Ключ без права передачи
Шрифт:
– Даже мне понравилось, - заявил Адамян.
– Странная вещь: информация ведь минимальная, так? Ничего нового, ошеломительного не сообщается. А - действует!
Марина взяла его шапку за оба уха, надвинула на глаза:
– Женька, ты чудовище! Ну можно ли думать о количестве информации, когда тебе читают стихи?
– По-моему, за этим стихотворением моих данных совсем не видно. Они как бы не нужны, - пожаловалась Таня.
Майданов сплюнул. Когда его что-то коробило, он сплевывал.
– А ты их не навязывай, - резковато сказала Марина.
– Кому надо -
– Все равно. Я чувствую, что для поступления это не подходит. Надо взять чтонибудь гражданское, патриотическое…
– А что, - спросил Смородин угрюмо, - красивым девчонкам прощаются пошлости?
– Пошлости?! А что я такого сказала?
– Когда же люди поймут, Марина Максимовна? Когда они поймут, что нельзя выставлять свой патриотизм, чтобы тебе за него что-нибудь дали или куда-нибудь пропустили! Другие свои данные выставляй, пожалуйста; может, и правда, в дом моделей возьмут… А это - не надо!
Татьяна, округлив большие красивые глаза, готовилась заплакать.
– Дядя Алеша сердится?
– спросил Антон у Майданова, с которым успел подружиться.
– Ага, - сказал Майданов.
– Он идейный.
И толкнул плечом Адамяна: отойдем, мол.
Когда их не могли слышать, спросил:
– Кто из вас придумал этот… культпоход? Только мозги не пудрить, я все равно узнаю.
– А тут все открыто, - удивился Женя.
– Предложила Мариночка.
– Так я и знал. Педагогические закидоны!
– Слушай, ты ее все время с кем-то путаешь. Она - человек, понимаешь? С ней интересно - раз. Никогда не продаст - два. И говорить можно чем угодно - три. Нам дико повезло с ней, если хочешь знать.
– Наивняк… Ну давай, заговори с ней "о чем угодно". О чем ей педагогика не велит!
– Ну например? О сексуальной революции?
– ухмыльнулся Женька.
– О сексуальной? Нет, тут она сразу иронии напустит. Надо такое, от чего нельзя отхохмиться. Начни только - сам увидишь, как завиляет.
– Да что ты против нее имеешь?
– "Душевница" она. А я учителям-"душевникам" не верю! Я нашей Денисовне, завучихе, верю больше, понял? В трех школах перебывал, видал всяких. Одна инспекторша детской комнаты - тоже молоденькая, нежная, с "поплавком" МГУ на груди, - так со мной говорила за жизнь, так говорила…
– И потом что?
– А потом - протокольчик. И в нем черным по белому: "На собеседованиях Майданов Александр показал…" Ну и там все мои сопли доверчивые в дело пошли. Против Витьки Лычко и других… Ты их не знаешь. Артистка она была, понял?!
– Да… невесело, - признал Женька и тут же возразил: - Но это совсем из другой оперы!
– А я рассказал так, для примера… Ну чего это она решила в гости ко мне? Чудно ведь!
– Брось, Майдан. У нее никаких задних мыслей!
– Не знаю. Вот у ее "пузыря" - точно, никаких!
– Майданов улыбнулся.
– Но мама-то она ему, а не нам. Нам - классная дама, пускай даже самая лучшая. А друг твой, Смородин, - все-таки комсомольский чин… Так?
– Ну и что? Мы его выбрали, он же отбивался!
–
Ладно, поговорили, иди к своим…Женя отстал от него, тяжело озадаченный.
10
А потом в доме, когда гудела в печке отличная тяга, когда накормленный Антон спал под шубкой на оттоманке, а остальные пили чай после сытной пшенной каши, имел место разговор (несколько туманный для непосвященных, но это ничего: если они потерпят, все прояснится).
– Ладно, никто не спорит с тобой, - говорил Смородин.
– А чего ты от Марины Максимовны хочешь?
– Мнения!
– настаивал Адамян.
– Зачем? Это наша проблема, и мы решим ее сами…
– Как? Вызовем "Голгофу" на бюро?
– Не смеши!
– "Баба Сима" могла бы… - меланхолически сказала Юля.
– Так ее уже нет.
– Адамян ходил взад-вперед, глядя себе под ноги. В нем заметна какая-то напряженность.
– Есть Марина Максимовна, но она молчит…
– Жень, а я имею, по-твоему, право обсуждать это с вами?
– спросила Марина Максимовна.
– Нет? Ну, не надо… что ж. Вообще-то я и сам понимаю…
– Зачем же начал?
– Надеялся, что вы…
– Лопух потому что, - вдруг высказал с оттоманки Майданов, охранявший там сон ребенка.
– Марине Максимовне неинтересно иметь неприятности из-за тебя, правда же?
Повисла пауза.
Смородин чиркнул спичкой для Марины: она разминала сигаретку. Но рассердившись (на себя?), она задула эту спичку и принялась эту сигарету крошить:
– Трудный вопрос, да. Тягостный. Такой, что все стараются отвести глаза. А надо бы набраться духу - причем не тете Моте, а мне самой!
– и сказать на педсовете: "Вот мнение моих десятиклассников об одном из нас. Давайте думать, как быть".
– Вот! Я только этого и хотел!
– Ну и прекрасно. Если б еще обойтись без этой злости… Ты хотел знать - смогу ли я? Готова ли? Скоро буду! Но даже если я смогу завтра в 9 утра, - вы-то опаздываете с вашей критикой. Результат будет, дай бог, для восьмых и девятых, а вам - I am sorry very much - заканчивать в этих "предлагаемых обстоятельствах".
– Ясно, - подвел итог Женя.
– Как один конферансье объявлял: "У рояля - то же, что и раньше".
И Адамян виновато отошел в темный угол, откуда мерцал глазами Майданов. Они там обменялись немногими словами. Тем временем Юля спросила:
– Марина Максимовна, а как вам этот директор? Нравится?
– Граждане! Предупредили бы, что экзамен, - я ж не готовилась!
– Не будет он лучше "бабы Симы", это ясно, - вздохнула Таня.
– О чем говорить!
– Он еще не проявился и не мог успеть, - отвел Алеша этот вопрос от Марины Максимовны, но Юля от нее домогалась истины:
– Нет, не как начальство, - как человек?
– А в нашем деле это все как-то вместе… Вот "баба Сима" считала, что хорошая школа - учреждение лирическое! Сами понимаете: надо быть белой, белоснежной вороной, чтоб так считать! А уж среди отставных военных…