Книга снов

– Ну да ладно. Мама, скорее всего, смотрит на прогулы иначе. Ее зовут Марифранс. Она фотограф, и вы однажды переспали. Но потом что-то случилось. Вы не остались вместе. Думаю, ты даже не присутствовал при моем рождении. Она рассказала мне о том, что Стив не мой отец, только перед поступлением в школу. Но он нормальный. Полы настилает. Вот такие дела. Я почитаю тебе немного, не против?

Потом я открываю книгу и начинаю громко читать.

День 30-й

ГЕНРИ

Я падаю и ударяюсь о землю. Она твердая и холодная. Свечи уже догорели.

Марифранс столкнула меня с походной кровати, на которой мы лежали вдвоем. Я обнимал ее, нагую, а она во сне повернулась на другой бок и столкнула меня.

Картины убийства все еще не выходят из головы, сердце стучит как бешеное. Психика военных репортеров – это двигатель на грани перегрева, еле-еле залатанный.

Я наблюдаю за Марифранс. Мы не обольщали друг друга, мы поглотили друг друга из одной лишь жажды жизни.

Стоило все-таки сходить к врачу, о котором мне все время твердил Грегори. До сих пор я избегал врачебных консультаций, но теперь не могу спокойно спать по ночам. И днем на меня порой обрушиваются воспоминания столь неясные и сбивчивые, что не удается ни связать их с реальными событиями прошлого, ни счесть обманом чувств. Будто я все время ненадолго засыпаю, чуть выхожу за пределы бодрствования и блуждаю в сумерках спутанных мыслей и образов.

Марифранс не смотрит мне в глаза, когда я приношу ей горячий кофе в жестяной чашке.

Мы летим в Вау, потом через Каир в Париж. Марифранс засыпает у меня на плече, когда мы летим над Средиземным морем. Проснувшись, она чувствует неловкость и до конца полета прижимается к запотевшему иллюминатору.

Когда мы стоим друг напротив друга в аэропорту Шарля де Голля, я спрашиваю ее:

– Ты хочешь снова увидеться?

Марифранс пожимает плечами. Изящными, хрупкими плечиками, которые, однако, могут многое вынести. Но я заглянул ей в душу – и это для нее перебор.

– Ни к чему, – отвечает Марифранс, растягивая слова.

Не услышав возражений, Марифранс подчеркнуто легко говорит «Bon»^[31] и склоняется, чтобы поднять зеленую сумку с фотоаппаратом. Потом легкий поцелуй в левую щеку, легкий поцелуй в правую.

Еще один короткий испытующий взгляд ее темных глаз. Я замечаю оттенок задетого самолюбия, из-за того что я не проявляю никакой заинтересованности, но я также вижу, что она удивляется и себе. Тому, что не пытается меня ни к чему склонить.

Уйти?

Остаться?

При третьем bisou я произношу у щеки Марифранс «спасибо» и в этот самый момент чувствую облегчение. Облегчение оттого, что она и правда не хочет, чтобы я остался, и мне не нужно притворяться, будто мне это нужно.

– Я думаю, так действительно лучше, – отвечает Марифранс и потом встряхивает головой, будто снова удивляется сама себе.

Когда я отхожу на несколько шагов от бегущей ленты транспортера, где стоит Марифранс и с отсутствующим видом поглаживает себя по животу, она вдруг окликает меня: «Генри!» И когда я оборачиваюсь, она спрашивает:

– Генри, у тебя бывает такое, что тебе кажется, будто ты уже переживал какое-то событие? Я уже стояла вот так именно тут.

– Бывает, – отвечаю я.

– И сейчас? – спрашивает она.

– Нет, – лгу я, но при этом у меня стойкое ощущение, что все это со мной уже происходило.

Она снова пожимает плечами и уходит.

Я возвращаюсь в Лондон. Мой главный редактор Грегори хочет, чтобы я в числе двенадцати репортеров дал интервью «Тайм Атлантик». Нас двенадцать, представляющих всех военных репортеров мира. Я знаком с остальными одиннадцатью, и все мы знаем правила нашей профессии, мы – обозреватели ужаса.

1. Ты не должен принимать ничью сторону, ты должен наблюдать.

2. Ты не можешь никого спасти.

3. Ты должен своевременно устраниться.

Нас интервьюируют поочередно в течение двух дней в отеле «Клэридж» в специально снятом для этого люксе, что кажется мне милым и отвратительным одновременно. Ибо все, что я вижу, – тоненькие руки Аколя, обхватившие горячий ствол автомата.

«Тайм» предлагает каждому из нас сказать несколько слов о приглашенных для интервью коллегах. Сиа из «Вашингтон пост» называет меня «человеком без страха».

Если бы она знала, что я только потому везде и езжу, что хочу убежать от себя, и больше всего не хочу выжить, и потому единственное, что у меня получается, – быть к себе беспощадным. Если б она знала об этом, как назвала бы меня? Человеком без жизни?

На следующий день на одной из улиц Кабула взрывается бомба. То есть ее взрывает семилетняя девчонка.

Грег тут же отпускает меня в командировку.

Я пытаюсь выяснить, что случилось. При этом знакомлюсь с чайным мальчиком Ибрагимом, сиротой, который в день взрыва искал свою сестру.

Ибрагиму двенадцать, его младшую сестру похитили.

Талибы сказали ей идти в школу, но вместо школы она пошла на смерть и забрала с собой двадцать четыре человека. У нее был рюкзак «Hello Kitty», в него и положили бомбу.

Волосы у Ибрагима подстрижены не так коротко, как обычно стригут мальчишек, изучающих Коран. Его темные кудри длиннее привычного, они яркие, темно-рыжие, торчат из-под расшитой шапочки фиолетового цвета. Глаза – два светло-зеленых камушка на изможденном, но все же красивом лице.

Ибрагим хочет мне все показать, все. Он хочет предать талибов, отомстить им. Потому что ничто не в силах вернуть его маленькую сестренку: ни религия, ни страх, ни деньги. В доме, где он служит, очень часто бывают лидеры талибского движения.

Я нарушаю первое правило, которое должны соблюдать военные репортеры: выбираю сторону. Я хочу спасти Ибрагима. Он умрет, если будет действовать в одиночку.

Я остаюсь в Кабуле на несколько недель, тем временем Грег присылает мне обложку «Тайм Атлантик» с моим портретом, а Марифранс присылает мне фото положительного теста на беременность прямо из аптеки.