Книга тайных желаний

Тавифа осмотрелась по сторонам:

— Когда я заглядывала сюда в последний раз, твоя кровать была завалена свитками. Помню, ты читала один из них, пока я заплетала тебе косы.

— Неужели?

— Даже когда я запела, ты не оторвалась от своего занятия. Ты слишком серьезная! — Она добродушно рассмеялась, и я приняла ее замечание без комментариев, хотя было трудно удержаться и не сказать, что с годами моя серьезность только усугубилась.

Мы сидели на ковре в неловком молчании, угощаясь козьим сыром и миндалем, которые Лави приготовил нам на завтрак. Я посмотрела в сторону окна. Утро уже клонилось к полудню.

— Что ж, теперь мы обе помолвлены, — заявила она и принялась щебетать о своем женихе Эфраиме, которому шел двадцать второй год. Вскоре я знала о нем куда больше, чем хотелось бы: отец Тавифы обучал Эфраима премудростям службы дворцового писца, и теперь тому даже поручали работу с документами для одного из советников Ирода Антипы. Жених слыл небогатым, однако же «твердым в намерениях», что, по-моему, не очень-то говорило в его пользу, однако он в любом случае был бесконечно лучше супруга, которого выбрал для меня отец.

Я слушала вполуха и не задавала вопросов ни о дате свадьбы, ни о размере приданого.

— А теперь твоя очередь. Расскажи мне о своем суженом, — попросила Тавифа.

— Я бы предпочла промолчать. Он мне отвратителен.

— А вот мне Эфраим вовсе не отвратителен, хоть я и нахожу его уродливым. Вот если бы лицом и фигурой он походил на солдата, который провожает отца во дворец и обратно… — Она хихикнула.

Я тяжело вздохнула.

— По-моему, я тебе не очень-то по душе, — вдруг выпалила Тавифа.

От ее прямоты я подавилась кусочком миндаля и так закашлялась, что моей собеседнице пришлось наклониться ко мне и как следует стукнуть по спине.

— Прости, — извинилась она, — вечно я ляпну, не подумав. Отец говорит, что умом я слаба, а язык у меня и того хуже. — Она испуганно посмотрела на меня; в глазах уже стояли слезы.

Я обняла ее за плечи:

— Это мне следовало бы просить прощения. Я была груба с тобой. Сегодня утром я собиралась на прогулку по холмам, и твой визит… застал меня врасплох. — Я с трудом удержалась, чтобы не сказать «все испортил».

Она утерла щеки рукавом, кривя губы в недоверчивой улыбке.

— Я рада тебе, — добавила я, почти не покривив душой. Мне было стыдно, и захотелось приободрить Тавифу. — Спой мне. Обещаю, что не стану читать.

В комнате не осталось ни одного свитка, которым я могла бы соблазниться, но мне и правда хотелось услышать ее голосок.

Лицо девушки засияло, и комната наполнилась нежными звуками песни, которую женщины исполняли, встречая жениха перед свадьбой:

Пой, грядет жених любезный, Ударяй в тимпан и пой, В пляс по милости небесной Всякий пустится с тобой.

Я считала Тавифу пустой, но, возможно, она была всего лишь простодушной. Юной девушкой, только и всего. Девушкой, которая хотела бить в тимпан и петь. Той, кем не была я. И тут мне открылась истина: я ненавидела в Тавифе то, чего не хватало мне самой.

«Ты слишком серьезная», — сказала она.

Позабыв о ноющей лодыжке, я вскочила и запела с ней вместе, мы кружились по комнате, пока у нас не потемнело в глазах и мы с хохотом не повалились на пол.

План вернуть Тавифу в мою жизнь сработал, хоть и не так, как задумывала мать. Ничто не отвратило бы меня от занятий или прогулок, но пела я теперь с гораздо большим удовольствием.

X

Тавифа часто приходила к нам по утрам, мешая моим вылазкам в холмы. Я постоянно боялась, что Шифра или мать обнаружат свитки и чашу в комнате Йолты, и все же присутствие новой подруги радовало меня. Ее посещения были яркими вспышками, которые хоть немного скрашивали унылое ожидание брака с Нафанаилом. Она помнила бесчисленное количество песен, которые по большей части слагала сама гекзаметром и триметром. В одной рассказывалось о безумной женщине, которая, стоит ей начать смеяться, никак не может остановиться. В другой говорилось о крестьянине, запекающем червяка в хлеб, предназначенный для тетрарха. Моя любимая песня повествовала о девушке, которая притворилась мальчишкой и сбежала из гарема.

Даже Йолта вставала с постели раньше обычного послушать новые творения Тавифы. В такие дни тетя приносила с собой египетский музыкальный инструмент под названием систр и встряхивала им в такт мелодии. Тавифа расплетала темные косы и, нисколько не смущаясь, в танце показывала историю, о которой пела. У нее было ладное, гибкое тело; брови на красивом лице изгибались крутой дугой. Движения Тавифы завораживали, словно перед нами извивалась струйка дыма, от которой невозможно было отвести взгляд.

Однажды утром Тавифа напустила на себя заговорщицкий вид.

— Сегодня мы станцуем вместе, — весело объявила она.

Я запротестовала, но она лишь фыркнула в ответ:

— Выбора у тебя нет: я сочинила песню, которую нужно исполнять вдвоем.

Раньше мне не случалось танцевать. Ни разу.

— О чем твоя песня? — спросила я.

— Мы будем двумя слепыми девушками, которые притворяются зрячими, чтобы не потерять женихов.

Мне затея показалась дурацкой.

— А нельзя нам быть слепыми и притворяться зрячими, чтобы удержать своих учителей?

— Ни одна девушка не станет разыгрывать столь изощренное представление ради какого-то наставника.

— А я бы стала.

Подруга закатила глаза, но я видела, что она скорее удивлена, чем рассержена.

— Тогда представь, что ты помолвлена с учителем, — предложила она.

Мысль о том, что две дороги — путь долга и путь желания — могут сойтись воедино, показалась мне невообразимо прекрасной.

Пока мать хлопотала во дворе, мы проскользнули в ее спальню и открыли окованный медью сундук, чью дубовую крышку украшал узор из переплетенных кругов. Тавифа выудила оттуда шарфы рубинового цвета и повязала их нам на бедра. Порывшись в мешочках, она нашла палочку сурьмы и нарисовала мне поверх закрытых век два вытаращенных глаза, а когда настала моя очередь сделать то же самое, меня разобрал такой смех, что я случайно прочертила подруге темную полосу до виска.

— Станем танцевать с закрытыми глазами, словно мы совершенно слепые, но вид у нас будет как у зрячих.

На дне сундука Тавифа наткнулась на материну деревянную шкатулку с драгоценностями. Неужели мы посягнем даже на украшения? Я боязливо оглянулась на дверь, а Тавифа тем временем выбрала себе ожерелье из сердолика. Мне досталось другое — из ляпис-лазури. Еще она водрузила нам на головы золотые диадемы с аметистами и унизала пальцы золотыми кольцами:

— Мы слепы, но это не значит, что мы должны выглядеть уродинами.