Клуб

Там – выбор. Маркетологи и музыкальные продюсеры позаботились о том, чтобы нам было из чего выбрать. Даже если по–честному выбора и нет, то всегда можно выбрать продукт, исходя из жанра, обложки, музыкантов, названия, отзывов музыкальных критиков… Да какая разница, цель всего ритуала одна – покупка пластинки. А далее без разницы.

Но Христос не покупал никаких пластинок. Бывало, слушал звуки, и в основном совсем неосознанно, плясал танцы на могилах, писал последние записки – не тебе и не мне. Уже пора бы с этим смириться и порвать восвояси, но нет – каждый день одно и то же. Мать учения, видимо. Спасибо.

–

Собственно, сыр–бор не с пустого места. Отнюдь.

И здесь множество этапов: найти дельфина, плескающегося в небрежно разлитом бензине, понять, что же ему нужно; найти приманку, зарядить ружье и ждать, ждать, ждать.

Рано или поздно его бриллиантовый клюв моргнет над нежной гладью переработанной нефти, а далее – хватай за гриву и тащи поодаль, тычь в его морду стволом. Он и не шевельнется, таких как ты, он видит по тысяче в день, если не больше. Возможно, что он даже презрительно сплюнет или язвительно спляшет фокстрот и это будет знаком – ты проиграл.

Ищи, ищи дельфина. Найди эту лужу бензина – только там они и водятся, а сколько таких луж разбросано по Городу, это что–то невероятное, и я уверяю тебя, что найдешь. Нужно просто фиксировать реальность на этом моменте, представлять себе эту картину так, словно бы это уже происходило. Тогда хрусталь реальности подплавиться – подхвати! и вылепи свой чемпионский кубок, грааль, до краев наполненный вином из цикуты.

Но будут и другие, что пойдут против: преподаватели, политики, администрация, полицейские, начальники и прочие, прочие, и им не будет числа, а сами они – лишь продукт системы, который не существует автономно.

Роняй семена запрещенных растений, синтезируй новые соединения в лабораториях, бормочи бессвязные мантры, молись выдуманным богам, пиши письма – наивные, с рассыпанными бриллиантами сине–зеленых вспышек в глазах, пропитанные дымом.

Не думай, где достать новые препараты – бери любые. Подделывай рецепты, печатай купюры, распространяй листовки. И ищи, ищи своего бензинового дельфина. Он рядом, он дышит тебе в затылок.

–

Щелчок.

Рейв – это веселое сборище, вечеринка, танцевальное мероприятие. Танцы мы устраивали в основном по субботам, соблюдая все традиции «вторничного блюза» – невероятно унылого состояния, которое часто посещает тусовщиков, вроде нас, во вторник. Виной тому MDMA – как его кристаллическая форма, так и в таблетках экстази. Виновато, конечно, не само соединение, но в первую очередь абстинентный синдром, который проявляется после употребления.

Сказать честно, экстази сейчас в основном паршивенький. Пушеры могут замешать туда что угодно – MDA, амфетамин или кислота это еще, в общем, совсем может быть недурно, но встречались случаи использования опиоидных групп, что мне не совсем нравилось.

Дело не в препаратах – это фон, игра с химией, не больше. Дело в том, что происходит дальше, дело в том, от чего ты избавляешься и что приобретаешь при употреблении различных психоактивных веществ. Опиаты влияли на меня непонятно, игр с ним я не понимал и скорее относился к опиюшникам как к тихим алкашам, убитым, синюшным.

– Как ты? – кто–то похлопал меня по плечу. Я обернулся, выдохнул тонкую струйку дыма и повернулся. Обернулся.

– Лев? – с опозданием спросил я. Тот придвинулся поближе к моему лицу.

– Мы не курим в помещении.

– Что ты сказал?

– Говорю, можешь не курить в помещении?

Опять у него приступ.

– Лев, – мягко начал я, – извини, конечно, мы не курим в помещении, – с этими словами я с силой вдавил сплиф в пепельницу. Вскоре смесь табака и травки притихла, перестала тлеть. В воздухе воцарилось молчание и терпкий сладковатый запах.

– Ты ел сегодня таблетки? – Лев внимательно посмотрел на меня.

Я ответил, едва сдерживая смех:

– Нет, сейчас приму, – и достал из кармана таблетку экстази. Проглотил, не жуя. Лев довольно покивал головой и сказал:

– Вот–вот, так–то лучше. Уже скоро ты пойдешь на поправку, – он поправил плед, который болтался на его плечах, и вышел из комнаты. Я с удовольствием откинулся на подушку и начал ждать прихода. Мне улыбался белый потрескавшийся потолок.

Как я и говорил, опиаты – не мое. Кайф, конечно, но бычий, и я не кайфожор, а исследователь – это принципиально разные понятия. Кайфожор жрет джанк для кайфа, а исследователь использует психотропные препараты, чтобы несколько расшатать психику, расширить границы восприятия: забыть то, что знает, увидеть то, о чем думает, сказать о том, что видит, и, наконец, написать об этом всем книгу.

Тираж – двести–триста книжонок в мягкой обложке. Половину писатель должен раздать друзьям и знакомым, если они у него остались (дружба с писаками – дело неблагодарное, так как гонору у них ого–го, себя везде ставят во главу угла и вообще даже просто общаться с ними бывает тяжело, что уж говорить о какой–то там дружбе), а второй – забить свою тесную комнатушку, в надежде на то, что она еще кому–то понадобится.

Это и трагично, и смешно, но эти же книги позже писатели используют вместо стула, которого нет по причине крайней нищеты этого титана мысли, и на виселицу, сделанную своими же руками из люстры и ремня, писатель неловко вскарабкивается по трупам своих надежд, облеченных в россыпь чернильных знаков.

Только по этой чернильной тропе писатель может взойти на эшафот, сложить там голову и пережить чудесное перевоплощение в непристойное бензиновое создание, плюющееся драгоценными камнями налево и направо. Только умерев, можно увидеть свою жизнь – персонаж, сошедший с картины и пересекший рамку, не сможет вернуться обратно, но сможет осознать двумерность прошлой реальности, её ограниченность. Так чего же ты боишься больше – умереть или остаться в своем измерении?

Тяжело. Металл. Запах бензина. Снова – тлеет. Снова – дым. Снова включаю диктофон.

– Исследователь не должен писать. Исследователь вообще никому ничего не должен, он может даже не быть исследователем, но это, конечно, желательно, в противном случае вышеописанные суждения могут не работать. Впрочем, они и так могут не работать, – короткий смешок.

– Исследователь может быть, он может снимать фильмы, сочинять музыку или ломать рёбра; он может насиловать детей, может жрать горстями снег, джанк, трупы. Как дать определение Исследователю, если это лишь состояние, в которое может впасть кто угодно и когда угодно?

Перематываю.

– Кто угодно и когда угодно…

Перематываю пораньше.

– Как дать определение Исследователю, если это лишь состояние, в которое может впасть кто угодно и когда угодно?

Вздыхаю. Достаю кассету из диктофона. Инструменты, ножницы и скотч – под кроватью. Короткая склейка. Снова запускаю запись.

– Как дать определение состоянию, если это кто угодно? Исследователю, в которое… когда угодно… Ломать рёбра, жрать горстями джанк и трупы…

Я довольно оскалился. Я был лишь в начале чернильного пути.