Книга сияния
Шрифт:
Ехать оказалось и в самом деле недалеко. Тележка остановилась, Сергей снял Карела с его насеста и понес вдоль стены, окружающей императорские сады. Остальные последовали за ними, и вскоре впереди показалась небольшая зеленая дверца. Легкий толчок – и дверца открылась, пропуская их в императорский розарий.
– О господи, – ахнула Рохель. В воздухе висел головокружительно сладкий аромат. Цветки казались черными в темноте и напоминали курчавые детские головки. Тоска по собственному ребенку, которому уже никогда не суждено было увидеть и познать это великолепие, заставила ее сердце сжаться.
– Тс-с, – прошипел Карел.
По дороге, ведущей к замку, застучали копыта. Подняв головы, беглецы увидели отряд стражников,
– Какое-то животное для императорского зверинца, – быстро и негромко пояснил Карел. – Быстрее, тут уже недалеко осталось.
Тропинка, которая петляла меж розовых клумб, привела к шалашу. Он напоминал груду хвороста, но внезапно из этой груды послышался голос:
– Кто тут шляется по ночам, желая разделить со мной мои скорби и бедствия?
Это был старый помощник садовника, который помог Келли найти бабочек и обмануть императора.
– Здравствуй, сосуд скорбей. Это старьевщик Карел, а со мной кое-какие добрые люди.
Ответом ему был дружный собачий лай.
– Тихо! Гус, Жижка, Гавел! – старый знаток бабочек высунул голову из-под полога. – Когда у меня последний раз был гость, он пообещал мне башмаки, плащ, эликсир – и все высшей пробы.
– Мы тоже в долгу не останемся, – в голосе Карела появились нотки мольбы. – Нам бы только ночку переночевать, и все.
– Так это всегда начинается. «Ночку переночевать», значить, а посулы один другого слаще… Ладно, Христос с вами.
В шалаше было тесно и пахло плесенью. При свете единственной свечи Рохель разглядела трех собак, одну из них трехногую, здоровенную полосатую кошку с лысинами на шкуре, свернувшуюся в клубок, и птицу с забинтованным крылом. Старик кое-чему научился у бабочек: он спал в настоящем коконе из лоскутных одеял. Птица, подобно королю на холме, восседала на его заднице. Остальные обитатели сгрудились тлеющего костерка в самом центре шалаша. Прежде Рохель оказывалась в подобной близости только к своей бабушке, к своему мужу Зееву и – дважды в жизни – к Йоселю. Теперь у нее под боком предстояло устроиться целому зверинцу.
Перл прибиралась после завтрака, и мысли ее были радостными. Сейчас Рохель, должно быть, далеко за городскими воротами. Ребицин считала: одна из причин всех бед – неспособность жителей Юденштадта простить Рохели ее несхожесть с остальными. Для них Рохель не просто чужестранка, ибо в Праге живут евреи из Испании и других стран. Нет, дело в том, что она христианской крови, которая будет враждовать с кровью еврейской. Неудивительно, что девочка выросла замкнутой и сама считала, что с ней что-то не так. А эти раскосые глаза, высокие скулы и полные губы – на них нельзя не обратить внимание! Они служат постоянным напоминанием. Можно понять, как у нее получилось с Йоселем. Один-единственный взгляд. Язык глаз. У самой Перл с Йегудой все было совсем иначе. Их просватали, когда они были еще детьми, и они привыкли чувствовать себя супругами. Надо же, к чему может привести страсть! И все же на сердце у Перл – даже теперь, когда Рохель была в безопасности, далеко за городскими стенами – лежала тревога. Дело было в Йоселе. Она скучала по нему, словно голем был ее родным сыном. По правде сказать, не проходило и минуты, чтобы Перл не подумала о его благополучии. Как женщина благоразумная, ребицин не считала нужным тратить время, сожалея о том, что не может исправить, – и все же испытывала глубочайшее сожаление. Она так и не сумела одарить Йоселя настоящей материнской любовью, пока он здесь был. Впрочем, рассуждала Перл… Если не довелось испытать подлинной страсти – откуда ей знать, как эту самую любовь проявить?
