Клуб

Собирай, заряжай в пращу, и выходи на бой со своим бензиновым Голиафом, и бей его, бей! Бей, пока тот не рассыпется на мелкие осколки.

Я тщательно подготовился к этой битве, и никто не в силах меня остановить.

Что такое машина сновидений? Ученые, которые занимались созданием этой машины, разработали механизм на основе электрофона. Обыкновенная лампочка была подвешена над металлическим цилиндром с прорезями, который вращался со скоростью 78 оборотов в минуту.

Как она работает? Все, что нужно сделать человеку, сесть перед работающей машиной сновидений с закрытыми глазами. Она меняет нейронную активность в и между таламокортикальными областями, провоцируя возникновение необычных и ярких визуальных образов. По сути, эта машина меняет твою реальность.

Что же сделал я?.. Я создал свою технологию, выдумал свой фокус, при помощи которого могу не менять реальность, а перемещаться между мирами, которые я создаю на ходу. Открываю туннели реальности в новом туннеле реальности, игнорирую внешние сигналы, скачу верхом на бензиновом дельфине.

Треск сплифа.

Вот и весь фокус, и не нужно загибать пальцы – заходишь в темную комнату, садишься напротив стробоскопа.

На языке – ЛСД–25. В руке– трубка с DMT, во второй – отвар из священных грибов.

В третьей руке нервно дрожит сплиф – табак и Cannabis сорта Norhtern Lights, а я, стало быть, его хранитель.

Четвертая рука держит трезубец с черепом – мое грозное оружие в борьбе с видимой реальностью, которым я рублю воздух и отсекаю голову ложным сущностям.

Лампочка горит все ярче…

Мне не нужно выходить из комнаты. Я не совершу ошибку, ведь нельзя ошибиться в том, чего нет.

Стробоскоп набирает обороты…

Я вижу, я знаю вас всех. Я шепчу вам на ухо, каждому из вас: Агнесса, Марго, Хтоника, Римлянин, Пин Черри, Солнце, Гранада, Первый, Режиссер, Грей, Римлянин, – каждого из вас я выдумал, выстругал, выстрадал. Каждый из вас – я.

И меня не стало.

– Все пытаются обвинять. Потому что не хотят смотреть внутрь себя.

– А что вы видите, смотря в себя?

– Внутрь себя? Я вижу все… Все подряд. Я вижу хорошее, плохое, зло. Вижу всю картину.

– И сколько же зла вы увидели?

– Столько, сколько и вы.

– Так что вы видите?

– Всех вас. Вижу мир, который вы не завоевали. Разум бесконечен. Бросьте меня в глухую темницу, для вас – это был бы конец… а для меня – это всего лишь начало. Там целый мир, где я свободен. Мир, который вы не завоевали!

(Интервью с Чарльзом Мэнсоном, лидером группировки «Семья»)

Пластмассовое евангелие

За мной по пятам следовали люди, с которыми я с превеликим удовольствием предпочел бы не сталкиваться. Никогда. Но реальность жестока: развеселые карты ложатся именно таким, самым невыгодным мне образом, и я ничего, ничего не могу поделать с этим на данный момент моей жизни. Странно. Странно, не правда ли? Возможно, у вас тоже было что–то подобное? Может, и было.

У меня раньше не было. Теперь меня зовут Римлянин. Кажется, у меня проблемы.

От того мне не холодно и не тепло, никак не плохо и уж точно не жарко. Меня просто колотило от злобы и осознания всей глупости ситуации.

Мне бы сначала.

Это было недавно. Мы гуляли с Львом по окраинам Города и наткнулись на невзрачный ветхий дом. Окна не горели, и при ближайшем рассмотрении (стекла – выбиты, серая штукатурка – старчески облезла) становилось очевидно: дом ничейный.

Естественно, мы вломились внутрь, побродили немного, вернулись. После – повадились туда заглядывать. Сидели там и разговаривали о том, о чем обычно не говорят

Почему? Не знаю. Нам казалось это смешным – играть в игру для богатых в заброшенном и полумертвом здании. Мы изменяли действительность – шаг за шагом. Купили шарики, клюшки – зависали в доме еженочно уже из спортивного интереса.

К гольфу мы пристрастились, хотя места было не так уж много; и в целом, получался вовсе не гольф, а извращенная пародия на него. Мы курили, играли партию, потом опять курили и опять курили, и играли, и так много раз. Заигравшись, мы ночевали в доме, на продавленной тахте, в неверных, сворачивающих шею, блуждающих волнах сна. В одну из таких ночей все и началось.

Дел у меня никаких не было, тем более после полуночи. Я ворочался. Вспотел, услышав, как сон ушел царапающим цокотом ракушек. Замер, не двигался. В лихорадке заснул.

Сны – редкость. Жемчужины. Все необычное, что во сне есть, это подавленные цветные галлюцинации. Шум телевизора. Не так приятны, как героин, не так ярки, как ЛСД. Но этот… сон. Был другим.

Я – ворон. В одном большом городе, где понуро дремлют корабли подле древнего Маяка… Там – безлюдье: там мертвые до самого горизонта. Я лечу от моря к груде тел, осматривая местность, выглядывая, куда бы приземлиться. Выклевываю глаза.

Все мертвецы похожи один на другого, точь–в–точь, и их глаза не видят и даже смотреть не пытаются; я это понимаю.

Там отдыхает одна девушка, совсем непохожая на других. На ее лице кровь смешалась с тушью; она не была убита зверски – нет: у других оторваны конечности и вырваны языки – она отделалась лишь несколькими аккуратными порезами. Она шепчет: «Мне все равно».

И – её конвульсии, её танец, черная музыка. Я с интересом смотрю; я не знаю, кто она такая, а она не знает, кто такой я. Она танцует. Она смотрит в глаза, и оттуда её взгляд въедается в самую душу, чтобы остаться на ней холодным неоновым отпечатком навсегда. Голубые глаза видят мое маленькое птичье сердце. Дыхание сбивается. Джаз играет. Она тихо поет, захлебываясь кровью.

Страх, страх беспричинный. Вдруг – грохот, треск, визг рвущейся ткани; ее лицо разлетается на тысячи осколков, но потом оно покрывают все, что я вижу – дома, деревья, дороги. Лицо превращается в единый вихрь и захватывает весь Город.

Я проснулся в холодном поту, икая. Но проснулся я лишь затем, чтобы уснуть.

С той поры началось что–то странное. Слова песни из сна не давали мне покоя – белошумное монохромное наваждение. Я думал только о них, и меня это нервировало. Партии в гольф часто срывались – я сам не понимаю до сих пор, почему. Все было странным и несуразным, как будто проснувшись однажды, я проснулся раз и навсегда.

Льву было без разницы. Он просто спал в доме для гольфа, в то время как я бродил по ночным улицам Города.

Однажды в одну из этих прогулок я умудрился зайти так далеко, что добыл рассвет. Что я делал всю ночь? Я не знаю. Я был одержим каким–то поиском и не мог нормально спать с той самой ночи, даже понимая, какая это несуразица. Даже воздух не хотелось глотать.

Я вернулся в дом гольфа разбитым и уставшим. Лег прямо в прихожей.

– Эй, Римлянин, – раздалось из ближайшей комнаты.