Клинок предателя

Я рыдал и бросался на решетки, как безумец. Тянул к зверюге руки, но она стояла слишком далеко, а если бы и приблизилась, то оторвала бы их. Но животное не обратило на меня внимания и куснуло девочку еще раз, теперь уже за лицо.

Алина закричала. Щека залилась кровью.

— Они не могут посадить тебя на цепь, — кричал я. — Не могут связать тебя! Лошади фей свободны! Они защищают свой табун! Дан’ха ват фаллату! Она из твоего табуна! Ты должна защищать свой табун…

Лошадь не отошла от девочки — наоборот, ярость и безумие разгорались в ней с новой силой. Она била копытами рядом с Алиной, затем отошла на пару шагов назад и бросилась вперед, остановившись лишь в дюйме от ребенка.

— Дан’ха ват фаллату! — вскричал я снова. — Я — Фалькио валь Монд. Я храню свой табун, как и ты. Я сломлен так же, как и ты. Дан’ха ват фаллату! Мы из одного табуна. Дан’ха ват фаллату! Девочка из того же табуна. Защити табун! Тебя нельзя связать. Тебя нельзя заставить. Дан’ха ват фаллату! Защити девочку, она такая же, как и ты, как и я…

Из глаз моих брызнули кровавые слезы, и все вокруг расплылось. Я не знал, жива ли еще девочка, не собирается ли зверюга оторвать мне голову. Просто продолжал говорить с ней, умолять ее, повторял всё, что приходило мне в голову, и слышал лишь стук копыт о землю. Рык превратился в сердитое ворчание и ржание, сердце колотилось в моей груди. Я слышал, как сзади беспокойно перетаптываются стражники, как на них кричит герцогиня, но продолжал повторять снова и снова: «Дан’ха ват фаллату!»

Что–то ударило меня по голове, я упал на спину и утер слезы. Увидел, что лошадь бьется головой о решетку, словно хочет сломать ее, а потом краем глаза увидел Алину, неподвижно сидящую на земле. Подумал, что, наверное, она уже мертва, но потом заметил, как слуги шестами пытаются отогнать лошадь и забрать Алину. Грудь девочки ходила ходуном. Лошадь грызла пики и била копытами по решетке, и стражники не могли подойти ближе, даже несмотря на то что герцогиня кричала на них. Лошадь яростно ржала и билась всем телом о решетку — казалось, еще чуть–чуть, и железные прутья лопнут.

Уф поднял меня с земли. Герцогиня едва ли не вплотную приблизилась ко мне. Она улыбалась.

— Ты чудесен, парень, просто чудесен, — сказала она, трепля меня по щеке. — Как же замечательно. Я не видела ничего подобного! Думаю, тебе удалось добраться до глубин сознания этого чудовища — понимаешь, что это означает?

— Это означает, что ваши отвратительные пытки не удались, герцогиня.

— Не глупи, — сказала она и, поцеловав в щеку, прошептала: — Это значит, что и я смогу туда добраться.

Она отошла, чтобы вновь понаблюдать за тем, как лошадь бросается на решетки.

— Отведи его обратно в камеру, — сказала она моему стражнику.

— А что делать с лошадью? И девчонкой? — спросил второй, держа в руке сломанную пику.

— Оставьте их, — ответила Патриана. — Либо лошадь расшибет себе голову о решетки, либо ей надоест, и она убьет девчонку. Меня устраивает и то и другое. Есть о чем еще подумать.

Она снова повернулась ко мне.

— Дан’ха ват фаллату! Как же чудесно!

Уф перекинул меня через плечо и потащил обратно в камеру. На этот раз, пока мы шли обратно, он не издал ни звука.

СОВЕСТЬ ПАЛАЧА

Я проснулся от странного звука. В голове еще плавал туман, я, как и прежде, висел в цепях, прикованный к деревянному устройству, занимавшему б'oльшую часть камеры. И в этот миг я вдруг понял, что кто–то плачет.

