Книга снов

Через день мы летим через Каир в Париж. Марифранс засыпает у меня на плече, когда мы пролетаем над Средиземным морем; проснувшись, она чувствует неловкость и до конца полета прижимается к запотевшему иллюминатору.

Когда мы стоим друг напротив друга в аэропорту Шарля де Голля, в серовато-голубом свете, среди улетающих в отпуск, людей в костюмах, носильщиков и стюардесс «Эйр Франс» в коротеньких юбках-карандашах, я спрашиваю ее:

– Ты хочешь снова увидеться?

Марифранс пожимает плечами. Это могло бы значить: не знаю. Или: спроси еще раз.

Я не очень-то много знаю о ней. Ей двадцать семь, она не любит детей, ей нравится живопись, она никогда не пьет розовое вино.

– Ни к чему, – отвечает Марифранс, растягивая слова. Она убирает прядь волос за ухо и смотрит на меня своими большими, по-девичьи неуверенными глазами.

Я думаю об убийце, которого когда-то звали Аколем и который теперь потерял свою личность и превратился просто в мальчика-боя.

Думаю, что есть женщины, которые говорят «нет», желая, чтобы их уговорили. Потому что они не хотят быть теми, кто сказал «да» и проиграл.

Думаю о пути, который открывается только тогда, когда ступаешь на него. Как в фильме «Индиана Джонс».

Я перевешиваю тяжелую сумку на другое плечо. Чувствую, как во мне просыпается желание сбежать, развернуться и уйти. Быстро. Эта часть меня не желает ступать на путь, который открывается посреди толпы прибывающих и убывающих, заполняющей длинные коридоры аэропорта. Эта часть меня хочет одного – просто вернуться в Лондон, постирать белье, сходить в паб, напиться до потери чувств, потом месяц спать и снова сорваться куда-нибудь. Только не оставаться.

Так было всегда. Как только я проводил ночь с женщиной, то уже готовился бежать.

Я представляю, как просто все сложится, если мы больше никогда не увидимся. Облегчение и стыд в первый час будут сменять друг друга. Это простительно, большинство журналистов спят друг с другом в командировках.

Но Марифранс могла забеременеть. Нашим сыном. Возможно, она сделает аборт, потому что я трусливо брошусь на следующий рейс «Бритиш эйрвейз», где джин льется рекой, вместо того чтобы остаться с ней и завести семью.

Должно быть, я сошел с ума!

– Ну что ж, – говорит Марифранс и наклоняется, чтобы взять сумку с фотоаппаратом и походный рюкзак.

Сейчас, думаю я. Давай, Генри! Сделай все иначе. В этот раз поступи иначе.

Снова «в этот раз».

– Удачи, – бормочет она и слегка подается вперед – обязательные bisous^[25].

Легкий поцелуй в левую щеку, в правую.

Уйти?

Остаться?

Меня охватывает любопытство: какие совершенно новые возможности открылись бы передо мной, останься я в Париже с Марифранс, вместо того чтобы вернуться в Лондон или в Кабул. Внутренний толчок: ну же, давай! Проснись же наконец!

И…

Несмотря ни на что.

Не знаю, откуда взялось это «несмотря ни на что». Оно где-то рядом с «в этот раз».

Третий bisou, и я говорю Марифранс:

– Я бы очень хотел побыть с тобой еще.

Произношу эти слова и уже в этот момент понимаю, что это неправда.

Отгоняю страх. Это точно нормально, так чувствуют себя все мужчины, которые остаются в первый раз.

Она обнимает меня крепко, шепчет, не отпуская:

– Я все еще ненавижу тебя, но уже не так сильно.

Я пропускаю свой рейс на Лондон, не лечу в Кабул, а остаюсь в Париже.

Три месяца спустя Марифранс показывает мне фотографию с первого ультразвука.

– Я хочу оставить ребенка, но ты мне не нужен, – говорит она.

– Конечно не нужен, ты постоянно это твердишь, а я тем не менее остаюсь, потому что тебе не верю.

Она обхватывает меня обеими руками и отвечает «ты прав», но никогда не говорит, что любит меня, она не может, и я тоже.

Теперь я знаю Марифранс достаточно хорошо, чтобы понять, что она проверяет мои чувства к ней. Постоянно. Ей нужны доказательства того, что я хочу ее.

Она отсылает меня каждый раз, чтобы я мог вернуться. У нас почти любовь, но все же мы оба знаем, что не любим друг друга.

Той ночью свершилось чудо.

Наш сын, Сэмюэль Ноам, сын страха.

Что должно было с этим чудом делать, как не оставаться рядом? Мы и оставались.

Марифранс поставила лишь одно условие: «Когда ребенок родится, не ходи больше на войну. Я не хочу, чтобы он боялся за тебя».

Я держу свое обещание.

Три с половиной года я убеждаю Марифранс, что останусь с ней, хотя она твердит, что не желает этого. Она получает премию за ту фотографию с бусами Нельсона из ракушек, я – полставки в «Ле Монд». На войну я больше не езжу.

Сэмюэль чувствительный ребенок. Марифранс порой впадает в отчаяние, когда этот кроха-воробей вдруг отказывается продолжать путь или поднимает крик, если нужно зайти в незнакомое помещение. И все же она неутомима, встает по ночам, когда ребенок просыпается от ночных кошмаров, показывает на тени и жмется в самый дальний уголок своей кроватки. Она носит его на руках, утешает, но не знает того, что знаю о кошмарах я. Вскоре я перебираюсь в комнату Сэмюэля. Марифранс ревнует, но все же благодарна, что мне легко дается забота о нашем сыне. Ее благодарность оборачивается нежностью, и у нас то и дело случаются прекрасные моменты. Мне Сэм никогда не в тягость. Он долго не может научиться правильно говорить, а когда говорит, то выходит нечто странное, так считают воспитатели в детском саду, логопед тоже обеспокоен, только я не вижу в этом никакой невнятицы, его речь немного напоминает тибетский. Кажется, будто во сне он учит слова, которые очень логично объясняют вещи из его ночных странствий. Вот только тут, в реальности, этот язык не понимают.

Марифранс спит со своим шефом. Его жена рассказывает мне об этом, она даже предлагает нам завести интрижку – «чтобы соблюсти равновесие, mon cher»^[26]. Но я думаю о Сэме и о том, что он очень сильно реагирует, когда чувствует усилия матери скрыть от нас обоих то, что ее одновременно и радует, и огорчает. Да, Сэм чувствует свою мать и сочувствует ей; возможно, это тоже причина, почему я не таю зла на Марифранс: сын учит меня сопереживать. Когда Марифранс кажется неприступной, он не упорствует, а отвечает ей любовью. Подходит на своих пухлых ножках и забирается на стул, чтобы погладить ее по щеке. Иногда у меня возникает чувство, что он подхватывает ее чувства, как насморк.

Я не соглашаюсь на интрижку с женой шефа Марифранс.

Какое-то время я наблюдаю за Марифранс. За тем, какие отговорки она придумывает. Как лжет о том, где задерживается по вечерам. Она, как и многие женщины, совершает ошибку – спит со мной чаще, чем прежде. Будто каждый законный час, проведенный со мной, компенсирует запретные часы, проведенные с ним. Ее противоречивость трогает меня. Порой мне хочется пристыдить ее, но в конце концов я желаю лишь, чтобы мы хоть раз были честны друг с другом.