Клуб

–

Цветов думает, будто бы я сошел с ума. Все так думают. На деле – нет, нет и еще раз нет. Я – самый настоящий врач. Да, сейчас мне приходится работать без диплома и под прикрытием, но я знаю, что делаю и зачем.

Однако заявлять такое группе асоциальных торчков опасно. Все начнется с хихиканья и улюлюканья, заявлений, что я вовсе не врач, а просто джанки, который после очередного кислотного трипа вообразил себе невесть что.

Потом, после длительных увещеваний, найдутся среди них такие, которые не прокурили свой мозг до основания, а потому сохранили способность рассуждать здраво.

Но и от них потом не спасешься – коновал, в понимании джанки, существует для выполнения двух целей: написание рецептов и откачка от передоза. И если с передозом они худо–бедно могут справиться сами, то дарить билеты в долину грез я совсем не собирался – к трупам я отношусь нормально, без рвотного рефлекса и с привычкой, но участвовать в моральном и физическом разложении желания нет никакого.

Потому приходится шифроваться. В этом пестром карнавале, кажется, я один понимаю, что происходит на самом деле. А происходит тут ровно следующее.

В этом госпитале действительно проходит эксперимент. Но это не эксперимент по автономному существованию группы лиц в форме коммуны, как думает Цветов, нет – на деле это секретный правительственный эксперимент по использованию психотропных препаратов в целях реабилитации.

Какой рейв! О чем речь! Я, как главный врач этого госпиталя, ответственно заявляю, подписываясь под каждым словом неровным почерком – рассуждения Цветова это яркое проявление его шизоидной акцентуации и оторванностью от социума, даже такого немногочисленного. Он думает, что я схожу с ума, на деле же все наоборот.

В этом здании собрались худшие представители Города – павшие, увядшие, увязшие в грехах и с притупленным центром удовольствия, настолько они сладострастно провоцируют его на выработку необходимых им гормонов и медиаторов. Фактически, я – единственный человек в госпитале с незамутненным сознанием.

Предвосхищая вопрос – да, употребляю. Но только психоделики и только в допустимых дозах. В данном эксперименте это необходимость, наличию которой я совсем не рад.

С остальными все гораздо сложнее.

Барбара – ярко выраженный депрессивно–маниакальный синдром, притом синдром донельзя педантичный, сменяющий свои фазы строго по календарю.

От фазы же зависят и её влечения, при помощи которых она бессознательно старается сгладить углы расстройства: при депрессивной фазе отмечается повышенное употребление стимуляторов, при маниакальной – продуктов каннабиоидной группы.

Агата, она же Агнесса (что примечательно, Цветов воспринимает ее как двух разных людей, и в этом его легко понять) – диссоциативное расстройство идентичности. Не уверен, сколько личностей в этой девушке на самом деле, однако по результатам взаимодействия с ними наличие двух этих идентичностей неоспоримо.

Переключение между ними происходит вследствие определенных триггеров. На данный момент таких триггеров зафиксировано два – при возникновении одного Агата воплощается в Агнессу, и наоборот. Для Агаты триггером, способствующим переключению, является прикосновение лиц противоположного пола (проверено неоднократно), а для Агнессы – вид сырого мяса. К сожалению, у меня нет точных данных о травмирующих ситуациях, которые привели к этому расстройству.

И, наконец, Цветов – такой–то, позволю себе каламбур, яркий цветок в этом букете психозов и неврозов. Личность уникальная – даже находясь в окружении людей, в общем–то, многим с ним схожих (похожие увлечения, возраст, социальное положение), настоящих людей в своем восприятии он заменяет муляжами, с которыми и общается впоследствие.

Другими словами, вместо тoго, чтобы воспринимать реальность, как есть, он дублирует её в своем воображении, наделяя нереальными свойствами – так, например, в цветовской реальности Агата и Агнесса являются двумя сестричками–подружками (обе транссексуалки).

Кроме тoго, что в этом своеобразном буфере между его личностью и реальном мире сущности изменяются до неузнаваемости, так еще и появляются новые – яркий пример тому таинственная танцовщица Мария, которую никто в этом госпитале ни разу не видел.

Затрудняюсь дать точный диагноз в этом случае, но что бы то ни было, у Цветова ярко выражена сексуальная фиксация (Мария в его фантазии работает стриптизершей, Барбара – спит с кем попало, про транссексуальность Агаты и Агнессы уже было сказано). Но что еще важнее, себя он мнит никем иным, как Исследователем.

Несколько раз я интересовался целью его… Исследований. Насколько я понимаю, его основная цель – приручить дельфина из бензина. В числе прочего указано, что для этого необходимо пройти по чернильному следу. Исходя из тoго что он говорит, можете представить, какое безумие творится внутри его головы.

И этот человек имеет смелость говорить мне, его лечащему врачу, что это я болен, так как не способен ухватить дельфина и заставить его, цитирую, «выплюнуть все бриллианты».

Заявления подобного рода опасны. Заявления подобного рода могут спровоцировать необратимые изменения во взаимоотношениях внутри социума: разрушить четко установленную иерархию, смешать роли, внести неразбериху. В дальнейшем мое руководство может быть недовольно результатами эксперимента, и кто его знает, что они сделают с проектом и его участниками.

–

Бесконечное множество ликов.

Папа Римский, Лев IV, в последнее время наводил больший ужас на жителей коммуны, чем обычно. Я связывал это с его молчаливостью, отстраненностью. Он часто мог стоять где–то поодаль, записывая свои наблюдения в блокнот, и не всегда была ясна цель такого поведения.

Предполагаю, что в ряде случаев он фиксировал визуальные искажения восприятия при употреблении психоактивных веществ, но строчил зачастую ожесточенно, со скучным задумчивым лицом.

Я видел несколько лиц Льва. Если быть точным, восемь, но большая часть из них являлась мне размытой, а потому я мог идентифицировать лишь три из них.

Первое лицо Льва было чем–то похоже на младенческое, и наблюдал я его в основном в двух случаях: либо когда Лев спал, либо когда курил. Это лицо ни с чем не спутаешь – расслабленное, практически лишенное какой–то мимики, оно выражало максимальную гармонию внутри себя и одновременно с окружающим миром.

Второе лицо Льва – скотское, или, точнее сказать, бычье. Глаза постепенно наливались кровью, происходило ожесточение надбровных дуг. Лицо раздувалось и занимало все больше пространства в помещении. Чаще всего такое лицо можно было заметить при совместных джейм–сейшнах, или в ожесточенном споре. Он почти всегда отстаивал свою позицию мягко, без нажима, но было видно, как тяжело это ему дается, как сложно ему контролировать собственные вспышки гнева.