«Книга Всезнания»

Шамал, осмотревший Нану и зашивший ее раны, после переливания крови отправил женщину в комнату ее сына и велел девушкам, вызвавшимся позаботиться о той, кого безмерно уважали, не оставлять ее одну ни на минуту и не давать нарушать постельный режим. Вот только госпожа Савада, привыкшая крутиться как белка в колесе, лежать категорически не хотела, и это приводило к постоянным попыткам уломать «сиделок» на послабление режима.

Тсуна, решивший присутствовать при допросе «языка», оставил мать лишь после того, как Шамал сказал, что ее жизнь вне опасности, однако рассказать ей, что происходит, парень не решился. Да она и не спрашивала — лишь как-то очень печально смотрела на сына и улыбалась ему краешками губ, когда отчего-то вдруг словно повзрослевший парень на руках относил ее в собственную спальню. Он боялся сказать ей правду о мафии, но понимал, что иного выхода нет, вот только решил сначала дать ей прийти в себя, а себе — время собраться с мыслями, и поэтому отправился на допрос. А еще потому, что хотел увидеть глаза человека, способного так легко, без тени сомнений уничтожить мирную, никому никогда не причинявшую вреда женщину… Вот только оказалось всё довольно прозаично. На Нану нападавшим было плевать, они просто хотели уничтожить «Ядовитого Скорпиона», так удачно оставшегося без прикрытия. И им это почти удалось, ведь если бы подмога не пришла… а она не могла прийти. Просто потому, что у Бьянки не было времени ее вызвать. И Тсуна понял, что Книга Всезнания — очень странный демонический артефакт. Артефакт, способный как уничтожить миллионы, разрушив жизни всех вокруг, даже своего Хозяина, так и спасти, даже если о спасении Хозяин не просил… Только вот Савада не понимал, что законы причины и следствия никто не отменял. И далеко не каждому Хозяину Книги Стражи помогали в подобных ситуациях…

На добро у людей чести принято платить добром. Даже если их честь привела к бесконечным мучениям в оплату грехов.

Допрос завершился лишь под утро, и Тсуна, помаявшись минут десять под дверью кабинета, в котором закрылся отец, чтобы сравнить показания пленника с данными, известными их семье, решил проведать мать. Шамал, которому Тсуна постоянно отсылал смс с вопросами о состоянии матери, устав от сообщений, позвонил будущему боссу и недвусмысленно посоветовал ему посмотреть на часы и вспомнить о совести, что окончательно успокоило Саваду. Нервное напряжение спало, и благодаря этому медленно, но верно в нем поднимала голову привычная нерешительность. Тсуна задался вопросом: «Рассказать всё маме самому, или это должен сделать отец?» А еще ему хотелось ее проведать, но гордость шептала, что раз всё это время он пытался выглядеть перед родителями взрослым и избегал их, то сейчас идти на контакт и показывать «слабость» было бы неуместно. Вот только в ответ на такие мысли Тсуну похлопали по спине, и он поежился от холода.

— Савада-хён, знаешь ли, есть два выхода из ситуации. Оставить мать без внимания, лелея свою гордыню, или же навестить ее, выполнив сыновний долг и усмирив собственное эго. Просто реши, что тебе важнее: быть гордецом или хорошим сыном?

И Тсуна поморщился, повел плечами, разгоняя неприятный мертвенный холод, а затем направился в собственную спальню. Просто потому, что мать ему всё же была намного важнее собственной гордыни. А Фукс, шагая за ним с видом триумфатора, протянул:

— Гордыня — второй из семи смертных грехов. Неплохой ты сделал выбор, неправда ли?

Тсуна фыркнул. Такого вывода он никак не ожидал и о грехах даже не задумывался, а оказалось, что совет Вольфрам дал исходя из блага Хозяина, а не из того, что было бы лучше для Наны, их взаимоотношений или понятия «сыновнего долга». С одной стороны, это было неприятно, ведь хотелось сказать, что порой отношения с окружающими даже важнее собственного душевного покоя, а с другой — крайне радовало, ведь Фукс помог ему избежать греховного поступка, и значит, его личные предпочтения были вполне очевидны: он не желал Хозяину вечных мук в Аду.

Только Савада не мог знать, чего же на самом деле ему желал Страж.