Пробудившись в хижине и спихнув одну из собак, которая пристроилась прямо у него на лице, Карел сразу понял, что теперь придется дождаться полудня и лишь потом ехать
к городским воротам. Причина была веской: если попытаться подъехать к свалке утром, придется отчитаться за самую что ни на есть бросовую партию старья, а следовательно, его телегу могли бы обыскать. Поэтому, переехав Карлов мост, Карел со своими пассажирами направился в небольшой проулочек за костелом Девы Марии перед Тыном в стороне от людной Староместской площади. В указанном месте Сергей соскочил с телеги и потянул за дверной молоток в форме женской руки, сжимающей земной шар.– Кто там? – донесся изнутри слабый голос.
– Злата Прага, – крикнул Карел, не слезая с телеги.
Из приоткрытой двери высунулся тот самый молодой человек, который снабдил Келли опиумом – ядом для императора.
– Можем мы ненадолго здесь остаться? – спросил Карел. – Моим друзьям нужно где-то спрятаться.
– Ты думаешь, мне самому прятаться не нужно? – отозвался студент.
– Бога ради, Грегор.
Студент вздохнул и открыл дверь пошире. Сергей с Карелом на руках, Киракос, Рохель и Зеев были допущены в комнату без окон. Рохель огляделась. Кровать, стол, стул, лампада и великое множество книг.
– Очень вам благодарны, – сказала она студенту.
– Я пойду в костел Девы Марии перед Тыном помолиться, – к всеобщему удивлению, заявил Карел. И добавил: – Если Сергей меня отнесет.
– Все думают, что Сергей по-прежнему в замке, – заметил Киракос. – Чего ради тебе вдруг вздумалось молиться? Скоро мы уже будем за воротами.
– Просто на всякий случай.
Карел старался говорить небрежно. На самом же деле он весь трепетал. Больно ему не нравились разгневанные горожане, что встали лагерем на Староместской площади, и слишком напоминали готовых к битве солдат. Решительно они ему не нравились. В толпе буйство и злоба становятся стократ сильнее, а у большинства из этих людишек столько дури в голове, что ее немудрено и потерять, если не следить внимательно.
Стоило еще разок взглянуть, что там творится. А если заодно еще и помолиться…
– Люди из замка со мной часто ездят. Если Сергей будет со мной, это никого не удивит.
Как только Сергей вынес Карела за дверь, Рохель снова оглядела комнату.
– Вы умеете читать? – спросила она у студентки. Две женщины, несмотря на коротко остриженные волосы, обмотанные тканью груди, шляпы и короткие штаны, мгновенно распознали друг друга. Что же за город такой эта Прага? Женщины здесь должны прикидываться мужчинами, евреи христианами, а христиане то и дело норовят перерезать друг другу глотку. Сколько еще людей так или иначе ведут здесь двойную жизнь, играют роль, и лишь вернувшись домой, снимают маску и вылезают из маскарадного костюма?
– Умею, – ответила Грегория.
Рохель подняла с пола одну из книг.
– Можно? – она открыла книгу и положила ладонь на страницу, словно ее сильное желание и смысл текста могли таким образом соприкоснуться. Рохель действительно касалась слов пальцами, ибо бумага была из переработанного тряпья, не пергаментная, и текст на ней не стирался от прикосновения потных рук.
– О чем здесь говорится?
Грегория взяла книгу.
– Это британская история о группе пилигримов, отправившихся к священному месту.
– Они святые?
– Нет. Они обычные люди со всеми человеческими слабостями. Этим они и интересны.
– Обычные люди? Как мы? Как я? – Рохели даже не верилось. – Не принцы и принцессы, не прародители и не пророки?
Студентка улыбнулась.
– Но тогда они очень хорошие люди – вроде Золушки, которая выметает золу из очага?
Рохель никак не могла понять, как можно придумать целую длинную историю про самых обычных людей.
– Я бы так не сказала. Среди них есть очень дурные. А что касается истории Золушки, то она выходит замуж за принца благодаря исключительной добродетели. Большинство людей не таковы.