Книга тайных желаний
Шрифт:
Иногда в полусне мне открывались не события, а разрозненные образы, которые проплывали у меня перед глазами. Однажды я увидела шофар [8] , и в тот же день он возвестил о начале Хаг-Шавуота, праздника Пятидесятницы.
Мне не часто являлись откровения, и, за исключением приезда Йолты и чернил, все они касались вещей приземленных и бестолковых. Зачем мне знать, какое блюдо приготовит Шифра, задержится ли учитель, протрубит ли шофар? Нет чтобы предупредить о чаше для заклинаний или
8
Ритуальный духовой инструмент из рога животного.
Почти год предчувствия не посещали меня, чем я была вполне довольна, но вдруг, стоя на балконе, мысленным взором я увидела язык, розовый и нелепый. Я потрясла головой, отгоняя образ. Еще одно дурацкое видение, сказала я себе, но его причудливость встревожила меня.
Когда мать наконец-то вернулась, вид у нее был взволнованный, а щеки так и горели. Она велела Лави отнести корзину овощей в кладовую, а сама ринулась мимо меня в свои покои.
Я догнала Лави во дворе:
— Она не в духе?
Он смотрел себе под ноги, потом принялся изучать пальцы рук с полукружиями грязи под ногтями.
— Лави?
— Нам повстречалась та девушка, которая ходит к вам.
— Тавифа? И что с того?
— Пожалуйста, не заставляйте меня говорить об этом. Только не с вами. Прошу. — Он отступил назад, пытаясь угадать мой ответ, а затем убежал.
Я поспешила в родительские покои, опасаясь, что меня отошлют прочь, но мне позволили войти. В лице у матери не было ни кровинки.
— Лави сказал, что ты видела Тавифу. Что-то случилось? — спросила я.
Она подошла к сундуку, на который мы с Тавифой однажды совершили набег, и на одно абсурдное мгновение я решила, что дело в давней провинности: мать просто-напросто обнаружила следы нашего мародерства.
— Видно, чему быть, того не миновать, — сказала она. — Все равно ты узнаешь. Уже весь город полнится пересудами. Бедный ее отец…
— Пожалуйста. Скажи мне.
— Я наткнулась на Тавифу на улице возле синагоги. Она устроила страшную кутерьму, причитала, рвала на себе волосы, кричала, что один из солдат Ирода Антипы заставил ее возлечь с ним.
Я не могла взять в толк. Заставил ее лечь?..
— Тавифу изнасиловали?
Я обернулась. Голос, раздавшийся позади нас, принадлежал Йолте. Она стояла в проеме двери.
— Обязательно использовать это вульгарное слово? — скривилась мать. Она скрестила руки на груди с самым решительным видом, на плечи ей ложились утренние тени. Неужели только это и волновало мою матушку? Грубость сказанного слова?
Мне стало трудно дышать. Я открыла рот, и комнату наполнил странный вой. Тетя молча подошла и обняла меня. Даже мать не стала меня отчитывать.
— Но почему…
— Почему она прямо на улице сообщала каждому встречному и поперечному о своем несчастии? — перебила меня мать. — Кто знает? А именно так она и поступила, воспользовавшись тем же грубым словом, что и твоя тетя. Она выкрикивала имя солдата, плевалась и сыпала самыми отвратительными проклятиями.
Она неправильно поняла: меня интересовало вовсе не то, почему Тавифа выплеснула свою ярость посреди улицы; я была рада услышать,
что она обвиняла своего насильника. Почему вообще случаются такие ужасы — вот что было для меня загадкой. Почему мужчины творят такие зверства? Я вытерла лицо рукавом. Все еще не придя в себя от потрясения, я вдруг отчетливо увидела Тавифу в первый день нашего возобновленного знакомства, когда я была так груба с ней. Отец говорит, что у меня слабый ум и слабый язык, сказала она мне тогда. «Отец говорит, что умом я слаба, а язык у меня и того хуже». По всему выходило, что язык ее был не слабым, а грозным орудием.Мать, однако, не унималась:
— Мало того что она устроила представление, осыпая проклятиями солдата; она обрушилась и на собственного отца, когда он попытался заткнуть ей рот. Досталось и тем, кто пытался проскользнуть мимо, закрывая уши. Конечно, положение у нее отчаянное, и мне жаль ее, но она покрыла себя позором. Навлекла бесчестие на своего отца и жениха, который теперь наверняка расторгнет их помолвку.
Воздух вокруг головы Йолты наэлектризовался.
— Ты слепа, Хадар, да и глупа в придачу.
Мать, не привыкшая к такому обращению, сощурила глаза и задрала подбородок.
— На Тавифе нет позора! — почти рычала Йолта. — Позор на том, кто ее изнасиловал.
— Такова уж мужская природа, — зашипела на нее мать. — Похоть сильнее рассудка.
— Тогда пусть отрежет себе яйца и станет евнухом! — парировала Йолта.
— Вон! — коротко бросила мать, но тетя не сдвинулась с места.
— А где Тавифа сейчас? — спросила я. — Я пойду к ней.
— Нет, не пойдешь, — возразила мать. — За ней пришел отец и отволок ее домой. Я запрещаю тебе видеться с ней.
Остаток дня прошел невыносимо тоскливо. Мать до вечера продержала меня в родительских покоях, пока они с Шифрой перебирали рулоны ткани, пряжу и груды нелепых безделушек, предназначавшихся мне в приданое. Это занятие сопровождалось на редкость пустой болтовней о подготовке к церемонии. Слова лились бесконечным потоком, но я едва слышала их. В голове у меня застыл крик.
Когда пришло время спать, я улеглась поверх покрывала на кровать и, подтянув колени к груди, сжалась в комок.
Все мои сведения об изнасиловании были почерпнуты из Писания. В нем фигурировала неназванная наложница, которую изнасиловали, убили, а потом разрезали на куски. Еще была Дина, дочь Иакова, которую обесчестил Сихем. Фамарь, дочь царя Давида, была поругана единокровным братом. Обо всех жертвах я собиралась когда-нибудь написать, а теперь к ним прибавилась Тавифа, отнюдь не забытая всеми тень, промелькнувшая в тексте, а девушка, которая пела, заплетая мне волосы. Кто отомстит за нее? Никому не воздалось за гибель безымянной наложницы. Иаков не покарал Сихема. Царь Давид не наказал сына.
Ярость бушевала во мне с такой силой, что я не могла лежать, свернувшись в клубок.
Я тихонько прокралась к Йолте и улеглась на пол рядом с ее тюфяком. Я не знала, спит ли она, и чуть слышно шепнула:
— Тетя?
Она повернулась ко мне. В темноте можно было разглядеть лишь отсвечивающие голубым белки глаз.
— Утром надо найти Тавифу, — сказала я.
XVIII
Слуга, старик с искалеченной рукой, встретил нас — Йолту, Лави и меня — у ворот.