Подкравшись к двери, из-за которой не доносилось ни звука, парень замер. «Спит? Наверное… Тогда пойду-ка я… Потом приду», — не самые храбрые, отдающие ноткой восторженной радости и облегчения мысли были прерваны голосом Фукса:

— Не спит, не спит. Можешь не сиять от счастья, она как раз проснулась полчаса назад и теперь не знает, куда себя деть: и встать хочется, и подводить девочек, вечером взявших с нее слово без особой необходимости не подниматься, нельзя.

Тсуна вздохнул. Мученически посмотрев на Стража и в ответ на его ухмылку закатив глаза, он осторожно поскребся в дверь, не надеясь, впрочем, что его не услышат.

— Заходите-заходите, я не сплю! — тут же донесся бодрый, но всё еще слабый голос Наны, и ее сын, тяжко вздохнув и подумав: «Ну почему именно я должен ей правду вместо отца рассказывать?» — открыл дверь.

На удивление, Нана, сразу после пробуждения натянувшая поверх спальной рубашки длинный шелковый халат, лежала. Несмотря на всю жажду деятельности, сил у нее пока было мало, и раз уж встать и заняться делами она не могла, предпочитала лежать, а не сидеть в кровати. Но стоило лишь Тсуне заглянуть в комнату, как женщина мгновенно подобралась, расплылась в улыбке и села.

— Не надо, доктор Шамал сказал, что тебе нужен отдых, — осторожно попытался воззвать к разуму матери Тсуна и зашел-таки в комнату.

— Да я уже в порядке! — беспечно отмахнулась женщина. — Лучше скажи, как ты, как папа? Не поранились?

— Нет… Мам, ляг! Ну куда ты опять собралась?

Нана, бодрым живчиком выскользнув из постели, намеревалась было начать заправлять кровать, так как идеальная хозяйка не может пренебрегать своими обязанностями, но Тсуна, махнув рукой на собственное нежелание слишком сближаться с родителями, отобрал у нее одеяло и не терпящим возражений тоном скомандовал:

— Слушайся доктора! Пока он не скажет, что ты в порядке, вставать нельзя!

— Тсуна? — опешила Нана.

— Мам! Мне доктора позвать?

Парень нахмурился, поджал губы и надул щеки, отчего напомнил матери хомячка — обиженного на жизнь, воинствующего, но отнюдь не опасного. Она тихонько рассмеялась, закатила глаза, подняла руки, сказав этим, что сдается на милость победителя, и устроилась на кровати. Тсуна накрыл женщину одеялом, вспомнил, что она всегда подтыкала покрывало, когда он болел, и проделал то же самое, а Нана всё это время пыталась подавить то и дело норовившую выплыть на свет довольную улыбку.

— Как Ламбо с И-пин добрались? — наконец прервала молчание, решив не смущать сына еще больше, раненая.

— Ламбо поехал к своей семье, они сказали, что займутся его здоровьем — у него же краснуха. А И-пин уехала к своему учителю по борьбе в Китай. Вчера вечером все отзвонились, всё в порядке. Добрались без происшествий, — отрапортовал Тсуна.

— Жаль, что Ламбо-куна мы не взяли с собой, краснуха — неприятная болезнь, он наверняка скучает по моим такояки… — вздохнула Нана, но тут же одернула себя: — Впрочем, учитывая случившееся, это только к лучшему. На нас… террористы напали?

Раньше Тсуна не обратил бы внимания на тон, которым была сказана последняя фраза. Но сейчас понял, что мать просто подсказывает ему возможный вариант лжи, чтобы не ставить в неловкое положение. А потому парень, почувствовав острый укол совести, одернул подол белой рубашки, покрутил небольшую пластмассовую пуговицу на манжете и с тяжелым вздохом опустился в кресло рядом с окном.

— Нет, мам. Слушай… ты только не злись на меня и отца, мы не хотели тебя волновать, вот и молчали. В общем… папа не шахтер и нефть не добывает. Но ты и так это знаешь.

Нана нахмурилась и, натянув одеяло до самой шеи, принялась расправлять на нем складки. Разговор был важный, и она очень хотела услышать правду, но… хотел ли ее рассказывать Ёмицу и можно ли было об этом говорить?

— А папа в курсе, что ты собираешься мне его секрет раскрыть? — осторожно спросила она, и Тсуна поморщился. Отцу было не до этого, потому посоветоваться с ним он не успел.

— Нет. Но это не только его секрет, но и мой. Так что я имею право рассказать хотя бы то, что касается меня. А он потом сам решит, говорить про себя или нет.