Открыл глаза. В камере царила тьма, и лишь у двери дрожал огонек свечи. Наверное, было уже далеко за полночь, хотя точнее не определишь. Я огляделся в поисках источника звука, думая, что проснулся от собственных рыданий. Но плакал другой. В углу на табурете сидел Уф, мой мучитель. Он держал в руке нож, которым кромсал плоть несчастных, утративших расположение герцога. Уф тихо плакал, шмыгая и утирая нос рукавом. Потом он полоснул себя по руке и наблюдал, как кровь вытекает из раны.

— Что ты делаешь? — прохрипел я и понял, что едва не порвал связки у клетки с лошадью фей. Брасти у меня в голове сказал, что такого быть не может, и я даже улыбнулся ему в ответ и хмыкнул.

— Не смейся, — произнес Уф, глядя на нож.

— Я смеялся не над тобой, а… неважно. Что ты делаешь?

— Лошадь выбрала, — сказал он с усилием. — Ты заставил лошадь выбирать.

— Не понимаю.

— Лошадь не убила девчонку. Ты говорил с лошадью, и она сделала выбор. Решила не убивать девчонку, — ответил он низким от боли и непонимания голосом.

Я даже хотел сказать ему, что все хорошо. Но все было плохо.

— Проклятая лошадь, — прошептал он и снова полоснул себя по руке.

Я не знал, как помочь ему, что сказать, чтобы он не чувствовал себя таким подавленным. Словно мне было дело до его чувств.

— Проклятая лошадь, — повторил он и поднял на меня глаза, полные слез. — Ты говорил с проклятой лошадью. Ты сказал ей не убивать девчонку. Лошадь… тысяча чертей… как же они измывались над этой тварью… и нас заставляли… а ты сказал ей, и она не убила. Я…

Он всхлипнул и снова полоснул себя по руке, в этот раз еще глубже и сильней.

— Я делаю то, что говорят. Герцог. И сучка эта, герцогиня. Но я же человек! — Он резко встал, и табурет отлетел к стене. — Я, черт побери, человек! — крикнул он, поднеся нож к моему лицу.

— Ты — человек, — тихо сказал я.

— Я — человек, — горестно повторил он. — Проклятая лошадь, бедная проклятая лошадь совсем свихнулась. Без мозгов, без сердца. Всё отобрали, всех… Но лошадь… Проклятая лошадь. Проклятая лошадь послушалась тебя и остановилась. Не убила девчонку. Проклятая лошадь послушалась и не убила. Лошадь! А мы мучали… мы убивали…

Он снова всхлипнул и отошел от меня.

— Я — человек, но какая–то проклятая лошадь лучше меня. Безумная чертова тварь, без мозгов и сердца. Лучше меня! — прокричал он последнюю фразу и повторял ее снова и снова, нанося удары по стенам, раня и проклиная себя. Смотреть на него было так же страшно, как и на лошадь фей, которая пыталась разнести клетку.

Наконец он выронил нож. Вытащил ключ из кармана и подошел ко мне. От него разило алкоголем, в глазах плескалось страданье.

— Ну–ка, скажи, — то ли грозя, то ли умоляя, произнес он. — Скажи, как мне стать… как перестать быть собой. И стать лошадью. Как я могу стать хорошим, как лошадь? Скажи мне, и я тебя отпущу. Выведу тебя. Только сперва скажи.

Я подумал, что он лжет, но заметил в углу, там, где лежал перевернутый табурет, узел с вещами. Там был плащ и рапиры.

— Скажи мне. Ты…

— Тише–тише. Я всё скажу.

— Сейчас же скажи. — Он пододвинул ко мне ухо, словно надеялся, что я прошепчу ему тайну, которая угодит прямо в сердце.

Я набрал воздуха, сделав болезненный вдох.

— Первый закон гласит, что люди свободны, — тихо пропел я. — Ибо без свободы они не станут служить от всего сердца…

* * *