

Король покидал Гюлею вместе с солнцем — как положено, на фоне густо-рыжего, с розоватыми росчерками заката. На волнах выжидательно покачивался корабль короля, больше похожий на большую крутобокую лодку с жёлтыми парусами. То и дело раздавались тоскливые, монотонно-надломленные крики чаек. Они мешали слушать торжественные речи вельможи-глашатая, который, стоя на сходнях, с отточенно-ораторскими жестами вещал что-то перед толпой. Рядом с ним застыла безмолвная фигура в золотой маске: слово Сына Солнца не так уж просто заслужить, и обычно при разговорах с подданными он пользуется чужими устами.

Альен и Ривэн выбрали место подальше — почти у самого начала торговых рядов в порту, — и теперь ветер доносил до них лишь обрывки речей. Альена это, впрочем, не слишком расстраивало. Скучая, он переводил основные мысли, которые и мыслями-то назвать было трудно: набор омертвелых формул, как обычно бывает в таких случаях. Толпа миншийцев хранила почтительное молчание, отдающее печалью, но не скорбью (хоть в целом провожание короля на новый остров и напоминало Альену похоронный обряд). Тот факт, что Сын Солнца побывал на их земле и даже остался доволен, оказывался важнее его ухода. И в этом, наверное, все миншийцы: умеют осмысленно наслаждаться каждым мгновением сильнее, чем жалеть о его невозвратимости.

— А зачем вон та золотая штука? — тихо спросил Ривэн, указав на блестящий плоский диск, прикреплённый к мачте. Диск (конечно, с расчётом) был повёрнут к солнцу так, что его сияние слепило любого, кто осмеливался смотреть на корабль слишком долго.

Альен пожал плечами.

— Очередной символ солнца, я думаю. Оно уходит с Гюлеи, чтобы побыть где-то ещё.

— Странный обычай, — вздохнул Ривэн. — Странный, как всё здесь… Сказали что-нибудь нужное?

— Абсолютно ничего, — Альен опять вслушался в ветвистые излияния глашатая. — Его величество передаёт, что удовлетворён гостеприимством Гюлеи… Что особенно благодарен почтенной семье Ар-Дага и Ар-Лараха, которые приняли его… Что общество людей Гюлеи приятно ему не меньше, чем других его детей во всём королевстве…

— И им лестно такое слушать? — удивился Ривэн; его кривые брови поползли вверх. — Забавный народ.

— Для миншийца важно знать, что он как все, — в меру собственного понимания постарался объяснить Альен. Не то чтобы он жаждал читать мальчишке лекции, точно профессор в Академии, но это хотя бы отвлекало от мыслей о том, что предстояло им ночью. — Их это не оскорбляет, а успокаивает.

— А Сен-Иль? — резонно спросил Ривэн. В таком людном месте имя ювелира-колдуна звучало до странности недозволенно. Скользнув взглядом по полоске света на воде, Альен качнул головой.

— Мне кажется, он не был в полном смысле миншийцем… Теперь говорят о нас.

— Да ну? — оживился Ривэн. — И что именно?

— Король рад был принести справедливость в Гюлею, решить несколько споров и избавить двух путешественников от несправедливой казни, — пряча язвительную улыбку, перевёл Альен. Как тонко и дипломатично сказано — в Ти'арге никому бы не снилось. Людское правосудие во всей красе — рука об руку с людской честностью…

И путешественников-то вдруг оказалось двое вместо троих. Третий лежит на этом же острове, в гробнице под белыми камнями; но рабам, рыбакам и торговцам не обязательно знать об этом.

— От казни… — с гримасой повторил Ривэн. Искоса взглянув на него, Альен догадался, что тот вспоминает о своих энторских похождениях. — Видно, на роду мне написано в последний момент спасаться от какой-нибудь дряни.

Альен поразмыслил и решил, что формулировка ему нравится. Просто и со вкусом, что вообще-то редкость для Ривэна.

— Ну, в этом мы не отличаемся, — утешительно сказал он. Ривэн смущённо уставился в землю, пошевелил пальцами ног в сандалиях.

— Я вещи собрал, если что, милорд… Ой, — он испуганно зажал себе рот пятернёй, опять перемазанной каким-то соком вперемешку с грязью. — Альен, — тем временем глашатай на секунду умолк, не то собирая дыхание, не то разматывая новую часть свитка из рисовой бумаги. Бледно-виноватая улыбка Ривэна, однако, уже занимала Альена куда больше. — Иногда я боюсь произносить Ваше имя. Не знаю, почему.

Естественно, он не знает, почему. Кому дано знать такие вещи?…

Альену казалось, что многие в его окружении могли бы признаться в том же самом — начиная от Горо и заканчивая бородатыми сородичами Бадвагура, которые не величали его иначе как человеком, некромантом или (более снисходительные) волшебником. Есть в имени что-то жуткое, будто скреплённый обет; что-то законченное, магическое — как в любом слове. Как в песне, пропетой от чистого сердца…

Альен вздрогнул. Мысль о песне была не его — просто не его, и всё. Не из его знаний, памяти, способа думать: она никогда не пришла бы ему в голову. Он вспомнил о существе из своих снов, о девушке-птице с холодными пальцами, и почему-то его пробрала тревожная дрожь.

О чём он думал? Имя, власть имени, сила имени, магия… Фиенни.

Нет.

— Я тоже собрался, — сказал Альен и снова стал смотреть вперёд. Толпа жителей Гюлеи, придя в движение, волна за волной падала ниц перед мужчиной в маске, пока тот поднимался на палубу.

— Король так и не сказал о старухе, — заметил Ривэн после стянутого молчания, когда над берегом разлились удары гонга — ритмичные, ровные, как чьё-то громадное сердце. — А он ведь отпустил её на волю, верно? Разве это не событие?